Затем последовало открытие в 1887 году тель-амарнского архива в столице фараона-еретика Эхнатона. Одно из посланий, адресованных Аменхотепу IV, еще не успевшему тогда сменить имя «Амон доволен» на «Полезный Атону», содержало братское поздравление некоего Суппилулиумы по поводу восшествия молодого фараона на престол… В этом послании неведомый правитель осмеливался обращаться к владыке великого Египта как равный к равному! Так кто же он такой, хеттский царь, по-братски похлопывавший фараона по плечу? В ту пору это еще никому не было известно, потому что история хеттов по-прежнему оставалась загадкой. Чтобы ее разгадать, необходимо было изучить язык и письменность этого народа, а хетты как будто нарочно старались сбить исследователей с толку, «подбрасывая» им документы на двух разных языках: иероглифическом (как в надписи на хаматском камне) и клинописном (как на табличках из тель-амарнского архива).
В 1905–1906 годах состоялось — как бы помягче выразиться — нашествие Гуго Винклера на Богазкёй, в самое сердце хеттского царства. Хотя эта экспедиция и возглавлялась ученым с мировым именем, она работала с варварской небрежностью, заставляющей вспомнить лихие троянские «подвиги» Генриха Шлимана. Тем не менее Винклеру повезло не меньше, чем удачливому искателю клада Приама. Ценой разрушения акрополя Хаттусы[125] были добыты тысячи таблиц, исписанных аккадской клинописью на вавилонском и хеттском языках, а также таблички с египетскими иероглифами.
И — самая поразительная из находок! — на свет божий был извлечен договор о «вечном мире», заключенный три тысячи лет назад между Рамсесом II и хеттским царем! Призывая в свидетели тысячу хеттских и египетских богов, в вечной дружбе клялись два могущественных владыки: последний великий египетский фараон и (опять-таки никому доселе не известный) царь Хаттусилис.
Теперь все зависело от лингвистов и филологов: несмотря на первые успехи Сэйса, хеттский язык все еще оставался тайной за семью печатями.
Эти печати были взломаны в те годы, когда весь мир раскололся на два враждующих лагеря и когда военное безумие, казалось, не оставляло места для занятий академическими науками. Но именно во время Первой мировой войны чешский ученый Бедржих Грозный вплотную подступил к раскрытию тайн хеттского языка. Сидя на армейском складе, профессор-интендант ухитрялся совмещать выдачу солдатам ботинок и подштанников с исследованием клинописных текстов. К счастью для науки, его непосредственный начальник обер-лейтенант Камер-грубер благодушно отнесся к забавному увлечению близорукого «интеллигента» — и одновременно с завершением военных действий была завершена монография «Язык хеттов», ставшая воистину революционным прорывом в юной науке хеттологии. Оказывается, язык хеттов оказался индоевропейским!
Предварительное сообщение Грозного к его книге называлось «Решение хеттской проблемы», хотя, конечно, до окончательного решения этой проблемы было еще далеко. Далеко до нее и поныне.
Вслед за Грозным твердыню давно забытого хеттского языка штурмовали исследователи самых разных национальностей. Швейцарец Эмиль Форрер, итальянец Пьеро Мериджи, американец Игнаций Д. Гельб (последний по рождению — украинец) и немец Хельмут Теодор Боссерт добились того, что «иероглифический» хеттский стал доступен для чтения так же, как и «клинописный». И все-таки язык и история хеттов до сих пор полны тайн, и до сих пор в Богазкёе и других местах Малой Азии и Сирии ведутся раскопки, сулящие новые открытия.
И по сей день не удается найти хотя бы обрывок легенды, повествующей о том, откуда этот загадочный народ пришел на свою новую родину.
Клятва Аниттаса и титул «Табарна»
А случилось это на рубеже IV и III тысячелетий до н. э.: хетты явились в долину реки Галис, где в ту пору обитали говорившие на неиндоевропейском языке их предшественники — хатти, и основали там несколько царств[126].
Аборигены-хатти постепенно растворились среди более многочисленного хетто-лувийского населения, оставив на память о себе имена богов, названия диких животных, напитков, музыкальных инструментов, хлеба — а еще название железа и умение его обрабатывать. Кое-кто считает, что загадочные рудознатцы-халибы, во времена Гомера обитавшие в горах за страной амазонок и ревниво хранившие от чужеземцев секреты обработки «металла войны», и были остатками древнего народа хатти…
Но это уже относится к историческим мифам, зато можно считать доказанным фактом, что город Хаттуса обязан своим названием именно хатти.
