— Ну, уж если я не сумел очистить себе дорогу знанием, так проложу ее мечом.
— Не боюсь я ни мечей твоих, ни мудрости и не стану меряться мечами с тобою, жалким созданием.
— А, ты не хочешь! Ты трусишь. Так я запою и силою песни обращу тебя в борова и загоню в самый дальний угол темного, грязного хлева!
Не вытерпел Вяйнямёйнен и сам запел свою грозную вещую песнь: море заколебалось, земля задрожала, медные горы застонали, твердые камни испугались, скалы затрещали и рассыпались… От песни его сани дерзкого юноши обратились в жалкий кустарник, а борзый конь — в прибрежный камень, богатая шапка — в темную тучу, мягкий пояс — в мелкие звездочки, а сам Йоукахайнен по горло увяз в мшистой и вязкой трясине.
Тут только постиг он могущество Вяйнямёйнена, тут только увидел он, что нет ему спасения, если его не помилует премудрый и не возьмет назад своих чудных заклинаний. Он стал предлагать ему за свою жизнь и богатое оружие, и коней, и корабли, и золото; но гневный Вяйнямёйнен с презрением отвергал все его предложения и продолжал петь страшную песню, от которой Йоукахайнен все глубже и глубже уходил в трясину. Наконец Йоукахайнен прибег к последнему средству:
— Если ты меня отсюда вытащишь, так я отдам за тебя сестру свою Айно: пусть ткет в твоем доме золотые покрывала и печет тебе медовые хлебы.
Такое предложение понравилось Вяйнямёйнену, гнев его приутих, и отпустил он Йоукахайнена домой, не сделав ему никакого зла и обещая приехать к нему за сестрою. Но едва прослышала сестра Йоукахайнена, что ее хотят против воли выдать замуж за старика, как тотчас сказала, что ни за какие сокровища не решится за него выйти. Напрасно представляла ей мать, как должен был весь их род возвыситься, породнившись с таким мудрецом, как Вяйнямёйнен, напрасно уговаривал ее отец; Айно тихонько ушла из дома, пришла на взморье и бросилась в волны.
Из всех зверей один только бестолковый заяц решился бежать к ее дому и объявить родителям о горькой участи их дочери. Во всем доме, во всем племени поднялся вой и плач… Скоро узнал Вяйнямёйнен об участи своей невесты, и так ему стало грустно, что слезы навернулись у него на глазах, и стал он призывать мать свою на помощь в горе.
— Полно тебе печалиться, — сказала она ему, — ты можешь пособить себе в горе. Ступай на Север, в Похъёлы; там увидишь ты девушек, стройных, высоких, ловких, прекрасных собой. Там–то выбери себе супругу, и поверь мне, что с ней не сравниться будет какой–нибудь бледной и жалкой дочери лапландца.
Мудрый Вяйнямёйнен одумался и решился поступить по совету своей матери. Он оседлал коня своего, легкого, как соломинка, подобного гороховому стебельку, в богатую сбрую, взнуздал его золотой уздечкой, вскочил на него и помчался к негостеприимному Северу, перескакивая одним махом через поля и равнины, через леса и горы, через обширную гладь моря, с берега на берег, так что борзый конь его и копыт в воде не обмачивал.
Между тем Йоукахайнен страшно злобствовал на Вяйнямёйнена и дал себе клятву, что во что бы то ни стало отомстит ему. Мучимый завистью, он долго не мог придумать, как извести мудрого певца финнов; наконец, прослышав о том, что Вяйнямёйнен собирается ехать в Похъёлы, он решился подстеречь его на дороге и убить. Но как? Обыкновенное оружие бессильно против его чар.
И вот Йоукахайнен задумал смастерить огненный лук и такие стрелы, каких ни прежде, ни после того не видывали на свете. Ничего не пожалел он для своего чудного оружия: выковал из мягкого железа гибкую полосу и залил ее на середине толстым слоем светлой меди, которую искусно разукрасил разными выпуклыми изображениями, выложил золотом и серебром. Из адского льна и шерсти адских оленей ссучил он тетиву, натянул ее на огненное оружие, и вот готов был лук, под которым свободно мог улечься медведь, по которому наверху мог бегать борзый конь, по краям веселый жеребенок, а по рогам вертлявый заяц. Потом вырезал он много стрел, оковал их крепким железом, опушил тонкими перьями ласточки и легкими воробьиными крылышками, наточил их наконечники и вымочил в черной ядовитой крови ехидны и других гадов. Напрасно мать Йоукахайнена запрещала сыну своему поднимать руку на мудрого Вяйнямёйнена, напрасно говорила она ему:
— Не убивай его, не прикасайся к премудрому! Со смертью его исчезнут с земли и песни и радости, которые уйдут вслед за ним в подземное царство.
— Пускай все веселье вместе с пением исчезнет с лица земли; мне нет до них заботы, у меня одна забота — убить его!
И залег он на дороге, по которой следовало проезжать Вяйнямёйнену, и день и ночь не смыкал глаз, боясь, чтобы враг его, направляясь в дальние и туманные страны Севера, не проскользнул мимо него незаметно. Однажды ранним утром взглянул Йоукахайнен на северо–запад: далеко, далеко завидел на море что–то темное, синеватое. «Что бы это такое могло быть? — подумал он. — Не облако ли?» Но он вгляделся пристальнее и увидел, что это не облако, а мудрый Вяйнямёйнен мчится по морю на своем волшебном коне, легком, как соломинка.
Быстро выхватил бледный лапландец стрелу из колчана, самую легкую, самую прямую, самую певучую, стал на правое колено и крепко утвердил свой лук на левом, потом натянул тугую тетиву и пустил стрелу, шепча страшные заклинания. Но первая стрела пролетела высоко над головой певца, ударилась об облака и, словно молния, разорвала кудрявые тучки. Вторая, не достигнув своей цели, с такой силой ударилась в землю, что глубоко ушла в нее, чуть не до самой преисподней. Зато третья со зловещим свистом пронеслась прямо навстречу Вяйнямёйнену и пронзила насквозь его быстрого коня. Вяйнямёйнен упал с него в волны, далеко расплескав их в сторону и покрыв большое пространство белой пеной. Поднялся бурный ветер на море, бешено разгулялись громадные валы и понесли мудрого старца вдаль от берега в открытое море…
Злобно стал радоваться на берегу Йоукахайнен, видя, что Вяйнямёйнен упал с коня в воду, и воображая, что убил его наповал своей стрелой.
— Никогда уж больше не видеть тебе, старик, — закричал он, — роскошных полей и равнин Калевалы!
Восемь дней и восемь бесконечно долгих ночей носило Вяйнямёйнена по глубоким волнам беспредельного моря, словно ветку, оторванную от могучей сосны бурным вихрем. Наконец, на девятую ночь силы стали изменять мудрому старцу, руки и ноги его стали коченеть от холода. Он оглянулся кругом — перед ним один и тот же бесконечный ряд волн, позади его все то же ясное небо: нигде никакой надежды на помощь.
— Горе мне, горе, несчастному! — сказал он тогда. — И зачем покинул я свою родимую сторону, зачем вздумал пуститься в дальний путь? Видно, в наказание за это пришлось мне теперь носиться по волнам безбрежного моря, костенея от холода! Горе мне, бедному!
Но вот, издалека, с туманного Севера, летит орел; одним крылом касается он облаков, а другим бороздит волны. Долго кружится он в высоте и вдруг замечает на волнах Вяйнямёйнена.
— Ты как сюда попал?! — кричит он мудрому старцу. — Как занесло тебя в море?
Вяйнямёйнен рассказал ему все, что случилось с ним на пути в Похъёлы, и то, как в течение восьми дней и восьми ночей, не зная покоя, носится он по морю.
— Да и конца я не вижу своим мучениям, — прибавил он в заключение своего рассказа, — сам не знаю, что со мною должно случиться прежде: умру ли я здесь от холода или утону.
— Полно, не печалься, садись ко мне на спину, — сказал Вяйнямёйнену орел, — я отнесу тебя туда, куда ты путь держал: ведь я не забыл того дня, когда ты, вырубая лес под пашню, нарочно оставил посередине ее березу, на которой мне и птенцам моим можно было отдохнуть после долгого и утомительного перелета. Садись же и держись крепче.
Вяйнямёйнен с радостью вылез из воды, взобрался на спину орла, и тот быстрее молнии понес его по дороге, которою одни только ветры да тучи носятся из конца в конец Вселенной; потом, подлетев к обширным границам Похъёлы, бережно опустил он свою дорогую ношу на землю, а сам полетел далее. И остался Вяйнямёйнен один в неведомой ему стране, голодный, промокший до костей и дрожащий от холода. Не было кругом ни деревца, ни кусточка знакомого, нигде не видать было тропинки, которая бы вела на родину, и стало бедному Вяйнямёйнену так грустно, что он горько заплакал, и долго, долго лились его слезы, а вопли далеко разносились в глуши…
В то время у Лоухи, царицы Севера, была красавица дочка, такая умница и такая рукодельница, что другой подобной и во всем свете нельзя было встретить. Вот хоть бы с солнцем, например, поспорила она, что всегда будет вставать с ним в одно время; а между тем она, бывало, уж и встанет, и оденется, и в доме–то все прибрать успеет, а солнышко только что подыматься начнет да выглядывать одним глазком из–за леса.
