Конечно, Зевс велит Гермесу отдать забранных им коров Аполлону, но и тут, когда уже коровы были обнаружены, он нашел средство подчинить Аполлона своей власти. Он заиграл на своей кифаре и запел, и красотой своей музыки очаровал Аполлона (416–434). Аполлон за эту кифару отдает ему не только коров и прочие богатства (461 слог), но и всех животных на свете (568 слог).
Во всей античной литературе, кажется, мы не найдем другого такого милого, прелестного, обворожительного образа мальчишки-бога, представляющего собою, можно сказать, самое идею комизма и юмора, данную в адекватном воплощении.
Боги вообще улыбаются и смеются в Гимнах не раз. Вот страждущая Деметра, которая не может найти своей дочери (V, 198–204).
Долго без звука на стуле сидела, печалуясь сердцем,
И никого не старалась порадовать словом иль делом,
Но без улыбки сидела, еды и питья не касаясь,
Мучаясь тяжкой тоскою по дочери с поясом низким.
Бойким тогда балагурством и острыми шутками стала
Многоразумная Ямба богиню смешить пречестную:
Тут улыбнулась она, засмеялась и стала веселой.
Вот Аидоней, "владыка умерших", который на слова Гермеса, требовавшего освобождения Персефоны (357), "улыбнулся бровями". Вот Дионис, который при разбойниках на корабле "восседал и улыбался темно-синими глазами" (VII, 15). Вот Афродита (X, 2 слог): "Не сходит улыбка с милого лика ее". Афродита, впрочем, всегда "улыбколюбивая" (philommeides), и это мы встречаем не раз. С такой улыбкой она (Илиада, III, 424) сводит Париса и Елену и вообще (IV, 10) следит за Парисом, беседует (V, 375) с своей матерью о полученной от Диомеда ране, исполняет (XIV, 211) просьбу Геры о даровании любви (XX, 40), отправляется на сражение и (Одиссея, III, 362) возвращается на Кипр после любовного свидания с Аресом. Нет недостатка в подобных текстах и в Гимнах: (IV, 17) "улыбколюбивая" Афродита не в силах зажечь Артемиду (49, 56). Она сама влюбляется в Анхиза; она (65) несется в Трою к своему возлюбленному, и (155) этот возлюбленный берет ее за руку. Вот смеются боги, когда им показали только что родившегося козлоногого, рогатого, бородатого Пана (XIX, 41):
Очень душой веселился он, глядя на милого сына.
С ним устремился родитель в жилище блаженных бессмертных,
Сына укутавши шкурой пушистою горного зайца.
Сел перед Зевсом-властителем он меж другими богами
И показал им дитя. Покатилися со смеху боги.
Больше же прочих бессмертных Вакхей-Дионис был утешен.
"Радость объяла Кронида" (XXVIII, 16), когда он увидел родившуюся из его головы Афину в полном и роскошном вооружении.
Изображение улыбчивого эстетического бытия всех олимпийцев мы имеем также в II, 9-28, где автор рисует нам впечатление, произведенное Аполлоном на всех богов с его появлением на Олимпе:
Входит в палаты он Зевса, в собрание прочих бессмертных.
Тотчас желанье у всех появляется песен и лиры.
Сменными хорами песнь начинают прекрасные музы,
Божьи дары воспевают бессмертные голосом чудным
И терпеливую стойкость, с какою под властью бессмертных
Люди живут, — неумелые, с разумом скудным, не в силах
Средства от смерти найти и защиты от старости грустной.
Пышноволосые девы Хариты, веселые Оры,
Зевсова дочь Афродита, Гармония, юная Геба, -
За руки взявшись, водить хоровод начинают веселый.
Не безобразная с ними танцует, не малая с виду, -
Ростом великая, видом дивящая всех Артемида,
Стрелолюбивая дева, родная сестра Аполлона.
С ними же здесь веселятся и Арес могучий, и зоркий
Аргоубийца. А Феб-Аполлон на кифаре играет,
Дивно, высоко шагая. Вокруг него блещет сиянье,
Быстрые ноги мелькают, и пышные вьются одежды.
И веселятся, душою великою радуясь много.
Фебова матерь, Лето златокудрая с Зевсом всемудрым,
Глядя на милого сына, как тешится он меж бессмертных.
9. Юмор богов и трагедия людей
Не нужно смущаться тем, что божественный юмор для смертных часто означает самую настоящую трагедию. Это именно для смертных так. А для самих богов смысл всего этого — только юмор. Это видно уже на приведенном только что тексте из Гимн, II, 12–15, где бессмертные себе на утешение воспевают, между прочим, и бедствия смертных.
