С кайсяку по левую руку Таки Дзэндзабуро медленно приблизился к свидетелям-японцам, и оба поклонились им, затем они подошли к иноземцам и поприветствовали их таким же образом – возможно, даже с бо́льшим почтением. В обоих случаях в ответ их приветствовали такими же церемонными поклонами. Неспешно, с бо́льшим достоинством осужденный поднялся на возвышение, дважды распростерся ниц перед высоким алтарем и уселся на войлочном покрытии спиной к алтарю. Кайсяку сел по левую сторону от него. Тогда один из трех сопровождающих офицеров выступил вперед, вынул подставку, подобную той, какая используется для подношений в храме, на которой лежал завернутый в бумагу вакидзаси – японский короткий меч, или кинжал, длиной в девять с половиной дюймов; края и кончик этого оружия острые, словно бритва. Именно его-то он и вручил, упав ниц, осужденному. Тот почтительно принял оружие, поднял его над головой, держа обеими руками, и положил перед собой.
После еще одного почтительного поклона Таки Дзэндзабуро голосом, выдававшим ровно столько чувств и нерешительности, сколько можно ожидать от человека, делающего мучительное признание, но без единого признака эмоций на лице и в поведении, сказал следующее: «Я, только я один, отдал безосновательный приказ стрелять в чужеземцев в Кобе (Хёго), и сделал это еще раз, когда они пытались скрыться. За это преступление я вспарываю себе живот и прошу присутствующих оказать мне честь и засвидетельствовать мой поступок».
Вновь поклонившись, он спустил верхнюю одежду до пояса и остался обнаженным до талии. Очень аккуратно, как велит обычай, подоткнул рукава под колени, чтобы не упасть назад, ибо благородному японскому аристократу следует умирать, падая лицом вперед. Не спеша, недрогнувшей рукой он поднял кинжал, лежащий перед ним. Таки Дзэндзабуро задумчиво, почти с любовью смотрел на него. Казалось, что он в последний раз собирается с мыслями, а потом вонзил кинжал глубоко в левую часть живота ниже талии и медленно повел его вправо, после чего, повернув лезвие в ране, сделал небольшой надрез вверх. Во время этих тошнотворно-болезненных действий ни один мускул на его лице не дрогнул. Когда он рывком вынул кинжал из тела, наклонился вперед и подставил шею. Впервые в его лице мелькнуло выражение болезненного страдания, но он не издал ни звука. В этот момент кайсяку, который до того сидел слева от него и внимательно следил за каждым его движением, вскочил, взмахнул мечом, на мгновение задержав его в воздухе. Мелькнуло лезвие, послышались тяжелые неприятные звуки удара и падения – голова была отсечена от тела одним ударом.
Наступила мертвая тишина, нарушаемая только отвратительными звуками пульсирующей крови, выбрасываемой неподвижным телом, лежащим перед нами, которое лишь несколько минут назад было храбрым и рыцарственным мужчиной. Это было ужасно.
Кайсяку отвесил низкий поклон, протер свой меч заранее приготовленной бумагой и сошел с возвышения. Запятнанный кровью кинжал – кровавое свидетельство казни – был торжественно унесен.
Тогда два представителя микадо покинули свои места, подошли к тому месту, где сидели чужеземные свидетели, и попросили нас засвидетельствовать, что смертный приговор, вынесенный Таки Дзэндзабуро, был честно приведен в исполнение. Церемония закончилась, и мы покинули храм.
Церемония, которой место и время придают дополнительную торжественность, характеризовалась теми крайним достоинством и педантичностью, которые являются отличительными чертами поступков японских аристократов, и важно отметить этот факт, потому что процедура предусматривает уверенность в том, что умерший человек действительно был офицером, который совершил преступление, а не подставным лицом. Находясь под основательным впечатлением от ужасного зрелища, одновременно невозможно было не почувствовать восхищения перед решительным и мужественным поведением потерпевшего, а также перед хладнокровием, с которым кай-сяку отдает свой последний долг своему господину. Ничто не может ярче продемонстрировать силу воспитания. Самурай, или человек благородного происхождения из воинского сословия, с младых ногтей учится смотреть на харакири как на церемонию, в которой в один прекрасный день ему придется участвовать либо в качестве главного действующего лица, либо в качестве секунданта кайсяку. В семьях, придерживающихся старых взглядов, которые соблюдают традиции древнего рыцарства, ребенка обучают обрядам и приучают к мысли о почетном искуплении совершенного преступления или заглаживании бесчестья. Если придет такой час, он подготовлен к этому и храбро встречает лицом к лицу суровое испытание, обучение с младых ногтей которому лишило его половины ужасов. В какой еще другой стране мира человека учат, что последней данью привязанности, которую он должен отплатить своему лучшему другу, может оказаться роль его палача?
