Если предстоял этот «четвертый урок», то главным образом по вине Меласа, который вновь обнаружил неповиновение главнокомандующему, удержал у себя пехоту дивизии Фрелиха и привел сражение к параллельному столкновению, которое не могло дать решительного результата. Узкий эгоизм до такой степени застлал глаза Меласу, что он, видимо, даже не вполне понимал значение своего поступка. По крайней мере, в реляции своей о боях на Ти-доне и Треббии, представленной фельдмаршалу, Мелас после списка отличившихся собственноручно приписал: «Если и нижеподписавшийся хорошо поступал, то и себя препоручает милостивому вниманию».
Французская армия была потрясена трехдневным сражением. Потери французов были велики, но и союзники много потеряли; в конце концов, французы все-таки были многочисленнее союзников. Макдональду не было нанесено такого удара, который ставил бы его в критическое положение; он сохранил свою позицию; но очевидно было, что нравственная упругость французской армии сломлена, а противник еще сохранил веру в себя и решается на новое усилие. Вот эта лишняя частица энергии, сохраненная в самую последнюю минуту, часто и берет верх и превращает в победителя того, который при малейшем колебании чашки весов мог бы оказаться разбитым наголову. В ночь на 9 июня Макдональд собрал в Пьяченце военный совет, на котором выяснилось, что теперь важно было спасти остатки армии, дабы впоследствии попытать счастье на другом месте. В 12 часов ночи отдано приказание об отступлении.
Едва начало светать, как с передовых постов пришло донесение в главную квартиру союзников, что неприятель отступает. Обрадованный Суворов тотчас решается завершить дело энергическим преследованием.
В 4 часа утра союзники двинулись вперед. «Разлившаяся река Треббио, в которую открыты были все шлюзы из каналов, как хитрость неприятельская, не удерживает нашего стремления; мы переходим ее вброд инде по плечи, сберегая сколько возможно свои ружья и патроны, неся оные на головах с сумою, их вмещающею».
Авангард, под начальством Чубарова, настиг арьергард Виктора и заставил его отступить за реку Hyp. Арьергард Виктора (17 линейная полубригада, 2 орудия и 6 эскадронов) занял позицию у С.-Джорджио, а другие войска его в некотором расстоянии за арьергардом. Виктор вовсе не хотел вступать в бой и уже готовился к отступлению, но русские ускорили шаг, к Чубарову подоспели главные силы Розенберга, все это бросилось с разных сторон на деревню С.-Джорджио и отрезали части французов путь отступления, а 17-я полубригада, знаменитый прежде Оверньский полк, положила оружие; 3 знамени, 4 орудия, 1029 человек пленных, обоз и канцелярия Виктора достались в руки победителей. Грязев весьма цветисто рассказывает, что это он с 60 охотниками заставил Оверньский полк положить оружие. Кажется, здесь проявляется слабость, общая большинству участников, приписывать все себе и думать, что они служили центром событий.
Главные силы Розенберга продолжали движение до Монтена-ро, а передовые войска всю ночь преследовали неприятеля до реки Адды, сделав от Треббии переход более 30 верст. Сам Суворов опять целый день был на коне и отдыхал только несколько часов в ночь на 10 июня.
Армия Макдональда поспешно отступила через Апеннины в Тоскану.
Итак, предприятие Макдональда окончилось неудачей. 12 тысяч он потерял пленными и брошенными в пьяченцском госпитале, а с убитыми потеря достигла 16–18 тысяч; словом, Макдональд потерял половину своей армии и впоследствии по береговой тропинке привел к Моро в Геную только 14 тысяч. Союзникам победа досталась тоже не дешево. Урон до 5 1/2 тысячи человек.
В рассказе Грязева о преследовании армии Макдональда встречаются довольно любопытные подробности. Например, егерский полк Чубарова действовал «рассыпною линиею и различно по содержанию местного положения и движений неприятельских». Это показывает, что тогда уже в русских войсках достаточно укрепились идеи о рассыпном строе и применении к местности. Грязев с охотниками тоже действовал «рассыпною линиею», причем захватил два французских знамени. Хотя сам Суворов благодарил за это Грязева, облобызал его и приказал представить к особому награждению, однако Грязев ничего не получил; он объясняет это интригами чиновников суворовского штаба: «Вот что значит не иметь протекторов, не иметь друзей в подпредставителях и не уметь снискивать их благоволение низким ласкательством и уклончивостью». Как видно, и во времена Грязева характерные черты канцелярий проявлялись в достаточной степени.
Суворов скоро оказался вынужденным прекратить преследование Макдональда, ибо надо было вернуться для выручки австрийского генерала Бельгарда, оставленного под крепостью Тортоной, — ему угрожал Моро. Последний начал свое наступление от Генуи 6 июня, но двигался довольно медленно, желая маневрами своими привлечь внимание Суворова и задержать его под Алессандрией, чтобы дать время «неаполитанской» армии выйти в тыл союзникам. Однако Моро своими чересчур тонкими хитростями обманул только самого себя: 7 июня он только что перешел Апеннины, а Суворов в 90 верстах отсюда уже второй день бился с Макдональдом.
Известие о результате сражения на Треббии и возвращение Суворова заставило Моро отступить назад в генуэзскую Ривьеру.
