Ученых очень интересовало, насколько верно Снорри передает языческие мифы и нельзя ли как доказать, что они не языческие и не мифы. Могк, например, доказывал, что рассказы Снорри о богах – это своего рода новеллы, в которых древние мифы используются так же свободно, как новеллисты нашего времени используют свой материал. Снорри, однако, как и те, кто писал саги (неясно, можно ли их назвать «авторами», так как такого понятия тогда вообще не было), несомненно считал, что он «составляет» или «записывает», а не «сочиняет» или «придумывает». Отступления от мифа, которые Могк предполагал у Снорри, в ряде случаев оказались впоследствии ошибкой Могка, а не Снорри. Но, конечно, как и те, кто писал саги (и именно потому, что не было понятия «автор»), Снорри излагал материал, почерпнутый им из традиции, своими словами, исправляя или дополняя его по своему разумению и тем самым отклоняясь от оригинала. В некоторых случаях он явно не понял своего источника (эти случаи оговорены в наших примечаниях). В ряде случаев языческие мифы окрашены у него христианскими представлениями а в изложении этих мифов проглядывает христианская фразеология (более явные из этих случаев тоже оговорены в наших примечаниях).
«Язык поэзии» значительно менее целен, чем «Видение Гюльви». Обрамление его не выдержано. В начале «Языка поэзии» повествуется о том, как на пиру у асов морской великан Эгир беседует с богом поэзии Браги. Браги рассказывает Эгиру некоторые мифы, а потом отвечает на вопросы Эгира о разных способах выражения в поэзии. Но на этом обрамляющий рассказ прерывается, и Снорри уже, по-видимому, от своего имени говорит:
«Теперь следует сказать молодым скальдам, пожелавшим изучить язык поэзии и оснастить свою речь старинными именами или пожелавшим научиться толковать темные стихи: пусть вникают в эту книгу, дабы набраться мудрости и позабавиться». Дальше в вопросах и ответах, но без упоминания об Эгире и Браги как собеседниках, рассказывается о том, какие обозначения приняты в поэзии для разных вещей, приводятся стихотворные примеры, а иногда и мифы или сказания, поясняющие то или иное поэтическое обозначение. К концу «Языка поэзии» вопросы уже не задаются, а изложение все больше принимает характер средневекового учебника (с современной точки зрения, скорее лексикологии, чем поэтики).
В «Языке поэзии» повествуются мифы о похищении Идунн, обладательницы волшебных яблок, и великане Тьяцци, о меде поэзии, о Торе и великане Хрунгнире, о Торе и великане Гейррёде, а также о волосах богини Сив и сокровищах богов. В отличие от «Видения Гюльви», где рассказываются только мифы, или сказания о богах, «Язык поэзии» содержит и ряд героических сказаний, а именно сказания о Нифлунгах, о мельнице Гротти, о Хрольве Жердинке, о битве Хьяднингов. Источники всех этих мифов и сказаний те же, что и у мифов в «Видении Гюльви» древние песни, скальдические стихи, устные рассказы, а может быть, и некоторые уже раньше записанные произведения. В отличие от мифов «Видения Гюльви» мифы и сказания «Языка поэзии» образуют лишь вкрапления в текст учебника поэтического искусства. Эти вкрапления распределены очень неравномерно: вначале они идут подряд, в конце их нет совсем. Однако сами по себе мифы и сказания, приводимые в «Языке поэзии», ни по форме, ни по содержанию ничуть не уступают тем, которые рассказываются в «Видении Гюльви». Знаменитый миф о меде поэзии и знаменитое сказание о Нифлунгах (или Нибелунгах) рассказываются именно здесь.
Мифы и сказания приводятся в «Языке поэзии» с целью пояснить то или иное поэтическое обозначение. Например, задается вопрос: «Почему золото называют посевом Хрольва?». Затем следует рассказ о легендарном датском конунге Хрольве по прозвищу Жердинка и, в частности, о том, как он разбрасывает золото в долине реки Фюри перед преследующим его шведским конунгом Адильсом. «С той поры золото и зовется посевом Хрольва или долины Фюри», – говорится в заключение. Поэтические обозначения вроде «посев Хрольва» назывались «кеннингами». Такие обозначения играли в поэзии скальдов огромную роль, и большинство скальдических кеннингов известно именно из «Языка поэзии». Кеннинги употреблялись также в древней поэзии других германских народов, но нигде они не получили такого богатого развития, как в поэзии скальдов. В «Языке поэзии» приводятся, например, такие причудливые кеннинги, как «огонь струящегося пути угрей» (т. е. золото, так как «путь угрей» – это море, а «огонь моря» – золото), «расточитель янтаря холодного луга кабана Видблинди» (т. е. мужчина, так как «кабан Видблинди» – это кит, «луг кита» – море, «янтарь моря» – золото, а «расточитель золота» – мужчина), «испытатель племени костей земли» (т. е. Тор, так как «кости земли» это горы, «племя гор» – великаны, а «испытатель великанов» – Тор) и многие другие, не менее причудливые.
