Вождь агиллейцев Тархон, или лукумон, как его называли тиррены, принял Энея и Палланта в просторном полутемном помещении, освещаемом лишь через небольшое квадратное отверстие в потолке. Гости были усажены на почетное место рядом с очагом. Поблизости возвышался шкаф со множеством закопченных от гари и дыма восковых фигур. Эней не спускал с них глаз, полагая, что это тирренские боги, и не зная, как их приветствовать.
Заметив беспокойство гостя, после обычного приветствия лукумон сказал:
– Я хочу тебе представить моих предков – воинов, жрецов, строителей городов. Вот мой покойный отец Телеф, да будут к нему милостивы подземные боги. В день его похорон изображения предков участвовали в процессии. Остальное же время они находятся здесь, чтобы и мои ближние, и я могли ощущать их постоянное присутствие и поддержку.
– Мы тоже чтим предков, – отозвался Эней. – Они живут в моей памяти. Прадед Ассарак, дед Капис. Отца моего звали Анхизом. Я вынес его из горящей Трои на плечах. Теперь у нас нет родины. Я оставил сына и спутников в укрепленном лагере в низовьях Тибра и отправился за помощью к Эвандру. Он и послал меня к тебе.
– Весь остаток моей жизни я буду его за это благодарить! – воскликнул Тархон. – И не я один! Ты видел, как тебя встретили агиллейцы. Город мой невелик. Да и часть воинов придется оставить для защиты стен. Но отряд из трехсот воинов в твоем распоряжении, Эней. И я вместе с ними. Этого, конечно, мало. Но я избран главою двенадцатиградья. Нам помогут лигуры и венеты. Я сейчас же отправлю гонцов. Хорошо, что вы стоите на Тибре. Мы подойдем к твоему лагерю с моря. И никто не осмелится нам помешать, ибо у латинян и рутулов нет кораблей. У тебя будет три с половиной тысячи воинов. На тирренов ты можешь положиться, Эней!
Щит Энея
Венера, спустившись с высей эфирных, застала Энея в раздумье.
– Вот, – сказала она, – дар, что мною обещан тебе и создан искусством Вулкана. Можешь отныне вызывать на бой любого лаврентца, и даже отважного Турна.
Сына обняв, она положила у дуба меч, роковой для врагов, с гривою шлем, панцирь из меди цвета закатного неба, поножи легкие из сплава золота с серебром и щит, себе не имеющий равных.
Бог, взгляду которого были доступны грядущего дали и прорицанья не чужды, изобразил на щите судьбы потомков Энея: волчицу, лижущую шершавым языком младенцев, припавших к ее мохнатой груди; дев сабинских, похищенных ратью Ромула; примирение царей – зятя и тестя, – скрепляющих у алтаря союз двух народов; предателя Меттия, разорванного конями на части; этрусков Порсены, теснящих осадою город. В самом центре щита был представлен Капитолий священный {219}.
Венера Прародительница (античная статуя, Лувр).
Взгляд привлекали завитки волн из червонного золота и над ними фигурки дельфинов из серебра. Щит опоясывало море. С великим искусством показана битва морская. Цезарь Август стоит на высокой корме, и пламя небесное с обеих висков охватило чело, над которым сверкает звезда его рода, а рядом Агриппа, радостно рати ведущий, награжденный астральной короной за победу на море. Против них варварский сброд, огромный и пестрый: Антоний, победитель берега алой зари, пришедший в Египет, Восток и дальнюю Бактру {220}. Друг на друга пошли корабли, и от бесчисленных весел и трехзубых носов море вокруг запенилось и закипело. Горы навстречу горам. Можно сказать, стронулись с места Киклады, чудища-боги, лающий пес Анубис против владыки морей Нептуна, против Венеры и против Минервы {221}. В рваном хитоне, с веселым оскалом Распря бредет и вслед за нею с кровавым бичом Беллона. Но вот мир торжествует победу, и Цезарь, исполняя обет, с триумфом тройным вступает в столицу. Вот он сидит на пороге святилища Аполлона, принимая дары у побежденных народов.
Радуга
Одна нога – на облаке, другая – на другом,
И радуга очерчена пылающим мечом.
Лицо его как молния, из уст его – огонь,
Внизу, к копью привязанный, храпит и бьется конь.
Михаил Кузмин
Среди чудес, которые разворачивают боги на голубом небесном занавесе перед глазами смертных гостей вселенского театра, нет удивительнее радуги. То ли это пестро раскрашенный лук для бессмертного ловчего, то ли цветная повязка для прекрасной богини. Но не эти сравнения пришли на ум Турну, когда он, подняв голову, увидел огромную сверкающую дугу.
