Даже дохли частенько лошади. Наконец уже поп откопал старика и заклял его.
А еще в нашем селе одна покойница к своим детям приходила. Как только останутся они в полдень (что полдень, что полночь, одна ведь им цена) в рабочую пору одни – так и приди к ним покойница. Придет, воду вскипятит, всем деткам головы перемоет, выхолит их, а если дёжка тут стоит, то и хлебы замесит. Сколько раз: с поля домой все придут, а хлебы уж замешены, и дети говорят:
– Мамка наша приходила.
Все расскажут, как она их мыла, холила, рубашки на них сменяла. Они ничуть и не боялись, потому что младенцы, без греха. А прочие старшие очень опасались, и тесто, которое она замесит, выбрасывали. Ее тоже заклял поп.
Нынче уж и слуху нет, чтобы покойники домой приходили. Нынче уж всякий попок умеет покойника заклясть, когда на него землю бросает.
(О. Семенова)Умерла одна вдова; после не осталось трое сирот. Близких родных у них не было: некому было ухаживать за ними. Но тем не менее соседи видят, что сироты по воскресным дням всегда чисто одеты, умыты, причесаны, в чистых сорочках. Стали спрашивать:
– Хто це догляда вас?
– Мати наша ходе до нас по ночах. Прийде головки нам помые, разчеше, биле сорочки надине.
Люди подглядели: так оно и есть.
(П. Иванов)В деревне Спирютино Андогской волости к крестьянину Кутузову пришла умершая жена рано утром, когда он топил печку, а маленькие дети спали. Говорит:
– Ты неладно печку-то топишь, дай-ко я тебе пособлю!
Он стал молитвы читать и креститься – не уходит; хотел ударить топором – ловко увернулась. Наконец, догадался взять с божницы икону Крещения Господня и пошел к ней. И потерялась.
(«Русские крестьяне». VII)Рассказывал крестьянин села Покровского Василий Богданов:
– У меня умер дедушко. Я сушил овин и уснул там. Не знаю, долго ли спал, проснулся и слышу – идет кто-то, и лапти скрипят, он в лаптях похоронен был.
Я думал, идут молочильщики, и жду.
Вдруг как стукнул в дверку, да таково сильно и дедушковым голосом крикнул:
– Васька, а Васька!
Я вышел из-под овина, везде все выходил – хоть бы те кто! Тут уж я вовсе домекнул, что дедушко приходил ко мне, и поскорее домой ушел. Страшно стало.
(«Русские крестьяне». VII)Как мертвяк по дому ходить зачнет, значит, другого покойника ищет.
Вот у меня маменька пять годов как померла. Только годок после смерти прошел (на самой это было на Родительской субботе). Лежу-то я на полатях, слышу по повети кто-то ходит (а в дому никого не было).
Я и говорю:
– Кто тут?
А он не отвечает.
Вдруг это дверь в избу открылась, входит маменька, я так и сомлела. А она по избе ходит и зовет:
– Миша, Мишенька, подь со мной!
(А Мишей моего братца звали, ребеночка пяти годов, от маменьки остался.) Вот она его и звала. Тут я опомнилась да и крикнула, она и ушла.
Так вот, в тот же день занемог Мишенька да через три дня Богу душу и отдал. То-то она за ним и приходила, с собой звала.
(РО ИРЛИ)Умер Иван Федорович Асеев – хозяин дома, по-нашему сказать – больша голова в доме.
Вскоре после его смерти случилось так, что стали падать лошади, коровы. Вот и говорили:
– Верно, плохо (бедно) схоронили. Больша голова – надо бы хорошенько схоронить, ничего уж не жалеть. Плохо схоронили, вот он и увел за собой скотину со двора.
Редко так проходит, чтобы старшая голова умерла и ничего бы в доме не случилось: все как-то утаскивает, уводит за собой.
(Г. Виноградов)В деревне Кадуе был рыбак Киря. Он рассказывал мужикам, как пугал его утопленник.
– У нас в Суде мужик с гонка утонул, – рассказывал Киря. – Иду я это по берегу, уж под вечерок, а утопший как вскочит мне на плечи! Я понагнулся да через левое плечо его наземь перебросил. Он и пропал.
На другой день опять пошел на реку, верши посмотреть, а утопший у берега на воде плавает кверху брюхом! Дай, думаю, веслом его отпихну, пусть дальше плывет. Только дотронулся веслом, а он руками за весло – хвать!
Я хотел отпустить весло и бежать, а рук-то не можно от весла отнять, словнышко приросли тута. Он держит весло, я рук отнять не могу. Да часа три эдак и выдержал! Уж народ подошел на мой крик, как тогда отпустил весло и нырнул в воду, а народ ни его, ни пузырей не видал.