Почему-то этот город люто возненавидел один из древнейших владык хеттского государства, правитель Куссары Аниттас. В XIX веке до н. э. он взял Хаттусу измором, разрушил до основания и посеял на ее месте бурьян. «Если кто-нибудь из тех, кто будет царствовать после меня, вновь заселит Хаттусу, — зловеще предостерегал Аниттас, — пусть покарает его небесный Бог Грозы!»
Несмотря на огромный авторитет Бога Грозы древняя цитадель все-таки вскоре была отстроена снова. Кое-кто объясняет это тем, что последующие цари принадлежали уже к другой династии, которая без особого почтения относилась к фанабериям прежней; но, скорее всего, причина здесь в другом: почти неприступное плато, в изобилии снабженное пресной водой, словно самой природой было создано для того, чтобы на нем воздвигли город.
К XVII веку до н. э. Хаттуса вновь процветала, причем ее обустройству могли бы позавидовать некоторые городишки нынешней российской «глубинки» (в частности, там имелась канализационная система и отлично ухоженные, посыпанные гравием улицы).
Однако при знаменитом хеттском правителе Табарне столицей все еще оставалась Куссара. Кстати, вы знаете, чем именно был знаменит Табарна? Нет? Вот и рассуждай после этого о чьих-либо бессмертных деяниях! Да ведь этот царь так прославился своими победами, что его имя стало почетным титулом всех последующих хеттских владык — наподобие того, как имя Карл превратилось потом в «король», а имя Цезарь— в «кесарь», «кайзер» и «царь». Казалось, у Табарны было даже больше причин претендовать на бессмертие, чем у Гильгамеша, но пронеслась дюжина-другая веков — и что осталось от его гремящей славы? Несколько предположений о том, какие именно страны он завоевал и где они находились[127], а еще — титул, о котором ученые до сих пор спорят, начинается он с буквы «т» или же с «л».
Но с какой бы буквы он не начинался, правивший вслед за Табарной-Лабарной Хаттусилис уже его носил… Кстати, вот еще одна тема для размышлений о бренности славы: некоторые исследователи на этом основании считают Хаттусилиса I и Табарну одним и тем же лицом.
Хаттусилис, по всей видимости, получил свое прозвище[128] за любовь к городу Хаттусе. Туда он перенес столицу царства и оттуда отправлялся в военные походы, а совершил он их немало! Этот правитель отчаянно гордился тем, что кое в чем он перещеголял самого Саргона Великого; его похвальба своими подвигами напоминает похвальбу задиристого мальчишки: «Посмотрите — вот как я могу!»
Никто раньше не пересекал реки Пураны. А я, Великий царь Табарна, перешел ее вброд, и мое войско за мною следом перешло ее вброд. Саргон тоже переходил ее когда-то. Он поразил войска города Хаххи, но городу Хаххе он ничего не сделал, и он его не сжег в огне, и дыма от тех городов он не поднял к небесному Богу Грозы.
А я, Великий царь Табарна, уничтожил города Хассуву и Хахху, и я предал их огню, и дым от них поднял к небесному Богу Грозы. А царя города Хассувы и царя города Хаххи я впряг, как упряжных быков, в колесницу![129]
От таких увлекательных занятий Великого Табарну оторвала болезнь, и он вернулся домой как раз вовремя, чтобы раскрыть составленный против него заговор. Заговорщиками оказались опальный сын Хаттусилиса и его племянник, сын его сестры, назначенный наследником престола.
Недолго думая, Хаттусилис созвал тулию и панкус — два органа, чем-то напоминавшие британские палату лордов и палату представителей и давшие основание некоторым энтузиастам называть царство хеттов конституционной монархией. Тулия состояла из родственников царя и высшей знати; панкус же возник как народное собрание, но позднее превратился в собрание одних только воинов.
Итак, Хаттусилис собрал обе эти палаты и огласил перед ними свое завещание — впечатляющий образец древнего красноречия.
— Я, царь, объявил его своим сыном, обнял его и возвысил! —
говорил старый полководец о племяннике-заговорщике, и теснящаяся между двумя городскими воротами толпа[130] молча слушала хаттуского владыку. —
Я постоянно окружал его заботами. Он же оказался недостойным того, чтобы на него смотрели. Он слезы не уронил, не выказал сочувствия! Он холоден и невнимателен!