Таким образом, Суворову не удалось «угостить» Моро, как он задумывал; «со всем тем наши казаки в своем преследовании сих трусливых героев немножко пощипали».
15 июня Суворов соединился с Бельгардом и, по требованию гофкригсрата, расположился для прикрытия осады Алессандрийской цитадели и блокады Тортонской; Туринская цитадель в то время уже сдалась генералу Кайму, — союзники взяли здесь в виде трофея 562 орудия, 40 тысяч ружей и до 40 тысяч пудов пороху.
III. Сражение при Нови и конец итальянского похода Суворова
Началось томительное бездействие. Хотя на подкрепление к Суворову прибыл из России еще корпус Ребиндера (8500 человек), хотя главнокомандующий мог собрать достаточные силы для окончательного завоевания северной Италии для вторжения в генуэзскую Ривьеру и даже во Францию, но гофкригсрат рескриптами императора Франца постоянно ставил препоны наступательным планам Суворова и требовал предварительного овладения всеми крепостями и цитаделями в Италии; так, для осады Мантуи Суворову было приказано отделить корпус австрийского генерала Края числительностью более 30 тысяч.
Суворов сильно скорбел от невозможности перейти к наступательным действиям. Кипучая его натура рвалась воспользоваться благоприятной обстановкой для нанесения врагу решительных ударов, пока он еще не собрался с новыми силами, но гофкригсрат надолго поставил преграду порывам опытного полководца и требовал*, «чтобы он совершенно отказался от всяких предприятий дальних и неверных», «чтобы о всяком важном предположении или действии, которое признается сообразным с временем и обстоятельствами, предварительно доводить до сведения» в Вену. В настойчивых повелениях австрийского императора фельдмаршал прямо получал замечания за неповиновение. Но Суворов никак не мог подчиниться нелепому требованию о «предварительных донесениях» и постоянно возражал о невозможности подобного порядка*. Однако все его жалобы оставались бесплодными: Тугут был упрям, привычки гофкригсрата неискоренимы. Неуверенное в точном исполнении своих предписаний фельдмаршалом австрийское правительство давало приказания, помимо Суворова, прямо подчиненным ему генералам и тем расстраивало все его расчеты. Выведенный из терпения, фельдмаршал решился 25 июня написать самому императору Павлу просьбу об отозвании из Италии.
______________________________
* В рескрипте императора Франца от 10(21) июня, полученном Суворовым вскоре по возвращении к Алессандрии.
Но переписка на таких огромных расстояниях, как от Алессандрии до Петербурга, требует большого времени, а события идут своим чередом.
__________________________________
* В письме к русскому послу в Вену графу Разумовскому от 27 июня Суворов пишет: «Его Римско-Императорское Величество желает, чтобы, ежели мне завтра баталию давать, я бы отнесся прежде в Вену. Военные обстоятельства мгновенно переменяются; по сему делу для них нет никогда верного плана. Я ниже мечтал быть на Тидоне и Треббии по следам Ганнибала; ниже в Турине, как один случай дал нам пользоваться тамошними сокровищами; ниже в самом Милане, куда нам Ваприо и Кассано ворота отворили». В другом письме от 1 июля: «Я в Милане – получаю из Вены ответы о приезде моем в Верону; я только что в Турин перешел – пишут мне о Милане…».
«Весь корпус оставался в совершенном спокойствии; одна артиллерия находилась в постоянном действии; ибо бомбардировали Алессандрийскую крепость и в особенности по вечерам. Осадою управлял и первую параллель заложил артиллерии полковник граф Орландини, родом пьемонтезец, искусный инженер, и с ним были пьемонтские офицеры, столь же искусные и отважные, но когда графа Орландини по сему же предмету отозвали к Мантуе, тогда его место заняли австрийской службы подполковник барон Бехард и наш артиллерии полковник Глухов. Но пьемонтские инженеры особенно отличились; ибо следствием их искусства было то, что в крепости все магазины хлебные и фуражные были сожжены до основания и недостаток всякого рода оказался в гарнизоне до того, что они вынуждены были есть своих лошадей. Между тем происходили неоднократные переговоры и предложения о сдаче крепости, но генерал Гардан, начальствующий в оной, упорно стоял и ни на какие условия не соглашался. Наконец фельдмаршал, всегда и во всем решительный, отдал в армию приказ готовиться к штурму и назначил быть оному 13-го числа, а 10-го предварительной репетиции, которого весь наш корпус и был в движении, производя примерный приступ к городским стенам. Маневр сей происходил в виду неприятеля, которому он по общему закону войны и по частному договору, с ним учиненному, воспрепятствовать не мог; поелику оный защищался городом. Вероятно, что сей маневр подействовал на французов более, нежели все доселе бывшие с ними сношения, предложения и убеждения, ибо того же самого дня фельдмаршал получил от начальствующего в Алессандрийской крепости французского генерала Гардана соглашение о сдаче крепости императорским войскам и всего гарнизона на капитуляцию с тем, чтобы оный был отпущен в свое отечество на основании общих по сему предмету постановлений. В согласность сего предположено было, чтобы назавтрее, после обыкновенных обрядов, при сдаче крепостей употребляемых, всему французскому гарнизону с своими чинами, во всем воинском порядке, выступя из крепости, положить оружие и покориться закону великодушного победителя.
