Поддел-то пирог да на булатен нож,
Он кинул, собака, себе в гортань.
Олёша на запечье не утерпел:
«У моего у света у батюшка,
У попа у Левонтья Ростовского
Было старо коровишшо дворовое,
По двору-то корова волочилася,
Дробиной корова задавилася,
Собаке Тугарину не минуть того, -
Лежать ему во далечем чистом поле».
Говорит-то собака нынь Тугарин-от:
«Да што у тя на запечье за смерд сидит,
За смерд-от сидит да за засельщина?»
Говорит-то Владымир стольнокиевской:
«Не смерд-от сидит да не засельщина,
Сидит руськой могучей да богатырь
А по имени Олёшенька Попович-от».
Вымал-то собака свой булатен нож,
Да кинул собака нож на запечьё,
Да кинул в Олёшеньку Поповиця.
У Олёши Екимушко подхватчив был,
Подхватил он ведь ножицёк за черешок;
У ножа были припои нынь серебряны,
По весу-то припои были двенадцать пуд.
Да сами они-де похваляются:
«Здесь у нас дело заезжее,
А хлебы у нас здеся завозныя,
На вине-то пропьём, хоть на калаче проедим».
Пошел-то собака из застолья вон,
Да сам говорил-де таковы речи:
«Ты будь-ко, Олёша, со мной на полё».
Говорит-то Олёша Поповиць-от:
«Да я с тобой, с собакой, хоть топере готов».
Говорит-то Екимушко да паробок:
«Ты ой есь, Олёшенька названой брат!
Да сам ли пойдешь али меня пошлешь?»
Говорит-то Олёша нынь Поповиць-от:
«Да сам я пойду да не тебя пошлю».
Пошел Олёша пеш дорогою,
В руки взял шалыгу подорожную
Да этой шалыгой подпирается.
Он смотрел собаку во чистом поле —
Летает собака по поднебесью,
Да крыльё у коня ноньце бумажноё,
Он в та поры Олёша сын Поповиць-от,
Он молится Спасу Вседержителю,
Чудной Мати Божьей Богородици:
«Уж ты ой еси, Спас да Вседержитель наш!
Чудная есть Мать да Богородиця! Пошли,
Господь, с неба крупна дождя, Подмочи,
Господь, крыльё бумажноё, Опусти,
Господь, Тугарина на сыру землю».
Олёшина мольба Богу доходна была,
Послал Господь с неба крупна дождя,
Подмочилось у Тугарина крылье бумажное,
Опустил Господь собаку на сыру землю.
Да едёт Тугарин по чисту полю,
Кричит он, зычит да во всю голову:
«Да хошь ли, Олёша, я конем стопчу?
Да хошь ли, Олёша, я копьем сколю?
Да хошь ли, Олёша, я живком сглону?»
На то де Олёшенька ведь вёрток был —
Подвернулся под гриву лошадиную.
Да смотрит собака по чисту полю:
«Да где же Олёша нынь стоптан лежит?»
Да в та поры Олёшенька Поповиць-от
Выскакивал из-под гривы лошадиноей,
Он машет шалыгой подорожною
По Тугариновой де по буйной головы.
Покатилась голова да [с] плеч как пуговиця,
Свалилось трупьё да на сыру землю.
Да в та поры Олёша сын Поповиць-от
Имает Тугаринова добра коня,
Левой-то рукой да он коня держит,
Правой-то рукой да он трупьё секет.
Россек-то трупьё да по мелку частью,
Розметал-то трупьё да по чисту полю,
Поддел-то Тугаринову буйну голову,
Поддел-то Олёша на востро копье,
Повез-то ко князю ко Владымиру.
Привез-то ко гриденке ко светлоей,
Да сам говорил де таковы речи:
«Ты ой есь, Владимир стольнокиевской!
Буде нет у тя нынь пивна котла, -
Да вот те Тугаринова буйна голова;
Буде нет у тя дак пивных больших чаш, -
Дак вот те Тугариновы ясны оци;
Буде нет у тя да больших блюдишшов, -
Дак вот те Тугариновы больши ушишша».
Алеша Попович и сестра братьев Петровичей
А во стольном во городе во Киеве,
Вот у ласкова князя да у Владимира,
Туг и было пированье-столованье,
Тут про русских могучих про богатырей,
Вот про думных-то бояр да толстобрюхиих,
Вот про дальних-то купцей-гостей торговыих,
Да про злых-де поляниц да преудалыих,
Да про всех-де хрестьян да православныих,
Да про честных-де жен да про купеческих.
