Павел Крусанов - Калевала

Как вернулся вещий старец в Калевалу, спросил его Лемминкяйнен:

— Отчего, Вяйнемёйнен, не взял ты меня с собою, чтобы был я тебе товарищем в битве и помощником в заклятиях? Сбил бы я все замки и отомкнул запоры — вышли бы уже на свободу солнце и месяц.

— Не взять словами и заклятиями тех замков, — ответил Вяйнемёйнен хвастливому Ахти, — не сбить их кулаком и не выломать плечом крепкой двери. Но поможет нам Ильмаринен своим искусством добыть из недр утеса светила.

И отправился мудрый старец к кузнецу, к жаркому его горнилу.

— Выкуй мне, Ильмаринен, крепкий трезубец, — попросил мастера Вяйнемёйнен, — выкуй дюжину копий и изготовь связку ключей от всех замков, какие только бывают на свете, чтобы вызволил я из утеса месяц и выпустил наконец на волю солнце!

С радостью принялся Ильмаринен ковать орудия для Вяйнемёйнена: слишком истосковались люди по свету, живя во мраке, — как ни свети огнем, а никогда лучиной не заменить животворящее солнце. Все, что просил песнопевец, сделал для него кузнец и решил сверх этого сковать ошейник для острастки редкозубой Лоухи.

Чувствуя недоброе, решила хозяйка Похьолы проведать: что еще готовят для нее герои Калевалы? К рукам своим привязала она крылья и, обернувшись ястребом, полетела через залив Похьолы в земли сынов Калевалы. Точно буря, пронеслась она по воздуху и, подняв ветер крыльями, присела на окно в кузнице Ильмаринена.

— Что нужно тебе здесь, птица? — спросил мастер серого ястреба. — Зачем села ты у моего окна?

— По всему свету идет о тебе слава, великий Ильмаринен! — ответил льстиво ястреб. — Говорят, что лучший ты мастер среди всех кузнецов!

— Правильно говорят, — сказал Ильмаринен. — Кто, как не я, выковал чудесную кровлю воздуха!

— А что мастеришь ты на этот раз, славный кузнец? — спросила серая птица.

— Кую я крепкий ошейник для хозяйки Похьолы, — ответил Ильмаринен, — чтобы приковать старую навеки к каменному утесу.

Как услышала это Лоухи, так поняла, что нависла над ней нешуточная беда, и тут же устремилась обратно в Похьолу. Добравшись до железной скалы, сняла она с запоров чары и выпустила из глубоких недр на волю месяц и солнце, решив навсегда оставить свои козни против светлой Калевалы. После этого обернуласть старуха сизым голубем и, вновь прилетев к кузне Ильмаринена, села на порог у двери.

— Что нужно тебе у моего порога, сизокрылый? — спросил Ильмаринен птицу.

— Затем я здесь, — ответил голубь, — что принес тебе радостную весть: вновь теперь свободны месяц и солнце — погляди, уже восходят они на небе!

Вышел Ильмаринен из кузницы, посмотрел на небо и увидел, как подымаются над горизонтом слепящее солнце и сияющий месяц. Тут же поспешил кузнец, забыв про молот и наковальню, к Вяйнемёйнену и в доме его воскликнул радостно:

— Скорей выходи на двор — вновь вернулись на небо месяц и солнце, вновь сияют они на своих путях!

Не мешкая, вышел Вяйнемёйнен на двор, поднял лицо к небу и увидел над собою светила — снова свободно плыл в облаках месяц и как прежде благодатным теплом одаривало землю солнце. Возликовал вещий старец и пропел светилам такую руну:

Жила в светлой Калевале девица-красотка Марьятта. Выросла она при отце с матерью и была отменной скромницей, так что иной раз являла стыдливость сверх меры: питалась рыбой и мягкой сосновой корой, но не ела яиц, потому что топтал курицу петух, и не брала в рот овечьего мяса, раз была овца под бараном. Посылала мать Марьятту доить коров, но так отвечала ей дочка: «Никогда не возьмусь я за вымя той коровы, что поиграла с быком, а у телок молока не бывает». Запрягал отец Марьятте жеребца в сани, но не хотела она ехать на жеребце, приводил брат кобылу, но говорила стыдливая девица: «Не поеду я на кобыле, с жеребцом игравшей, — запрягите мне лучше жеребенка, что родился по осени».

Так и жила Марьятта чистою девицей, кроткой и прекраснокудрой, — в доме же была ее работа выгонять в поле стадо и ухаживать за ягнятами да ярками.