(«Русские крестьяне». VII)Сказывают, в лощине допрежде прудок был небольшой, только дюже глубокий. Ну и утопла в нем одна женщина.
Теперь и ходит по ночам по лощине, плачет тонким голосом. Сама в белой рубахе, косы распущены и, как кого увидит, к себе манит. Видно, нет ей спокою: она ведь не отпетая и без покаяния кончилась.
Утопла она Великим постом, и как пошла полая вода, смело весь пруд в речку, ее и не нашли.
Бывает еще: вылезет она на край лощины – прямо против нашего порядка, – сядет и плачет. Много кто у нас ее видел. Даже собаки хвосты подожмут, брехать на нее зачнут, выть, только близко к ней не подходят.
Нехорошо тут у нас от нее в лощине, жуть какая берет, ежели ночным делом мимо идти…
(О. Семенова)С могил невинно убитых слышат по ночам, как «кость ноет» (плачет).
Крестьянин деревни Пеньки, Ногинской волости, А. Богов, девяностолетний старик, рассказывал мне, как он сам слышал этот вой на Городине – урочище в лесу в ста саженях от деревни, добавляя, что каждый раз, когда он приходил на это самое место, «кость ныть переставала».
В пасхальную ночь в деревне Китовразово, Галичского уезда, слышат, как воет вытьянка. Это душа непохороненных костей просит похоронить их.
(В. Смирнов)Существует поверье, что и после смерти опойцу мучит нестерпимая жажда, вследствие чего он выпивает всю влагу из почвы в той местности, где его похоронили, и воду из облаков, что влечет за собой засуху и неурожай. Потому если опойца умрет в чужом селе, то крестьяне не дают хоронить его у себя.
Когда наступает засуха и незадолго до этого был похоронен на общем кладбище опойца, то его считают причиной бездождия, и все общество, со старостою и другими властями во главе, тайком ночью вырывают гроб, вынимают покойника и бросают в пруд, в воду или же зарывают в соседнем владении, а в спину вбивают ему осиновый кол, чтобы не ушел.
(Е. Всеволожская)На могилу самоубийцы сыплют несколько пшеничных зерен и наблюдают издали: если птица не клюет, то не надо и поминать покойника, исключая Дмитриевой субботы да праздника Всех Святых. Если же видят, что птица клюет зерна, то кидают их потом на могилу в продолжение года и даже двух, «сколько не напостынет». Рассказывает, что один самоубийца являлся во сне и просил не поминать его, потому что он от этого опускается глубже, говорил, что их шестеро носят сатану на голове…
О душах самоубийц думают, что они идут к дьяволу. «Душу дьяволу отдал». Есть поговорка о самоубийце: «Черту баран».
(А. Бурцев)Всякого самоубийцу можно отмолить. Труднее всего отмолить удавленника, потому что он решает себя, как Иуда, вложив голову в петлю.
В Рязани у одной купчихи удавился муж. Каждую ночь она его видела с веревкой на шее и бог знает как по нем мучилась. День и ночь о нем Бога молила, ходила и к Сергию Преподобному, и к Тихону Задонскому, и в Киев – где-где только не странствовала, а муж все ей по ночам являлся.
Так и не знала, как отмолить его грех. Раз уж в одном монастыре попался ей старичок монах, совсем на ладан дышит, – он ее и надоумил колокол вылить. Этим колоколом и спаслась купцова душа. Оно и верно ведь: как в колокол к обедни али к утрени ударят, сколько душ христианских перекрестится и к Богу вздохнет – тысячи!
Три ли, четыре ли года прошло, перестал купчихе ее муж являться. А еще через полгода явился он ей без веревки на шее, и лицо у него стало светлое. Тут уж узнала купчиха, что простился ее мужу грех его.
Без колокола нельзя спасти душу удавленника!
(О. Семенова)На большой дороге был богатый постоялый двор; много православных перебывало в нем: кто лошадку покормить, кто чайком побаловаться, а иной заедет просто водочки попить.
Хозяин на постоялом дворе был старый-престарый; люди баяли, что ему без году сто лет, и был этот старик страшный скряга, никому не доверял он своего хозяйства, во все и повсюду вникал сам, до всего доходил своим глазом. Сыновья стариковы, а их у него было трое, скорее походили на работников, чем на хозяйских детей. Без спросу и указу отцовского они ничего не могли сделать.
Как-то остановились на этом дворе одни проезжие, бедные мужички, переночевали, а наутро при расчете не уплатили одной копейки. Знамое дело, копейка хоть и не деньга да недорого стоит, но для скряги что золотой, что медная копейка – все равно, одинаково он их бережет и лелеет.
