Кайкубат на эти слова так Алпамышу ответил:
— Я доволен речью дружеской твоей.
Преданность свою мне доказать сумей:
Ну-ка, Ай-Тавку доставь мне поживей!
Я тебя пока, пожалуй, пощажу, —
Дела не исполнишь — сильно накажу!.. —
Низко поклонившись, Алпамыш бежит —
Службу Кайкубату сослужить спешит, —
Похвалой его, как видно, дорожит.
А народ калмыцкий, затаивши дух,
В изумленьи смотрит, размышляя вслух:
«Вот каков он, этот Кайкубат-пастух!
Силой он своей прославлен на весь мир,
Рад ему служить его земляк-батыр!
Что за чудеса! Такого удальца
Не ценили мы, оказывается!
Должен был он быть на помощь нами зван,
Как только покинул Алпамыш зиндан:
Сколько пользы б нам принес такой чабан!
Должен был давно он шахским зятем стать,
В битве с Алпамышем войско возглавлять, —
Не дал бы ему народ наш истреблять.
Нам узбек свое узбекство показал,
А пред Кайкубатом — как унижен стал!..»
Так-то Алпамыш врагов перехитрил:
Всю страну своей он воле покорил,
Кайкубата он героем объявил
Пастуха на трон калмыцкий посадил.
Правит Кайкубат страною калмыков.
Тут к нему приходят прежние друзья —
Много пастухов и прочих бедняков,
Входят — с удивленьем на него глядят, —
Слово поздравленья высказать хотят:
Мол, счастливо царствуй, будь здоров, богат.
Милостиво их встречает Кайкубат.
Он, на троне сидя, их благодарит,
С каждым о его нужде поговорит,
Обещает он заступничество им, —
Горя, мол, не будут знать они под ним…
В это время входит Алпамыш-Хаким.
Посланца направил он к Тавке-аим,
Ай-Тавка в урде изныла от тоски,
Никакого нет терпенья у Тавки.
Минули ее счастливые деньки —
Друг ее ушел, а злые языки
Говорят — не хочет он ее руки.
Так она скучает меж своих подруг,—
Весть от Алпамыша получает вдруг:
Видеться, — мол, с ней желает милый друг.
«Он по мне тоскует! — думает она. —
Встретит — возликует! — думает она. —
Страстно поцелует! — думает она.—
Мешкать — время минет, — думает она, —
Он ко мне остынет!» — думает она.
Посланца Тавка не заставляет ждать, —
Девушек зовет — ее сопровождать.
Посланцу сказала: «Веди!»
Ну-ка, погляди на нее:
Сердце ли в груди у нее.
Птица ли трепещет в груди?
Радость какова, посуди.
Девушки, как надо, идут:
Десятеро их — впереди, —
Встречным объявляют: «Пройди!»
Десять с нею рядом идут,
Десятеро их позади,
Десятеро — песни ведут.
Приходит Тавка-аим во дворец, подходит к Алпамышу, стоящему у трона, — Алпамыш, к Тавке обращаясь, такое слово говорит:
— Слово я скажу, красавица, тебе, —
Может быть, и не понравится тебе:
Службу твою — дружбу я ль не уважал,
В дни, когда в зиндане пленником лежал?
Если б уваженья не питал к тебе,
С просьбой обращаться я б не стал к тебе:
Помощь мне твоя отныне не нужна, —
Как-никак, ты прежней власти лишена,
Все, что прикажу, ты выполнить должна.
Принуждать тебя, однако, не хочу, —
Этим уваженья дань тебе плачу,
Да не буду грубым я в твоих очах:
Твой отец убит, калмыцкий падишах, —
Видишь, — падишахом стали[41] Кайкубат,
Славой на весь мир они теперь гремят.
А к тебе они давно благоволят, —
Сердце ты свое не мучь, Тавка-аим,
И на их любовь ответь любовью им:
Ведь они платили за тебя калым,
Значит — были первым женихом твоим:
Первый покупатель должен быть любим.
О твоей красе прослышав, Ай-Тавка,
Кайкубат сюда пришел издалека:
Чин — страна его — богата, велика.
От любви к тебе он стал в стране чужой
Бедным пастухом. Теперь он — шах большой,
Ты его любовь не отвергай, Тавка,
Будет с Кайкубатом жизнь твоя сладка.
Обиделась Ай-Тавка, услыхав эти слова Алпамыша и такое слово сказала в ответ:
— Сколько я взывала к богу за тебя!
Знала лишь тоску-тревогу за тебя,
Проливала слез так много за тебя,
Сколько за тебя ударов приняла!
