сторонниками правительства в Пекине, которые хотели сохранить традиционную власть князей, и демократическим режимом Гоминьдана на юге, который обещал автономию; было лишь несколько энтузиастов панмонгольского объединения с Внешней Монголией. Оуэн Латтимор объяснил неудачу монгольского единства противодействием князей Внутренней Монголии с их тесными экономическими связями с Китаем, которые боялись, что их затмят их коллеги во Внешней Монголии, и считали, что смогут обеспечить свою власть за счет слабого республиканского правительства в Пекине. Еще более мощным сдерживающим фактором было противодействие русских и японцев.
Третья часть монгольских народов была включена в состав Российской империи в 1689 году по Нерчинскому договору с Китаем. Попытки русских интегрировать их начались с того, что они стали называть малоизвестным этнонимом "буряты" множество родов, считавших себя частью первоначального юрта Чингисхана. Некоторые из них были коренными жителями Забайкалья, другие мигрировали с маньчжурской территории. Они называли свой регион "задней страной", чтобы намекнуть, что он был резервуаром монгольской силы в трудные времена или, как выразился один русский чиновник, своего рода "Запорожской Сечью". Колонизация кардинально повлияла на уклад жизни монголов. Несмотря на указы Петра о сохранении их исконных земель, русские колонисты постепенно занимали большие участки богатых пастбищных земель, что стало еще одним эпизодом экологической борьбы за пограничные земли. Тем не менее, между русскими и монголами наблюдались признаки межкультурных контактов и экономического сотрудничества, которые имели свою параллель во Внутренней Монголии между китайцами и монголами. Если Внутренняя Монголия была в значительной степени синизирована, то Бурятская Монголия была в равной степени русифицирована. Когда Российская и Китайская империи распались, две наиболее интегрированные части монгольского народа остались в своих соответствующих государствах-преемниках, вместо того чтобы присоединиться к движению за монгольское единство.
Параллельно с политикой в Монголии цинское правительство провело реорганизацию вооруженных сил в Маньчжурии с целью синизации корпуса и сокращения знаменных войск. После Русско-японской войны был запущен более амбициозный план, предусматривавший ликвидацию пограничного характера всего северо-востока, слом власти знаменосцев, объединение трех провинций под властью единого генерал-губернатора, введение местных выборов и поощрение колонизации. Реформаторы внесли в свои предложения нотку срочности, опасаясь, что если Китай не укрепит свою власть в регионе, русские и японцы непременно расширят свой контроль. Реорганизация едва началась, как разразилась революция 1911 года. После смерти Юань Шикая местная армия взяла на себя управление Маньчжурией, и в течение последующих двадцати пяти лет эта пограничная территория была лишь ненадолго присоединена к Китаю.
Заключение и сравнения
В два предвоенных десятилетия борьба за евразийские пограничные территории достигла нового пика интенсивности, завершившись началом Первой мировой войны и распадом евразийских империй. В этот период три исторических процесса, уже давно идущих, достигли кризисных масштабов. Во-первых, кардинально изменилась калькуляция имперского соперничества. Внутренняя слабость Османской, Каджарской и Цинской империй привела к усилению иностранной интервенции в их пограничные районы не только со стороны старых соперников (Габсбургов в Османской империи и русских во всех трех), но также со стороны западных колониальных держав, особенно Франции и Великобритании, в форме косвенного империализма. Во-вторых, под давлением иностранной интервенции и вспыхнувшего внутреннего сопротивления имперскому правлению в приграничных районах правящая элита начала новую серию реформ, которые были пронизаны противоречиями и привели к роковым непредвиденным последствиям. В-третьих, внутреннее сопротивление имперскому правлению в приграничных районах черпало вдохновение в двух основных идеологиях - социализме и национал-ализме, которые оказались непримиримыми в решении проблемы управления мультикультурными обществами.
Вмешательство великих держав в управление пограничными территориями Османской империи, Каджаров и Цин варьировалось от соглашений о сферах влияния (Габсбургско-русское в 1897 году, англо-русское в Иране в 1907 году и русско-японское в 1909 и 1912 годах) до господства над внешней торговлей, банковским делом, финансовой практикой и строительством железных дорог. В политическом плане вмешательство принимало формы отторжения пограничных территорий, будь то путем аннексии (Босния) или содействия автономии (Внешняя Монголия), оказания давления с целью проведения реформ (армянский вопрос) или поощрения создания союзов государств-клиентов (Балканская лига). Хотя Габсбургская монархия и Российская империя также были потрясены кризисами на своих пограничных территориях, они пережили их, хотя и с трудом, без ущерба для своего суверенитета, но ценой того, что втянули мир в войну.
В ответ на кризисы разделенные советы правящих элит многонациональных империй проводили непоследовательную политику - от конституционных реформ и уступок в приграничных районах до подавления оппозиционных движений. В то же время правящие элиты пытались совместить националистические идеи с символами, церемониями и политической теологией патриархального династического порядка. В этих условиях реформы должны были иметь диалектический результат. Реформаторский тезис порождал революционный антитезис, несущий семена собственного разрушения в новый синтез. Чем больше усилий прилагалось к реформированию избирательных институтов, таких как выборные органы, и культурных практик, таких как веротерпимость, тем более отчужденной становилась традиционная религиозная или социально привилегированная элита, и тем глубже сопротивление имперскому правлению проникало в новые элиты, порожденные реформами.
Те, кого изменения затронули больше всего, отреагировали на них с наибольшей силой. Среди профессионального корпуса военных в османской, иранской и китайской имперских армиях сформировались группы, которые считали, что они смогут управлять более эффективно и добросовестно, чем правящие элиты. В пограничных районах всех мультикультурных государств все большее число интеллектуалов, усиленных студентами и выпускниками недавно созданных светских школ и университетов, охотно искали альтернативные модели перемен под знаменами социализма, национализма и демократии. Социалисты боролись с двумя взаимосвязанными вопросами: критикой империализма, которая исследовала причины международного соперничества, и национальным вопросом, который касался противоречий внутри политического тела. Их теоретико-теоретические дебаты, давно утратившие свой страстный характер и непосредственность, но, возможно, не актуальность, проходили в рамках весьма разнообразного социалистического сообщества, внутри, а не между партиями, входившими во Второй Интернационал. Второй вопрос касался взаимоотношений между противоречащими друг другу идеалами универсалистской и партикуляристской идеологии, социализма и национализма, которые оба проповедуют освобождение от различных форм эксплуатации, но каждый из которых в чистом виде требует полной преданности. Они должны были не только взаимодействовать друг с другом, но и противостоять новым тенденциям среди правящих элит, стремящихся национализировать имперское правление, то есть навязать язык и культурную практику доминирующей нации народам своего мультикультурного государства.
Политические правые отреагировали на те же вопросы, которые возбуждали социалистов, одобрив националистическую тенденцию в имперском правлении через русификацию, германизацию, мадьяризацию, туркизацию и синификацию. Многочисленные источники кондикта, созданные сторонниками этих альтернативных способов реорганизации, а иногда и трансформации своих обществ, не были запечатлены на tabula rasa. Скорее, они наслаивались на пережитки более ранних политических и социокультурных процессов, наследие беспокойных пограничных территорий, спорных границ и имперского соперничества. К началу XX века приграничные территории превратились в