Раз взошла Марьятта со стадом на холм, на лесную ягодную поляну, и присела послушать, как кличет в лесу серебристая кукушка. Чуть примолкла птица, и спросила красотка кукушку, как спрашивают все девицы:

— Скажи мне, птица с серебристым горлом, долго ли буду я незамужней пастушкой бродить со стадом по лесным полянам и рощам? Год ли, два? Пять или десять? А может, совсем уж недолго осталось?

Но промолчала кукушка, а вместо нее окликнула Марьятту с пригорка ягодка-брусника:

— Сорви меня, девица! Многие женщины хотели полакомиться мною, но взять никто не сумел. Сорви, иначе съест меня червяк или улитка!

Чтобы увидеть ягоду и выбрать ее нежными пальцами со стебля, прошла Марьятта немного по тропе, глядь — брусника на большом камне под деревом: вроде бы и на ягоду похожа, вот только выросла странно — с земли ее не взять — высоко, а с дерева — слишком низко. Подняла девица прутик и сбила им ягоду на землю. С земли прыгнула брусника сама Марьятте на башмачок, с башмачка вскочила на колено, оттуда — на оборку платья, потом — на медный поясок, с пояса — на грудь, с груди прыгнула на подбородок, а с подбородка — прямо в нежные губы: скользнула брусника девице в рот, покатилась по языку в горло и прошла во чрево. От этой брусники понесла красавица Марьятта, и отяжелела ее утроба.

Вскоре пришлось девице оставить пояса и тайком ото всех ходить в баню. Глядя на это, задумалась мать: отчего это дочка Марьятта гуляет в платьях без пояса и украдкой во мраке бегает в баню? А тут как раз подоспел десятый месяц и настало время красавице рожать.

Стало чрево томить деву сильною мукой, и обратилась Марьятта к матушке:

— Согрей мне, дорогая, в бане потеплее местечко, чтобы смогла я родить и обмыть дитятю!

Но ответила ей гневно мать:

— Прочь ступай, блудница Хийси! Ничем тебе не помогу, пока не скажешь, с кем лежала! Холостой он молодец или женатый муж?

— Не зналась я ни с женатым, ни с холостяком, — сказала бедная Марьятта. — Сорвала я на пригорке бруснику, проглотила ее и отяжелела.

Не поверила ей мать, и пошла тогда Марьятта к отцу — просить его о бане. Но разгневался отец пуще матери и сказал грозно дочери:

— Уходи прочь, блудница! Ступай, презренная, рожать в медвежью берлогу, чтобы растерзал там тебя когтями зверь!

— Нисколько я не блудница и презирать меня не за что, — ответила достойно дева. — А рожу я великого героя, который будет сильнее даже самого Вяйнемёйнена!

Не зная, в какую дверь ей стучать, послала Марьятта добрую служанку Пилтти в деревню, чтобы попросила она соседей о бане, где смогла бы бедняжка разрешиться от бремени.

— Но к кому мне бежать? — спросила Пилтти. — У кого искать помощи?

— Беги прямо к Руотусу, чей дом стоит над речкой Сарой! — сказала мучимая родами Марьятта.

Скора была девочка Пилтти и без приказания: подобрав передник и платье, поспешила она к Руотусу — только шишки поскакали из-под ног.

В полотняной рубашке сидел хозяин за столом и ел пирог, запивая его медом.

— Что скажешь, негодная служанка? — спросил спесиво Руотус.

— Пришла я просить о горячей бане, — сказала хозяину Пилтти, — где могла бы одна несчастная разрешиться от бремени.

Вошла тут перевалкой в горницу жена Руотуса, уперла руки в бока и спросила:

— А для кого нужна баня?

— Для Марьятты, — ответила Пилтти.

— Нет у нас для чужих бани, — сказала злая жена Руотуса. — Стоит у соснового леса на пожоге хлев — пусть там и рожает блудница: надышит там лошадь пару — в нем и попарится!

Поспешила Пилтти обратно и, рассказав Марьятте, что не нашла в деревне для нее бани, передала слова хозяйки Руотуса. Заплакала горько красавица Марьятта о своей доле и, подобрав подол и прикрыв живот веником, мучимая болями в лоне, как последняя рабыня, поспешила в темный хлев на краю соснового леса. Дойдя до места, попросила она лошадь надышать посильнее, чтобы сделался в хлеву теплый пар, как в бане, и смогла бы дева родить дитя в тепле и покое. Стала лошадь дышать на страдающее чрево, и сделалось в хлеву жарко, словно в бане, а пар сгустился в капли и закапал со стропил. Довольно покупалась стыдливая девица в этой влаге и родила на свет сыночка. Обмыв младенца, спеленала его Марьятта в яслях на сене, а после взяла на колени и дала ему грудь.