Ожерелье драгоценное на мне,
Блещет золотой в нем талисман-божок.
Ты любил игру моих бровей, дружок,
Где она, пора любви твоей, дружок?
Это ли твоя награда, милый мой!
Ты ли не страдал в зиндане, как в аду,
Я ль не отводила от тебя беду!
Но не суждено мне счастье на роду, —
Мне отраву небо всыпало в еду.
Это ли твоя награда, милый мой?
Брови наведя мешхедскою сурьмой,
В шелковом платке с пушистой бахромой,
Не будила ль страсть в тебе я, милый мой?
Это ль, милый мой, награда от тебя?!
Так тебе служа в худые времена,
Знала ль я, какая службе той цена?
Знала ли, что стану скоро ненужна
Для того, кому была я так верна?
Это ли твоя награда, милый мой?!
Ныне сватовством таким меня почтив,
Как ты оказался, хан мой, неучтив!
Если пред таким плешивцем ты в долгу,
Я-то как ему женою быть могу?
Для него ль свою красу я берегу?
Это ли твоя награда, милый мой?!
У Тавки душа обидою зажглась.
Кайкубат стоит — с нее не сводит глаз;
Выслушав ее, он отдает приказ,
Чтоб воды горячей принесли тотчас.
Кипятку ему приносят полный таз.
Череп свой плешивый в воду погрузив,
Долго плешь скребет в воде горячей он, —
Всех такой причудой озадачил он.
А разгадка в том, что не был он паршив:
Требухой искусно кудри обложив,
Засушив ее — он с виду стал плешив.
Требуху в воде горячей размочив,
С головы ее кусками отодрав,
Голову он вынул — сразу стал кудряв,
Молод, строен стал и, как Юсуф, красив,
Красотой своей Тавку-аим сразив.
Озарять бы ночь могла его краса!
Длинные свои заплел он волоса, —
Падает по пояс черная коса:
Кайкубат китайцем, чин-мачинцем был,[42]
Пастухом служа, он знатным принцем был!
Слышать не желала Ай-Тавка о нем,
Тут она любовным вспыхнула огнем.
Память ей отшибла во мгновенье страсть:
Что там Алпамыш! Он — грубая напасть!
С ним пришлось бы ей всю жизнь свою проклясть!
Сердце на него растрачивала зря.
И, на Алпамыша даже не смотря,
Про себя Тавка так думала в тот час:
«Люб отныне мне лишь Кайкубат-тюря!
Да и раньше тоже, правду говоря,
Взоры он мои, бывало, привлекал.
Жаль, что о любви своей не намекал.
Раз он так хорош, как светлая заря,
И, меня любя, покииул край родной,
Как же откажусь я стать его женой?»
Ай-Тавку подводит к трону бек Хаким,
Девушкам за нею следовать велит.
Кайкубат на троне, словно шах, сидит,
Важный на себя он напускает вид,
На Тавку-аим по-шахски он глядит,
На подруг ее глядит он свысока.
Якобы совсем не зная ничего,
Беку Алпамышу так он говорит:
«Кто девицы эти, объясни-ка мне,
По какой нужде пришли они ко мне?
Если с челобитьем беспокоят нас,
Завтра пусть придут, — нам недосуг сейчас».
Алпамыш ему с почтеньем: «О, мой шах!
Шаха дочь — Тавка будь вам знакомой, шах!
Страстью сердца к вам она влекома, шах, —
Говорит — без вас она не может жить, —
Чувства сердца вам желает изложить…»
Кайкубат, такие выслушав слова,
Своего ничуть не выдав торжества,
Будто без охоты, так, едва-едва
В жены взять Тавку свое согласье дал.
Сразу Алпамыш готовить свадьбу стал…
Кайкубат — смотри-ка, что за молодец!
Как он взыскан был судьбою под конец:
Был пастух-плешивец, пас чужих овец, —
Ныне падишахский он надел венец,
А в придачу — взял он в жены шаха дочь!..
Первая прошла супружеская ночь —
Ясным светом дня дворец весь озарен, —
Кайкубат с Тавкой расстаться принужден, —
Должен он с утра воссесть на шахский трон.
Рядом с ним на троне — Алпамыш-батыр, —
Ведь при Кайкубате — первый он вазир.
Сообща дела им надо обсудить,
Первым делом всю страну оповестить:
Правит, мол, страною славный Кайкубат;
Он теперь на шахской дочери женат.
Приглашает он на свадебный свой пир
Всех больших и малых — весь калмыцкий мир.