– О, Ирида, неба краса! – воскликнул он ликующе. – Кто тебе повелел пролететь на раскинутых крыльях? Кто из богов меня к оружью призвал?
Совсем недавно он выслушивал лазутчика, принесшего весть из троянского лагеря: Эней с частью троянцев отплыл на двух кораблях вверх по Тибру и, видимо, проник до далекой твердыни Корифа {222}. Кто-то надоумил его вступить в переговоры с такой же перелетной птицей, как он сам, – с этим пеласгом Эвандром, слепившим гнездо в излучине реки на холмах. Еще тогда Турн подумал: «Хорошо бы в отсутствие вождя обрушиться на лагерь всем войском». Едва подумал – вот и радуга, сулящая радость победы, знак того, что мысль верна.
Поручив лазутчику продолжать следить за Энеем, Турн отпустил его и призвал трубачей. Они вскинули свои длинные трубы, и над равниной разнесся призывный звук. И вот уже несметная рать уверенно движется к троянскому лагерю. Так же катится Ганг, когда семь в нем сольется притоков. Так же и Нил молчаливый на берегах оставляет жирный свой ил, чтоб в привычное русло вернуться.
Первым с укреплений, обращенных к полям, поднял тревогу Каик.
– Троянцы, глядите! – крикнул он. – Какой черный стелется туман! Это враги! Поднимайтесь на стены с оружием!
И тотчас лагерь пришел в движение. Так, когда сошник пахаря разворотит муравейник, ни один из его обитателей не остается спокойным.
Эх, выйти бы в поле и схватиться с врагами! Но, уходя, Эней приказал не вверяться открытому полю, оставаться под защитою стен. И бойцы, покинув ров, запирают ворота, заносят на стены камни, готовясь к осаде.
Вот от войска отделился отряд небольшой. Впереди его воин на коне в белых яблоках. Он выше других. Шлем золотой горит на его голове. Пламя с гребня струится. Да ведь это Турн! Он подлетает к стене и первым в воздух дротик бросает, слыша за спиной одобрительный рев огромного войска. Но лагерь троянцев словно бы вымер. Не слышно лязга железных затворов. Неужто молва о храбрости этих пришельцев обманчива? Почему его вызов не принят? И мечется Турн вокруг крепости на коне и ищет, где стены слабее и нет ли какой лазейки. Не так ли волк обегает овчарню, жадно вбирая ноздрями запах ягнят, матку сосущих, и гортань его засыхает без крови.
Чудо о кораблях
Поняв наконец, что в лагерь ему не войти, обратил Турн яростный взгляд к стоявшим на якорях кораблям. Вот они, никем не охраняемые, беззащитные. Если поджечь суда, пришельцы, возможно, выйдут, чтобы сразиться в открытом поле. Приняв решение, Турн поскакал к воинам, чтобы добыть огня. И вот уже рутул, опережая всех, несется к кораблям с зажженным факелом. Спешившись, он подбегает к судну. Его гордо вознесшаяся над берегом пестрая змеиная голова обвита венком. Ветер едва колышет засохшие лепестки лилии. Кажется, это главный корабль. Сейчас факел коснется палубы, и сухое дерево вспыхнет, как погребальный костер, потечет смола. И Эней, где бы он ни был, поймет, что его дело проиграно.
Турн закинул руку за спину для броска, и в это мгновение «Мурена» рванулась вперед с такой силой, что удерживавший ее канат лопнул, как тетива натянутого лука. Примеру «Мурены» последовали «Дельфин», «Химера», «Кит». Достигнув середины реки, корабли вдруг стали медленно опускаться на дно. Мелькнув прощальным блеском, скрылись в пучине намалеванные желтым по черному корабельные глаза. Вот уже волны прокатываются по палубам, затопляя трюмы. Вот погружаются верхушки мачт.
В молчании наблюдали с крепостного вала троянцы за неслыханным чудом. Корабли показывали им, как надо вести себя в безвыходном положении. Многие из воинов строили эти суда из сосен священной рощи Кибелы, что на Иде Фригийской. Не Кибела ли вдохнула в мертвую древесину жизнь? Или, может быть, Палинур, исчезнувший той безветренной ночью, став морским богом, потребовал корабли к себе, ибо не может такой великий кормчий, как он, остаться без любимого дела? А не превратились ли корабли в морских чудищ, чьи имена им даны, и не дано ли отныне им рассекать грудью бескрайний простор морей?
Турн, замерший с пылающим факелом над головой, швырнул его с такой яростью, словно хотел поджечь Тибр.
– Это чудо лишь тевкрам грозит, – закричал он. – Юпитер, не дождавшись наших мечей и факелов наших, отнял привычный им к спасению путь; что до суши, в наших она руках.
