Вот однова сошлись они вместе, и отправились все трое к одному пустыннику. Старику захотелось выведать, скоро ли Смерть за ним прийдёт, а бессчастному да пьянице — долго ли им горе мыкать? Пришли и рассказали всё, что с ними сталося. Пустынник вывел их в лес, на то место, где сходились три дорожки, и велел древнему старику идти по одной тропинке, бессчастному по другой, пьянице по третьей: там, дискать, всяк свое увидит. Вот пошел старик по своей тропинке, шел-шел, шел-шел, и увидал хоромы, да такие славные, а в хоромах два попа; только подступился к попам, они ему и гуторят: «Ступай, старичек, домой! как вернёшься — так и умрешь». Бессчастный увидал на своей тропинке избу, вошел в нее, а в избе стоит стол, на столе краюшка хлеба. Проголодался бессчастный, обрадовался краюшке, уж и руку протянул, да позабыл лоб-то перекрестить — и краюшка тотчас исчезла! А пьяница шел-шел по своей дорожке и дошел до колодца, заглянул туда, а в нем гады, лягва и всякая срамота! Воротился бессчастный с пьяницей к пустыннику и рассказали ему, что видели. «Ну, — сказал пустынник бессчастному, — тебе николи́ и ни в чем не будет удачи, пока ни станешь ты за дело приниматься, благословясь и с молитвою; а тебе, — молвил пьянице, — уготована на том свете му́ка вечная — за то, что упиваешься ты вином, не ведая ни постов, ни праздников!» А старик-то древний пошел домой и только в избу, а Смерть уж пришла за душою. Он и за̀чал просить: «Позволь еще пожить на белом свете, я бы роздал свое богачество нищим; дай сроку хоть на три года!» — «Нет тебе сроку ни на три недели, ни на три часа, ни на три минуты! — говорит Смерть, — чего прежде думал — не раздавал?» Так и умер старик. Долго жил на земле, долго ждал Господь, а только как Смерть пришла — вспомнил о нищих.
(Записана А. Афанасьевым в Воронежской губернии, Бобровском уезде).
Во дни неки посла Господь ангелов взяти душу бражникову, и поставити ю у врат пречистаго рая повеле. Бражник же нача талк(ит)ися во врата пречистаго рая. И прииде ко вратам рая Петр апостол и рече: «Кто талкийся во врата пречистаго рая?» И отвеща ему: «Аз ес(м)ь бражник, в желаю с вами в раю жити». И рече Петр апостол: «Отыде отсюда, человече; здесь бражники не водворяютца, ибо им изготована мука вечная со блудниками вместе». И отвеща ему бражник: «Господине, глас твой слышу, а лица не вижу, и имени твоего не вем». — «Аз ес(м)ь Петр апостол, который имею(ет) ключи сего царствия славы». «Помнишь ли ты, господине Петре, когда Господа нашего И(и)суса Христа иудеи на судилище к Каиафе поведоша и тебя вопрошали: ученик есть сего И(и)суса назарянина? — а ты трикраты от него отрекся. Аще бы не слезы твои и покаяние, и тебе не быть в раю; а я хоша и бражник — по вся дни Божие пил и за всяким корцом имя Господне прославлял, а не отрекался от него». Слыша Петр ответ бражников, отыде от врат пречистаго рая и сумнился о сем человеце бражнике.
Вторицею нача бражник талкитися у врат пречистаго рая, и прииде ко вратам царь и пророк Давыд и рече: «Кто талкийся у врат пречистаго рая?» И бысть глас к нему: «Аз есмь бражник, и желаю с вами в раю жити». И рече к нему царь Давыд: «Отыде, человече, отсюда; здесь бражники не водворяютца, ибо им уготовано место в муку вечную со блудниками вместе». И отвеща бражник: «Господине, глас твой слышу, а лица твоего не вижу, и имени твоего не вем». И рече к нему царь Давыд: «Аз есмь царь и пророк, который седяй со Авраамом и Иссааком на лоне царствия сего и состави псалтырь и песни троичныя». И бысь ответ бражников: «Помнише ли ты, царю Давыде, когда бысть брань на Голиафы(?), тогда ты слугу своего Урию на войну услал, и тамо его смерти предати повелел, а жену его к себе в прелюбодеяние приял? Аще бы не были твои слезы и покаяние, и тебе не быть бы в раю». Слыша сие, царь Давыд отыде и сумнися о сем человеце.