Барабаны бьют, сурнаи верезжат,
Медные карнаи ревут и трещат,
И до хрипоты глашатаи кричат:
«Новый шах калмыцкий, славный Кайкубат
С Ай-Тавкой, своей женою молодой,
Весь народ зовут к себе на брачный той:
Каждый будет гостем — знатный и простой!..»
Пиршеству такому кто не будет рад?
И течет народ на пир — и стар, и млад.
Люди там друзей встречают и родню, —
Встретятся — за много лет поговорят.
Тайча-ханом был обобран Байсары,
Был унижен, в прах был попран Байсары, —
Но и он прийти на пир не опоздал:
«Встречу Алпамыша», — так он рассуждал, —
«О Барчин услышу!» — так он рассуждал.
Алпамыш — как только дядю увидал,
Бросился к нему — объятия раскрыл, —
За него душою он, как сын, страдал.
Старый Байсары тут волю сердцу дал, —
Встречею такой растроган, — зарыдал.
С трона встав, к нему и Кайкубат спешит:
Он к его ногам упал во прах лицом,
Руку целовал и называл отцом.
За руку ведет он Байсары на трон,
Угодить ему старается во всем.
Не всегда же был он ханом, Кайкубат, —
Был у Байсары чабаном Кайкубат, —
Преисполнен он сочувствия к нему.
Принести велит он записи казны,
Записи казны тотчас принесены, —
Кайкубат в них строгим оком заглянул:
Скот, что отнят был у Байсары Тайчой,
Значился в особой описи большой.
Кайкубат всю опись тут же зачеркнул —
Байсары бедняге скот его вернул.
Счастью Байсары предела-меры нет:
Озарен утехой дней его закат, —
Он в почете снова, снова он богат, —
Жив-здоров да будет славный Кайкубат!..
Той меж тем идет своею чередой, —
Ублажен народ отменною едой.
Вот уж на исходе многодневный той, —
Разъезжаться начал по домам народ;
Старый Байсары уехал с торжества.
Кайкубат дела правления берет, —
Грозные кому-то говорит слова:
«Пес да не дерзнет ступать по следу льва!
Да засохнет враг, как старая трава!»
Калмыки, услышав это, говорят:
«Этот шах-пастух — не так уж простоват, —
Он себя еще покажет, Кайкубат!»
Время полдня было. То, чего не ждал
То народ, при этом бывший, увидал:
Кайкубат вскочил — ногами топать стал,
Беку Алпамышу оплеуху дал,
За руки схватил, потребовал аркан,—
По рукам связав, толкнул его: «Ступай!»
Гонит-загоняет снова в тот зиндан!..
Калмыки в испуге: «Этот новый хан,
Судя по делам, — какой бедовый хан!
Алпамыш-батыр, гроза всех калмыков,
Молча принимает столько тумаков
И — при всем народе — кротко, как баран,
Сам себя дает опять загнать в зиндан!
Ведь, оказывается, что он таков,
Свежеиспеченный этот хан-чабан!
В трепет он повергнет всех своих врагов!
Если не щадит он друга своего,
Нам-то от него придется каково!
Алпамыш страну калмыцкую потряс, —
Этот Кайкубат — страшней во много раз!..»
А что эту хитрость и придумал сам
Вместе с Кайкубатом Алпамыш-Хаким, —
В голову прийти могло ли калмыкам?
Кайкубат уходит, люди вслед за ним
Тоже разбредаться стали по домам.
Наступает вечер, люди мирно спят, —
Возвращается к зиндану Кайкубат:
Алпамышу он привел коня его,
На коне оружье и броня его:
Кайкубат в зиндан с опаскою глядит, —
Видит — Алпамыш спокойно там сидит.
Тут ему канат спускает Кайкубат,—
Свит из десяти арканов был канат:
Тянет из зиндана друга молодец,
Вытянул с большой натугой, наконец.
Так освобожден был снова Хакимхан.
Другу Алпамыш сердечно говорит:
— Хитрость удалась отлично, — говорит; —
Худо б нам пришлось, конечно, — говорит, —
Если б ты моим советом пренебрег;
Жить с врагом нельзя беспечно, — говорит; —
Смирны калмыки не вечно, — говорит, —
Если бы не нашей хитрости урок,
Власть в чужой стране ты б удержать не мог:
Захотят тебя от трона отрешить, —
Смертное насилье могут совершить.
Поступив со мною так, как поступил,
Уваженье вражье ты себе купил,
Шахское свое величье укрепил…
Стали тут друзья прощаться — здоровья-благополучия друг другу желать, — говорит Алпамыш Кайкубату еще такое слово на прощанье:
