Повесть о Фаридуне и газели
Царь Фаридун на охоте преследовал газель и был так пленен ее красотой, что рука его дрогнула и его стрела не попала в цель. Он разгневался, но вдруг услышал голоса стрелы и коня, возвещавшие, что ради забавы нельзя истреблять бессловесную тварь.
Речь восьмая — о сотворении мира
В этой главе речь идет об отношении человека к миру. Грех внесен в мир человеком, поэтому нельзя поддаваться его, мира, «лести», надо спокойно идти своим путем.
Вор пытался обмануть лисицу, сторожившую фруктовый сад. Ему удалось это сделать только тогда, когда он притворился спящим и так усыпил бдительность лисы.
Речь девятая — об оставлении мирских дел
В этой главе Низами говорит о том, что человек в земной жизни должен подготовить себе припас для жизни вечной. Этот припас может быть создан только трудом.
Повесть о подвижнике, нарушившем зарок
Набожный человек внезапно закутил, стал пить вино, превратился в гуляку. Он горько жаловался на судьбу, но получил указание, что должен не жаловаться, а искренне раскаяться и молить о прощении.
Речь десятая — о конце мира
Ты последний свой круг не спеши совершить, небосвод!
О земля! Отдали ты беды неизбежный приход!
После золота дня вечер стелит багряную ризу.
То, что было вверху, неуклонно склоняется книзу.
Дышат недра земли, смутный ужас во мраке храня.
Будет страшно земле сотрясение Судного дня.
Забушует безумье; и вот не пройдет и мгновенья,—
И небесных цепей разотрет оно крепкие звенья.
Вихри взвихрят весь мир, набежав из нездешних степей,
И земля, обезумев, сорвется с небесных цепей.
Так безумна земля (кто иначе о бешеной скажет?),
Что на стане своем пояс неба мгновенно развяжет.
Вечер цвет позабудет, а утренний час — аромат,
Небосвод от човгана, земля от мяча отлетят.
И ударит земля по лазури тяжелым ударом,
Небосвод ей ответит ударом и ловким и ярым.
И, пылая огнем, он ударит опять и опять,
Он захочет всю землю, удар за ударом, разъять.
Разорвет он свой плащ в этой смене гремящих событий,
И жемчужины звезд разорвут свои светлые нити.
И падет небосвод, и земные взметет он поля,
И, крутясь в исступленье, поднимется кверху земля,
Небосвод и подлунную люди томить перестанут,
Под стопами людей все дороги пылить перестанут.
Высь не будет в заботах о людях и ночью и днем,
И забудет земля о безумном коварстве людском.
Будет стыдно созвездьям за то, что почтительны были
К малой горстке земли — к человеку, подобному пыли.
Как змея, небосвод изовьется лазурным кольцом,
Чтобы землю пожрать пред своим неизбежным концом.
Страждет печень земли: ей безмерно наскучили люди!
Да, одни только вы эту землю измучили, люди!
Почему же земля в этой чаше печали лежит?
Почему эта чаша, синея, о смерти твердит?
Если вам не дано, в вашей скорби тревожной и бурной,
Этот прах ненадежный исторгнуть из чаши лазурной,—
То в потоках семи от нее вы омойте полу,
Чтобы стать непричастными черным невзгодам и злу.
Рвите рубище звезд вы с лазурных высот. Во мгновенье
Зачеркните весь мир. Да настанет его разрушенье!
И над черной землей в быстрых звездах крутящийся свод,
Не промедлив, укажет великих событий приход.
Для всего, что грядет, для прощений, для грозных возмездий
Мы найдем указанье в круженье горящих созвездий.
Если голову рубят, она отлетает, — и вот
Уж готова земля в этот страшный и мрачный полет.
В черной ракушке неба немало жемчужин, но скрыла
Эта мгла в черном сердце грозящего нам крокодила.
Злая ракушка — небо. Не радость — ее жемчуга.
Звезды взор наш отводят: созвездья — лукавей врага.
Посмотревший на них, как на блеск непонятного чуда,
Как змея, спрячет взор за зеленую мглу изумруда.
Да, прозрения мира у взора воздетого нет.
Сотни раз поглядит, знанья все ж и от этого нет.
Путь в неведомый край ты всегда, человек, ненавидел,
Потому что глазами его — не своими ты видел.
Ноги только свои утомляй ты в нелегком пути;
Ведь нельзя по дорогам ногами чужими идти.
Пусть высоко взойдет, сыпля золото, мощный, но хмура
Будет участь его: смертный час наступил и для Гура.
Не закроешь ворота на улицу смерти; нельзя
Избежать ее кровли. Твоя неизбежна стезя.