О том, что такое кеннинг, о его разновидностях, его происхождении и т. д. существует обширная литература. Это вызвано не только тем, что кеннинг, особенно скальдический кеннинг, – очень своеобразное явление, или тем, что, как видно из приведенных примеров, он может быть очень труден для понимания, но и тем, что в «Языке поэзии» – основном источнике наших знаний о скальдическом кеннинге – много неясного. Строго логических определений, точно употребляемых терминов, последователь ной классификации у Снорри нет. В начале «Языка поэзии» Снорри говорит: «Всякую вещь можно назвать своим именем. Второй вид поэтического выражения это то, что зовется замена имен[333]. А третий вид называется кеннингом[334]». Дальше поясняется, что такое кеннинг. Но примера «замены имен» здесь не приводится. По-видимому, то, что здесь названо «замена имен», – это так называемые «хейти» (heiti, буквально «названия»), т. е. поэтические синонимы (они приводятся, например, в «Языке поэзии», 67). В главе 83 приводятся разновидности хейти, называемые видкеннинг (vi?kenning), т. е., по-видимому, слова типа «наследник», «убийца» и т. п. в кеннингах «наследник Хакона», «убийца Фафнира» и т. п., и саннкеннинг (sannkenning) т. е., по-видимому, сложные слова со значениями типа «мудрый человек» и т. п. (в переводе здесь форма этой разновидности хейти не соблюдена). А несколько раньше хейти определяется как «свое имя вещи». Вместе с тем Снорри не столько дает определение кеннинга, сколько его пример («Тюр победы», «Тюр повешенных» или «Тюр ноши», т. е. «Один», гл. 7). Но, как видно из дальнейшего, эти примеры иллюстрируют только одну из разновидностей кеннинга. То, что Снорри относит к кеннингам, в сущности, не поддается определению. По-видимому, всего последовательней считать, что кеннинг – это любой дву– или многочленный заменитель существительного обычной речи. Что же касается разновидностей кеннингов, то их последователь ной классификации нет не только у Снорри, но и у исследователей языка скальдов.
В заключительной части «Языка поэзии» приводится большое количество хейти. Эта часть «Младшей Эдды» похожа поэтому больше на лексикологию, чем на поэтику. Среди приводимых здесь хейти есть и поэтические синонимы в собственном смысле слова, и собственные имена, и просто близкие или связанные по значению слова, и даже омонимы. В поэзии скальдов хейти использовались в огромном количестве, так как они позволяли бесконечно варьировать словесное наполнение кеннинга, оставляя неизменной его смысловую схему. Хейти, собранные в «Языке поэзии», – различного происхождения. Некоторые них очень древние. Но встречаются среди них и со всем новые заимствования из других языков. Судя по тому, что говорится в одном месте «Языка поэзии» («записаны следующие наименования неба, но некоторые из них мы не нашли в стихах», гл. 69), Снорри использовал списки хейти, составленные уже раньше, возможно Сэмундом Мудрым.
Как правило, хейти не поддаются сколько-нибудь эквивалентному переводу на современные языки, так как ни в одном из этих языков нет такого огромного количества поэтических синонимов. Что касается собственных имен, то их, конечно, можно транслитерировать. Однако надо иметь в виду, что собственные имена для современного человека совсем не то, чем они были в свое время. Они не были такими пустыми, какими кажутся сейчас. Они всегда подразумевали своего конкретного носителя и казались поэтому не менее содержательными, чем имена нарицательные.
После «Языка поэзии» в рукописях «Младшей Эдды» приводятся так называемые «тулы», т. е. стихотворные перечни хейти. Здесь перечисляются хейти морских конунгов, великанов, великанш, отдельных богов и богинь, валькирий, женщины, мужчины, битвы, меча, секиры, копья, лука, щита, шлема, кольчуги, моря, реки, рыбы, корабля, земли, быка, барана, козы, медведя, оленя, кабана, волка, неба, земли. В упсальском пергаменте и в пергаменте Оле Ворма этих тул нет. Вероятно, их не было и в оригинале. В настоящем издании они опущены.
Для поэзии скальдов были характерны не только кеннинги и хейти, но и ряд других формальных особенностей, резко отличавших ее от прозы, с одной стороны, и от так называемой эддической поэзии, т. е. песен «Старшей Эдды» с другой стороны. Граница между поэзией и прозой была вообще несравненно резче, чем в литературах нового времени, и внутри поэзии проходила не менее резкая граница, а именно граница между поэзией скальдов и эддической поэзией. Поэзия скальдов отличалась и от прозы, и от эддической поэзии, во-первых, тем, что она была крайне вычурна, вернее, гипертрофированно формалистична, а во-вторых, тем, что она (и только она!) всегда осознавалась авторским творчеством. То и другое было, конечно, связано: гипертрофия поэтической формы – это как бы первый этап развития творческого самосознания в литературе.