Вот, например, Аполлон сзади оглушает Патрокла ударом по спине и плечам, так что тот тут же и сваливается (Илиада, XVI, 790 слог); Афина в виде брата Гектора ободряет последнего, обещает помощь и тем коварно ведет к гибели, а тот трогательно надеется на мнимого брата, вспоминая его всегдашнюю помощь и любовь (XXII, 226–247); Зевс посылает обманчивый сон Агамемнону, зовя его на бой, а на самом деле желая его погубить (Илиада II, 1-34). Все эти многочисленные факты для людей — трагедия, а для богов — юмор.
Великая битва богов (XXI) есть для них не больше как юмористика. Сначала возмущается река Ксанф от множества трупов, которыми Ахилл ее запрудил, и уже хочет его потопить, как вдруг вступаются Афина и Гефест и спасают Ахилла (272–384). Это и вызывает других богов на сражение.
Услышал
Зевс, на Олимпе сидящий, и сердце его засмеялось
С радости, лишь увидал он богов, друг на друга идущих
(389 слог). Так оно и должно быть: юмор как бытие!
А сражение было не малое. От раздора божественных душ застонала земля, окрасилось великое небо. Арес налетел на Афину. Он называет ее наглой мухой, припоминает, как она обманом его хотела уничтожить. Сказал и ударил камнем в Афину. Та схватила огромный камень и так двинула им в Ареса, что тот грохнулся и распростерся на семь десятин. Что же богиня? "Засмеялась Афина" (408) и прочла нотацию (410–414). Тут стала было помогать Аресу Афродита, но — откуда ни возьмись — белорукая Гера заставляет Афину продолжать свое дело; и Афина "радостно вслед устремилась" (423) за Афродитой и так ее ударила, что у той "ослабли мгновенно колени и сердце", и оба они, Арес и Афродита, повалились на землю. Афина дальше только поиздевалась. (428–433), на что опять "улыбнулась белорукая Гера богиня" (434). Но тут не выдержал уже Посейдон, которому надоело самому стоять в стороне, и он стал побуждать Аполлона тоже вступить в драку. Тот отказывается, но его начинает побуждать выступить за троянцев Артемида, за что и получает наставление ог Геры. Гера называет ее "бесстыдной собакой" и в конце концов бьет ее луком опять-таки "со смехом" (491). Правда, Артемида плакала, но Зевс, прижимая ее к сердцу, ласкал, "засмеявшися нежно" (508).
Та же философская сущность и дерзания смертных против богов. Не только ведь боги ранят друг друга или людей. Люди тоже ранят их. Диомед до того раздражен во время сражения, что преследует Афродиту, которая помогала своему сыну Энею, и — ранил ей нежную руку, так что из руки заструилась бессмертная кровь, и Диомед еще выругал богиню вдогонку (V, 330–351). Хотя ей и больно, но на Олимпе все это встречается той же неизменной божественной улыбкой. Афина первая уколола Афродиту, не в любовных ли приключениях она поранила себе руку. А Зевс тоже "улыбнулся" (426) и дал совет не лезть в сражения, а ограничиваться брачными делами (421–430). Диомед ранит даже это страшилище Ареса, да и как ранит! Он вонзает медное копье ему в живот и растерзавши нежное тело, вытаскивает это копье обратно. Арес заревел так, будто "девять иль десять воскликнуло тысяч сильных мужей на войне" (855–863). Но, прибывши на Олимп и принявши наставление от Зевса, он быстро исцеляется, омывается, одевается в пышную одежду и садится около" того же Зевса, уже "в сознании радостном славы" (906); тут же и Гера с Афиной, направившие копье Диомеда против Ареса (864–909).
Аполлон Мантикл. Бостон.
Ахилл же, увидевший обман Аполлона, загнавшего троянцев в город, попрекает его тем, что тот пользуется своей божественной силой и неуязвимостью и отнимает славу у него, у Ахилла. "Я б тебе отомстил", говорил Ахилл Аполлону, "если б это мне было возможно" (XXII, 20). И тут нет ничего удивительного, если вообще стоять на точке зрения Гомера. Не меньшее "ранение" и тоже не физическое, а духовное, наносит и Менелай — на этот раз уже самому Зевсу, когда его меч раздробляется о шлем Париса (III, 365): "Нет никого средь бессмертных зловредней тебя, о, Кронион".
Эти многочисленные дерзкие выступления смертных против богов, равно как и ссоры среди самих богов, — все это покрывается юмористической трактовкой жизни богов вообще. Посылая богов на сражение среди людей, где они будут биться и против людей и один с другим, Зевс говорит (XX, 22 слог):
Сам я, однако, сидеть останусь в ущелье Олимпа,
Буду отсюда глядеть и дух себе радовать.
И Гомер дальше повествует, как Зевс "возбудил упорную битву", как боги понеслись с небес, одни к ахейцам, другие к троянцам, чтобы сразиться между собой, — и Гера, и Афина, и Посейдон, и Гермес, и Гефест, и Арес, и Артемида, и "улыбколюбивая Афродита" (31–40). Нельзя сказать, чтобы им особенно хотелось драться, но — "Зевс с высоты побуждал их" (155).