Когда я уже завершил написанное выше, мы прослышали, что, перед тем как войти в зал, чтобы принять смерть, Таки Дзэндзабуро созвал вокруг себя всех присутствующих из своего клана, многие из которых выполнили его приказ и открыли огонь по иноземцам, и, обратившись к ним с краткой речью, признал гнусность своего преступления и справедливость приговора и торжественно предостерег, чтобы они не повторяли подобных нападений на иностранцев. К ним также обратились чиновники микадо, которые призывали их не затаивать вражды против нас, приводя в пример участь их соплеменника. Они заявили, что не питают такого чувства.
Было высказано мнение, что у представителей иноземцев был расчет в последний момент вступиться за жизнь Таки Дзэндзабуро. Этот вопрос, по-моему, обсуждался в среде самих представителей. Мое же мнение состоит в том, что милосердие, хотя и может произвести желаемый эффект у более цивилизованных народов, было бы ошибочно принято за слабость и страх у тех более диких племен, которым иноземцы еще были неведомы. Преступление – нападение на стяги и подданных всех держав, заключивших договор, – было самым тяжким из совершенных против чужеземцев со времени их поселения в Японии. Несомненно, это преступление заслуживает смерти, и выбранная форма ее была в глазах японцев милосердной и в то же время законной. Преступление могло бы повлечь за собой военные действия и стоило бы сотен жизней, а оно было искуплено всего лишь одной смертью. Я полагаю, что в интересах Японии, а также и в наших собственных интересах, принятая линия поведения была благоразумной, и мне доставило большое удовлетворение обнаружить, что один из самых способных министров Японии, с которым я имел разговор по этому вопросу, был полностью солидарен с моим мнением.
Церемонии, соблюдаемые при совершении харакири, как оказалось, слегка отличаются в деталях в разных частях Японии, но следующая памятка на предмет обрядов, какие было принято практиковать в Эдо во время правления тайкуна (сёгуна), ясно доказывает их юридический характер. Я перевел памятку со свитка, записанного для меня одним японцем, который поведал мне то, чему сам был очевидцем. Описываются три различные церемонии.
Первая. Церемонии, соблюдаемые при харакири хатамото (придворного низшего ранга при дворе тайкуна (сёгуна) в тюрьме
Все проводится в строгой секретности. Расстилают шесть циновок татами в большом тюремном дворе, омэцукэ (офицер, обязанности которого, как оказалось, состоят в надзоре за другими офицерами), в сопровождении еще двух омэцукэ второго и третьего ранга, выступает в качестве кэнси (выборный начальник сельской полиции или свидетель) и садится перед циновками. Приговоренный, облаченный в церемониальное платье и пеньковую катагину поверх него, садится в центре татами. По всем углам циновки татами сидит тюремный чиновник. Два офицера городского губернатора выполняют обязанности кайсяку (палачей или секундантов). Они занимают места справа и слева от приговоренного. Кайсяку, сидящий слева, назвав свое имя, говорит, кланяясь: «Я имею честь действовать в качестве вашего кайсяку, не желаете ли поручить мне исполнить ваше последнее желание?» Приговоренный благодарит его и принимает или не принимает это предложение, в зависимости от своего желания. Затем он кланяется надзирателю, и перед ним, на расстоянии трех футов, ставят деревянный кинжал кусунгобу длиной девять с половиной дюймов, завернутый в бумагу и лежащий на подставке, похожей на ту, что используется для подношений в храмах. Когда он наклоняется вперед, чтобы взять деревянный кинжал, и вытягивает шею, кайсяку, находящийся слева от приговоренного, обнажает меч и отрубает ему голову. Кайсяку, находящийся справа, берет голову и показывает ее надзирателю. Тело отдают родственникам покойного для похорон. Его собственность конфисковывается.