Кабы день-от у нас идет нынче ко вечеру,
Кабы солнышко катится ко западу,
А столы-те стоят у нас полустолом,
Да и пир-от идет у нас полупиром;
Кабы вси ле на пиру да напивалися,
Кабы вси-то на честном да пьяны-веселы,
Да и вси ле на пиру нынь прирасхвастались,
Кабы вси-то-де тут да приразляпались;
Как иной-от-де хвастат своей силою,
А иной-от-де хвастат своей сметкою,
А иной-от-де хвастат золотой казной,
А иной-от-де хвастат чистым серебром,
А иной от-де хвастат скатным жемчугом,
И иной-от-де домом, высоким теремом,
А иной-от-де хвастат нынь добрым конем,
Уж как умной-от хвастат старой матерью,
Как глупой-от хвастат молодой женой.
Кабы князь-от стал по полу похаживать,
Кабы с ножки на ножку переступывать,
А сапог о сапог сам поколачиват,
А гвоздёк о гвоздёк да сам пощалкиват,
А белыми-ти руками да сам размахиват,
А злачными-то перстнеми да принабрякиват,
А буйной головой да сам прикачиват,
А желтыми-то кудрями да принатряхиват,
А ясными-то очами да приразглядыват,
Тихо-смирную речь сам выговариват;
Кабы вси-ту-де тут нонь приумолкнули,
Кабы вси-ту-де тут нонь приудрогнули:
«Ох вы ой есь, два брата родимые,
Вы Лука-де, Матвей, дети Петровичи!
Уж вы что сидите будто не веселы?
Повеся вы держите да буйны головы,
Потупя вы держите да очи ясные,
Потупя вы держите да в мать сыру землю.
Разве пир-от ле для вас да всё нечестен был:
Да подносчички для вас были невежливы,
А невежливы были, да не очестливы?
Уж как винны-то стаканы да не доходили,
Али пивны-то чары да не доносили?
Золота ле казна у вас потратилась?
Али добры-ти кони да приуезжены?»
Говорят два брата, два родимые:
«Ох ты ой еси, солнышко Владимир-князь!
А пир-от для нас право честен был,
А подносчички для нас да были вежливы,
Уж как вежливы были и очестливы,
Кабы винны стаканы да нам доносили,
Кабы пивные-ти чары да к нам доходили,
Золотая казна у нас да не потратилась,
Как и добрых нам коней не заездити,
Как скачен нам жемчуг да все не выслуга,
Кабы чистое серебро – не похвальба,
Кабы есть у нас дума да в ретивом сердце:
Кабы есть у нас сестра да всё родимая,
Кабы та же Анастасья да дочь Петровична,
А никто про нее не знат, право, не ведает,
За семима-те стенами да городовыми,
За семима-ти дверьми да за железными,
За семима-те замками да за немецкими».
А учуло тут ведь ухо да богатырское,
А завидело око да молодецкое,
Тут ставает удалый да добрый молодец
Из того же из угла да из переднего,
Из того же порядку да богатырского,
Из-за того же из-за стола середнего,
Как со той же со лавки, да с дубовой доски,
Молодые Алешенька Попович млад;
Он выходит на середу кирпищат пол,
Становился ко князю да ко Владимиру:
«Ох ты ой еси, солнышко Владимир-князь!
Ты позволь-ко, позволь мне слово вымолвить,
Не позволишь ле за слово ты сказнить меня,
Ты казнить, засудить, да голову сложить,
Голову-де сложить, да ты под меч склонить».
Говорит-то-де тут нынче Владимир-князь:
«Говори ты, Алеша, да не упадывай,
Не единого ты слова да не уранивай».
Говорит тут Алешенька Попович млад:
«Ох вы ой есь, два брата, два родимые!
Вы Лука-де, Матвей, дети Петровичи!
Уж я знаю про вашу сестру родимую, -
А видал я, видал да на руки сыпал,
На руки я сыпал, уста целовывал».
Говорят-то два брата, два родимые:
«Не пустым ли ты, Алеша, да похваляешься?»
Говорит тут Алешенька Попович млад:
«Ох вы ой еси, два брата, два родимые!
Вы бежите-ко нынь да вон на улицу,
Вы бежите-ко скоре да ко свою двору,