Бражник же нача третицею талкитися у врат пречистаго рая. И прииде ко вратам Иоанн Богослов и рече: «Кто талкийся у врат пречистаго рая?» И отвеща ему: «Аз есмь бражник, и желаю с вами вместе в раю жити». И рече Иоанн Богослов: «Отыде отсюда человече; здесь бражники не водворяютца, ибо им уготовано место во огнь кромечный с прелюбодеями вместе». Отвеща бражник: «Господине, глас твой слышу, а лица твоего не вижу, и имени твоего не вем». — «Аз есмь Иоанн Богослов, друг Христов, наперсник, возлюбленник и девственник». — «О господине Иоанне Богослове! не сам ли ты написал во евангелие(и), что любите друг друга, а ты ныне меня ненавидишь и в раю жити не водворяешь; или отрекися от письма руки своея, или вырви из книги лист тот, который написал ты сам!» Отыде Иоанн Богослов и сумнися о сем человеце, и повеле апостолу Петру впустити его во царствие небесное.
(Заимствована из рукописи XVIII столетия).
Примечание к № 22. В собрании рукописей Царского, в сборнике начала XVIII века, находится между прочим: «Слово речемо о бражнике, како вниде в рай Божий» (начало: «Бе некий — человек бражник, пьющ в праздники Господня до обеда, а за всяким ковшем Господа Бога прославляя» [146]). Легенда эта живет в устах народа. Один рассказчик так передавал нам прение бражника с апостолом Петром: пришел бражник к райским вратам, у которых стоял с ключами апостол Петр. «Пусти меня в рай!» — «Нельзя, — говорит апостол, — ты пьяница». — «Не стыдно ль тебе говорить это? Ты сам отрекался от Господа, а вот теперь по милости его держишь ключи от рая». См. также «Русскую беседу», 1859, № 6.
В некотором государстве жил-был царь. У него был младой сын царевич Евстафий; не любил он ни пиров, ни плясок, ни гульбищ, а любил ходить по улицам, да водиться с нищими, людьми простыми и убогими, и дарил их деньгами. Крепко рассердился на него царь, повелел вести к виселице и предать лютой смерти. Привели царевича и хотят уже вешать. Вот царевич пал перед отцем на колени и стал просить сроку хоть на три часа. Царь согласился, дал ему сроку на три часа. Царевич Евстафий пошел тем временем к слесарям и заказал сделать в скорости три сундука: один золотой, другой серебреной, а третий — просто расколоть кряж надвое, выдолбить корытом, и прицепить замо́к. Сделали слесаря́ три сундука и принесли к виселице. Царь с боярами смотрят, что такое будет; а царевич открыл сундуки и показывает: в золотом насыпано полно золота, в серебреном насыпано полно серебра, а в деревянном накладена всякая мерзость. Показал и опять затворил сундуки и запер их накрепко. Царь еще пуще разгневался, и спрашивает у царевича Евстафия: «Что это за насмешку ты делаешь?» — «Государь батюшка! — говорит царевич, — ты здесь с боярами, вели оценить сундуки-то, чего они стоят?» Вот бояре серебреной сундук оценили дорого, золотой того дороже, а деревянной и смотреть не хотят. Евстафий-царевич говорит: «Отомкните-ка теперь сундуки, и посмотрите что́ в них!» Вот отомкнули золотой сундук, а там змеи, лягушки и всякая срамота; посмотрели серебреной — и здесь тоже; открыли деревянной, а в нем ростут древа с плодами и листвием, испускают от себя духи́ сладкие, а посреди стоит церковь с оградою. Изумился царь и не велел казнить царевича Евстафия.