Пребывай в этом доме, где заперты окна и двери,
Что на пользу болящим, по слову старинных поверий.
Водяным колесом купол неба поднялся,[108] но ты,
Тесный круг оставляя, безмерной желай высоты.
Разум самый подвижный и самый пытливый и строгий
Пристыжен и смущен вечной тайной безвестной дороги.
Размышленья бессильны: ты зорок, внимателен будь,
Разгадать попытайся для взора неведомый путь.
Ты за волосом каждым другой не разглядывай волос:
Все земное прими, иль разлуки послышится голос.
Коль тебе благодатное в звездной завидится мгле,
Станет грустно тебе оставаться на темной земле.
Мир! О, глиняный холм! Где тут верность и где тут услада?
И глядеть на него вожделеющим взором не надо.
Для чего твой венец? Он сверкнет над поникнувшим лбом,
В ярком поясе ты, но покорным ты станешь рабом.
Дарование каждое тяжкие слышит укоры.
Даже в сахаре яд. Посмотри, как сверкают узоры
Этих зорь. Яркий пурпур — то сам полыхающий ад!
Из поварни подземной на землю подняться он рад.
Месяц поднял светильник, но, нищий, сверкая над миром,
Не своим он, а солнечным полон украденным жиром.
Влага облака, травам неся благодатный расцвет,
Кровь людей разбавляя, приносит им тягостный вред.
Хоть вкушают у вод утешенье спокойные души,
Корабли знают беды вдали от спасительной суши.
Мастерская земная великих изъянов полна.
Посмотри, ведь она тяжких бед и обманов полна.
На пороки свои ты не смотришь, и людям порочным
Служишь зеркалом ты, перед ними поставленным, точным.
Недостатки других не лови, словно зеркало. Ты
Помутишься, приняв отраженных пороков черты.
Что ж, доволен собой, ты своих не таишь недостатков?
Лучше всем покажи, что своих не хранишь недостатков.
От пороков других ты поспешно глаза отведи,
На себя поглядев, от пороков своих отойди.
Всюду доблести скрыты, и всюду пороков немало,
Ты пороки забудь, чтоб достоинство видимо стало.
Разве яркий светильник не можешь найти ты в ночи?
Если сладостен день, то о вороне темном смолчи.
Видя перья павлина, покрытые блеском, о строгий,
Разве можно твердить про его некрасивые ноги?
Перья ворона мрачны. Красив его блещущий взор.
Ты о перьях забудь. На глаза погляди ты в упор.
После многих дорог, по которым скитался Иса,
На базар неизвестный его привели небеса.
Там собака валялась; душа уже в ней не ютилась,
Как Юсуф из колодца, из мертвой она удалилась.
И прохожие люди — сказанья о том говорят —
Перед павшей стояли, как сумрачных коршунов ряд.
Молвил кто-то: «О тлен! Удивляться, приятели, надо ль,
Что в наш мозг веет мраком пред нами лежащая падаль?»
И добавил другой: «Здесь не только для разума мгла,
Мне глаза она жалит, и душу она мне сожгла».
Каждый песню пропел все того же печального лада.
Поношенье в ней было, и горечь была, и досада.
Но Иса понимал, что людская толпа не права,
И сказал не о мрачном — о светлом сказал он слова.
И сказал он с красой сокровенной, невидимой дружен:
«Эти белые зубы прекраснее светлых жемчужин».
Улыбнулись прохожие: мрака распался покров,—
И блеснули их зубы от света услышанных слов.
* * *
Ты других не кори и себя не считай без порока.
Опусти свои очи. В злоречии много ли прока!
Держишь зеркало ты, отраженье родное любя.
Ты разбей это зеркало. Надо ли славить себя?
Ты в наряде весеннем, стоишь ты с весельем во взоре.
Как бы время тебя не заметило в этом уборе!
Чтоб укрыть твой порок, чтоб от ангелов был он вдаль,
Девять синих завес милосердно тебя облекли.
Где в лазурном кругу утоленье найдешь и веселье?
Многозвездная цепь — не твое, человек, ожерелье.
Ты — не пес, не тебе предназначен ошейник Плеяд,[109]
Ты — не ослик Исы, что же вьюки тебя тяготят?
Небосвод — вдовий плащ; над земным он склоняется лугом.
Что есть видимый мир? Это плод, пораженный недугом.
Мир, со всем, что придет, и со всем, что исчезло давно,—
Преходящ. Это — малое, это — пустое зерно.
Горький мир ты вкушаешь, хаджа! Разве есть в нем услада?
Не с тобой Низами: для меня его больше не надо.
Речь одиннадцатая — о неверности мира
