В Крушевце было в корчме высокой,
Воеводы пили там, гуляли,
А когда вина они напились,
Заводили спор между собою,
Кто юнак меж ними будет лучший?
И решили спьяну воеводы, —
Лучший будет воевода Янко,
Самый худший — Королевич Марко.
На решенье Марко не озвался,
Пьет вино в корчме и пьет спокойно;
Выходил потом во двор корчмы он,
Чтоб и Шарца напоить червленым.
А как глянул пред собою Марко
В ровно поле около Крушевца,
А там едет великан какой–то,
На юнацком на коне кауром,
И в руках сосну он с корнем держит,
Тень себе он из ветвей устроил.
Как увидел Королевич Марко,
Возвратился в пьяную корчму он,
И сказал так воеводам Марко:
«Юнак едет на Крушевском поле,
Мы такого не видали сроду,
Сюда едет прямо он в Крушевец,
Как придет — скорее все вставайте,
Чтоб уважить силу и юнацство!»
Воеводы отвечали Марку:
«Не подумаем пред ним вставать мы
Или чашу поднести из чести».
В это время подъезжал Арапин,
На корчму свою опер он елку,
А под ней корчма к земле пригнулась.
Привязал он к воротам гнедого,
И закрыл он за собою двери,
И входил в высокую корчму он.
Все схватились сразу воеводы
И дают Арапу чашу в почесть,
С ними тоже Королевич Марко.
Не вставал лишь Банович Секула,
Не поднес Арапину он чаши.
Удивился этому Арапин
И сказал тогда Секуле с сердцем:
«Курвин сын ты, Банович Секула!
Встать не хочешь ты передо мною
И вином меня честить не хочешь?
Так пойдем померяемся в поле».
Так сказал он, из корчмы он вышел,
А за ним идет Секула молча,
Он идет, надеется на дядю:
При нужде ему поможет Янко.
Даже глянуть на Арапа страшно!
Как схватил Арап Секулу в руки,
Стиснул он его за бело горло
И ударил о холодный камень.
Крикнул — пискнул Банович Секула,
Раз он крикнул: «Мать моя, беда мне!»
А другой он: «Помогай мне, Янко!»
Рад Иван помочь ему — да страшно.
Говорил ему Кралевич Марко:
«Не помогут тебе мать и дядя,
Разве Бог да слабосильный Марко!»
Длинную он саблю вынимает,
Снял он ею голову Арапу,
А назад как оглянулся Марко,
А все двадцать воевод бежали,
По Крушеву–полю рассыпались,
И вернул их еле–еле Марко.
А когда в корчму они вернулись,
Они сели, пить вино начали;
А как снова спор пошел меж ними,
Кто юнак меж ними будет лучший?
Все сказали: «Королевич Марко».
Пьет вино наш Марко–королевич
С матерью–старухой Ефросиньей.
А когда вина напились оба,
Укорять старуха стала Марка:
«Сын мой милый, королевич Марко!
Ты оставь, сынок мой, четованье —
Зло к добру еще не приводило,
Да и мне, старухе, надоело
Все стирать кровавые одежды!
Запрягай–ка лучше в плут волов ты
И паши ты горы и долины,
Сей, сынок, ты белую пшеницу
И корми себя и мать–старуху».
Марко мать родимую послушал,
В плуг волов запряг он круторогих,
Но не пашет горы и долины —
Пашет он султановы дороги.
Вдруг навстречу турки–янычары,
Три мешка несут они с деньгами,
С Марком турки разговор заводят:
«Эй ты, Марко, не паши дороги!»
«Эй вы, турки, не топчите пашни!»
«Эй ты, Марко, не паши дороги!»
«Эй вы, турки, не топчите пашни!»
А когда ему поднадоело,
Поднял Марко плуг с волами вместе,
Перебил всех турок–янычаров,
Взял от них он три мешка с деньгами
И к старухе матери отнес их:
«Вот тебе, что напахал сегодня!»
Рано едет Королевич Марко
В воскресенье — до восхода солнца
По Урвину, краем синя моря.
А когда был Марко на Урвине,
Стал тут Шарец часто оступаться,
Оступаться, лить горючи слезы.
Опечалился Кралевич Марко,
Говорил он своему Шарину:
«Что ты, Шарец? Что, слуга мой верный?
Лет уж сто и шестьдесят, как вместе
Я с тобой, Шарин, не расстаюся;
Никогда ты так не оступался.
А теперь ты оступаться начал,
Оступаться, лить горючи слезы.
Видно, скоро быть беде великой
Над моей или твоей главою».
Говорить еще не кончил Марко,
А с Урвина отвечает вила,
Подзывает Кралевича Марка:
«Побратим мой, Марко Королевич!
Знаешь ты, что Шарец предвещает?
Конь тебя, хозяина, жалеет.
А расстаться скоро вам придется».
Отвечает Королевич виле:
«Заболей ты, бела вила, горлом!
Как же с Шарцем мне моим расстаться?
Городов, земель прошел я много,
Обошел я и Восток и Запад, —
Не нашел коня я лучше Шарца,
Как юнака нет меня сильнее.
Не расстанусь с Шарцем я вовеки,
Жив пока на этом белом свете».
Отвечает ему бела вила:
«Побратим мой, Королевич Марко!
Не отнимут у тебя Шарина,
Не умрешь ты, Марко, от юнака,
Не умрешь ты и от острой сабли,
От копья и тяжкой топузины,
Никого ведь нет тебя сильнее.
А умрешь ты, побратим мой, Марко,
От судьи, небесного владыки.
Если, Марко, мне не хочешь верить,
То, как будешь на верху планины,
Обернися от себя налево —
И увидишь тонкие две ели:
Они сверху опустили ветки
И листом зеленым все закрыли.
Между ними ты найдешь колодец,
А как только повернешь коня ты,
Слезь ты с Шарца, привяжи за елку,
И нагнувшись, ты взгляни в колодец:
Там в воде лицо свое увидишь,
И увидишь там, когда умрешь ты».
И послушал белую он вилу.
Как поднялся к самой он вершине,
Поглядел он справа и налево
И увидел тонкие две ели,
Они сверху опустили ветки
И листом зеленым все закрыли.
А как Марко повернул тут Шарца,
Слез с коня и привязал за елку,
И нагнувшись, глянул он в колодец,
И в воде лицо свое увидел,
И увидел, что умрет он скоро.
Пролил слезы и сказал тут Марко:
«Свет ты лживый, цвет ты мой прекрасный!
Чуден был ты, да ходил я мало:
Триста лет лишь я гулял на свете!
Вот — конец, со светом я прощаюсь».
Вынул Марко кованую саблю,
Подошел он к своему Шарину,
Снял он саблей голову Шарину,
Чтобы туркам Шарец не достался,
Чтоб никто из турок не работал,
Не возил бы воду на Шарине.
Как убил коня своего Марко,
Закопал его в сырую землю.
(Своего Шарина хоронил он
Лучше брата своего Андрея.)
Перебил свою он остру саблю,
На четыре части перебил он,
Чтоб она не доставалась туркам,
Чтобы ею турок не хвалился,
Что он саблей Марковой владеет,
Чтоб не кляли христиане Марка.
Поломал копье на семь обломков
И забросил их на ветви ели;
Марко взял свой буздован тяжелый,
Взял его своей рукою правой
И забросил с Урвина–планины,
Он в морскую глубину забросил,
И топузу говорил тут Марко:
«Если сам всплывет топуз тяжелый,
То, как я, другой родится витязь».
А как Марко истребил оружье,
Вынимал из пояса чернила,
Из кармана чистую бумагу,
И писал на той бумаге Марко:
«Если будет ехать кто Урвином
У колодца, у зеленых елей,
И увидит Кралевича Марка, —
Пусть он знает, что скончался Марко.
Подле Марка здесь найдет он деньги,
Он найдет три пояса дукатов.
Первый пояс отдаю тому я,
Кто в земле мое схоронит тело;
А другой — на украшенье храмов;
А слепцам да сухоруким нищим
Отдаю я пояс свой последний:
Пусть калеки ходят белым светом,
Пусть поют и вспоминают Марка».
Как окончил Марко завещанье,
Он его подвесил к ветке ели,
Чтобы видно было всем с дороги,
А чернила бросил он в колодец.
Снял с себя зеленую доламу,
Расстелил ее под тонкой елью,
А потом перекрестился с верой
И улегся на своей доламе,
Соболь–шапку на глаза надвинул.
Так лежал, покуда не скончался.
И лежал он целую неделю.
Кто идет путем–дорогой мимо
И увидит Кралевича Марка,
Всякий думал, что уснул он крепко,
И далеко вкруг его обходит,
Чтоб покоя не тревожить Марка.
Где удача, там и неудача;
Где несчастье, там бывает счастье:
Шел, по счастью, этою дорогой
Святогорец проигумен Васа
Со своим послушником Исайей.
Как увидел святогорец Марка,
Стал махать послушнику руками:
«Тише, сын мой! Не тревожь ты Марка, —
Он со сна сердит порой бывает,
Он обоих погубить нас может».
Да увидел он над спящим Марком,
Он увидел белый лист бумаги;
Васа взял и прочитал бумагу:
Говорилось в ней, что умер Марко.
Васа слез с коня и труп пощупал:
Уж давно лежит тут Марко мертвым.
Полилися слезы у игумна,
Жалко было Марка святогорцу.
Снял он с Марка пояса с деньгами,
Отпоясал, себе припоясал.
Думу думал Васа проигумен:
Где бы Марка схоронить приличней?
Думу думал, — он одно придумал:
На коня клал мертвого он Марка,
Осторожно свел коня на берег.
Положил потом его на лодку,
Вез его он на Святую гору,
Внес его в Вилиндарскую церковь
И служил, как должно над умершим,
Отпевал умершего героя.
Посреди Вилиндарского храма
Хоронил игумен Васа Марка.
Но над Марком ни креста, ни камня
Не поставил святогорец Васа,
Чтоб никто не знал, где он схоронен:
Много было недругов у Марка.
СТАРИНА НОВАК И КНЯЗЬ БОГОСАВ