(Записана в Саратовской губернии. Из собрания В. И. Даля).
24. Повесть о царе Аггее и како пострада гордостию
Бысть во граде Филуяне царь, именем Аггей, славен зело. И по времени приключишася стояти ему в церкви у божественныя литургии и чтущу иерею святое евангелие, егда иерей прочтя строки евангельския, внемлет писано: «Богати обнищают, а нищии обогатеют!» Слышав же то царь и возъярися, и рече царь: «Писано ложно есть сие писание: евангельское слово, а неправда!» И глаголет царь: «Аз есмь богат зело и славен; како мне обнищати, а нищему обогатети против меня?» Егда ж оттольи (?) ужасти наполнися, и повеле царь иерея посадити в темницу, а лист повеле из евангелия выдрать. И поиде царь в дом свой и нача пити и ясти и веселитися.
Видевша же царь в поле оленя, поеха [147] и взя с собою юношов, и погна вслед и хоте оленя уловити. Бе же олень прекрасен зело. Царь же рече отроком своим: «Стойте вы зде, аз пойду, уловлю един оленя». И погна вслед; олень поплы за реку. Царь привяза коня своего к дубу, и совлече одежду с себя и поплы наг за реку. Егда реку переплы, и абие олень невидим бысть. Ангел Господень всед на коня царева во образе царя Аггея, сказа юношам своим: «Уплы елень за реку» — и поеде [148]с юношами во град свой ко царице. Царь же Аггей обратился взад на коня, и ни коня и ни платия не обретает, и ста наг и весьма задумался.
И поиде Аггей ко граду своему, и виде пастухов пасуща волов и вопроша́ у них: «Братия меньшая пастухи, где есть видели коня и платие мое?» Пастухи вопроша его: «Кто еси ты?» Он же рече им: «Аз есмь царь ваш Аггей». Пастухи же реша: «Окаянный человек! как ты смееши называтися царем? мы же видели царя Аггея, ныне проехал во град свой с пяти(ью) юношами». И нача его бранити, бити кнутами и трубами(?); царь же нача плакати и рыдати. Пастухи отбиша его прочь, и пошед ко граду своему наг. И сретоша его торговые люди града того и вопрошаша его: «Человече, что еси наг?» И он рече: «Одежду мою пограбили разбойники». Они же даша ему одежду худую и раздраную. Он же взял и поклонишася им, и поиде ко граду своему; и пришедши ко граду своему, попросися к некоей вдове ночевать и нача ее вопрошати: «Скажи, госпоже моя, кто есть у вас царь?» Она же отвещаша ему: «Или ты не нашей земли человек?» И сказа ему: «Царь есть у нас Аггей». Он вопроси: «Сколько лет царствует?» Она же сказала ему: «35 лет». Он же написав своею рукою письмо к царице, что у него были с нею тайныя дела и мысли, и повеле некоей жене снести письмо к царице. Царица взяла письмо и повеле чести пред собою. Он же написася мужем ея царем Аггеем. И нападе на ню страх велик; во страсе том начала говорити: «Како сей убогий [149] человек нарицает своею ми [150] женою? аще сие поведает царь, повелит казнити». И повеле бити его кнутом нещадно без царскаго ведома. Биша его без милости и отпустиша едва жива; он же поиде из града, плача и рыдая, и воспоминая евангельское слово, что богатии обнищают, а нищии обогатеют, и каяся о том попу, како похули святое евангелие, и како иерея в темницу посадил, и поидоша незнаемым путем. Царица рече являющемуся во образе царя ангелу: «Ты, государь мой милый, год со мною не спиши и постели не твориши; како мне пребывати мимо тебя?» Царь же рече ей: «Обещание дано Богу, что три года с тобою не спать и постели не творить» — отыде от нее в царскую свою палату.
