университетских дисциплин Великобритании интригующе отражает современную жизнь знаний в американском высшем образовании. Американские университеты все дальше и дальше продвигаются по пути разрушения некогда жизненно важного договора между фундаментальной наукой и прикладными исследованиями, между свободными искусствами и инструментализированными профессиональное обучение. Анализ Андерсона представляется вполне уместным в качестве интерпретации академических и общественно-политических дискуссий в США сегодня. Критические словари для коллективных действий или социальных преобразований, как правило, скудны по сравнению с фрагментарными эмпирическими методами, призванными описать, но не поставить под сомнение статус-кво. То, что Андерсон назвал презентистским, индивидуалистическим и экономическим взглядом на социальные отношения и человеческие ценности, действительно доминирует в уни-верситете. Как отмечает Дэниел Роджерс, например, доминирующая ветвь роулсианского либерализма, та, что удерживает левый центр США на протяжении последних двух поколений, представляет себе "более равное общество", используя "самые индивидуалистические и экономические предпосылки" (185). Схематично можно сказать, что традиционализм и эмпиризм определяют домашний стиль как джентрифицированной британской ака-демии, так и технократической американской академии.6
Действительно, будучи интеллектуальным крылом давно преуспевающего промышленного гегемона, американская наука в период после Второй мировой войны была организована для блестящего технического описания и прочного воспроизведения социального и политического статус-кво. Наука и технология регулярно совершали революции, но социальные формации и культурные формы должны были воспроизводиться и сохраняться. Как и все другие отрасли, развивавшиеся в те послевоенные десятилетия американского лета, высшее образование США долгое время оставалось в тени своего воплощения времен холодной войны. Инновационный университет не адаптировался к осени системы.
В обществе снижается уровень информированности о прошлом и о мире за пределами Америки. Многие слои общества рефлексируют по поводу музыковедения или истории искусств как бутиковых дисциплин, но при этом почти мгновенно признают исторически поверхностную картину мира, созданную на основе беспорядочных данных, поступающих из количественных дисциплин, таких как социология или эко-номика. Дело не в том, чтобы повторить обычные сетования гуманистов на общество, организованное вокруг инструментального разума. Суть в том, чтобы понять, какие части оригинального анализа Андерсона проистекают именно из кризиса британского общества (бывшей империи), находящегося в упадке, и, следовательно, могут быть заимствованы для понимания американского общества (бывшего гегемона), вступающего в сопоставимую стадию упадка.
И здесь картина сложная. Проклятие успеха" удерживает американские университеты в несколько традиционалистских рамках, укрепляя категории знания и формы мышления, которые были выкристаллизованы в эпоху после Второй мировой войны. Возможно, дисциплины в какой-то степени остаются запертыми в ностальгических объятиях институтов и норм времен холодной войны, но университетская система США намного больше, обеспеченнее ресурсами и шире, чем элитная система Великобритании, которую описывал Перри Андерсон в 1960-х годах. Американские университеты работают в условиях более динамичной экономики и более разнообразной системы СМИ и культуры. Они уже более разнообразны, чем послевоенные университеты Великобритании. Несмотря на пятидесятилетнюю аскетичную диету в виде изъятия государственных ресурсов, в американских университетах все еще есть критическая масса ярких гуманистических и социальных направлений.
Многие американские институты уже активно участвуют в проекте переосмысления истории США для будущего, не имеющего под собой супрематической подоплеки. Войны за историю отражают серьезный открытый спор о смысле и будущем американского величия и американского упадка. И на самом деле интеллектуальное наследие британских "новых левых" является значительным ресурсом в этих усилиях. Э. П. Томпсон помог вдохновить основную работу Седрика Робинсона о расовом капитализме и работу многих других, кто оспаривает расовые предикаты английского языка, истории, философии и классики. Книга Лорен Берлант "Жестокий оптимизм", как и другие влиятельные исследования национальных настроений, опирается на основополагающие концепции Раймонда Уильямса, включая "структуры чувств". Влияние Уильямса ощущается во всех современных культурных исследованиях, особенно в проектах, посвященных экономике и социологии заботы в государстве всеобщего благосостояния. Уильямс предвидел необходимость переосмысления социального обеспечения как гуманного вопроса традиции, принадлежности и сообщества, а не как формы чрезмерного влияния государства или партийного идиотизма левых. Книга Холла "Полицейский кризис" находит современный аналог в книге Стюарта Шрейдера "Значки без границ". Оба они связывают агрессивную позицию исчезающего гегемона за рубежом с милитаризацией его внутренней полиции. Холл и его коллеги создали толстое описание "общества контроля" как характерной черты упаднической паники в Великобритании, и их модель является наводящим на мысль предвестником общества контроля исследования ученых в области цифровых технологий и медиа, таких как Александр Галлоуэй.
Эти краткие примеры демонстрируют различные попытки сломать интеллектуальные привычки, сформировавшиеся в университетах во время холодной войны. На самом деле гуманитарные и интерпретационные социальные науки уже несколько десятилетий выступают с язвительной критикой американской мощи и американской исключительности. Очевидное противоречие - интеллектуалы воспроизводят формы технократии времен холодной войны, выступая против ее ценностей, - указывает на непосредственную проблему, которую призвана решить эта книга.7 Университетской и медийной элите не удалось разработать широкий, убедительный и публичный нарратив об американской истории, который откровенно признавал бы издержки превосходства США, не отторгая при этом националистические настроения в обществе. Суть проблемы, как мне кажется, заключается в том, что левоцентристский истеблишмент отказывается уступить язык превосходства США, а прогрессивные левые и культурные левые отказываются полностью принять национализм.
Центр говорит на старом языке американской гегемонии, но все равно проигрывает эмоциональную войну за нутряной патриотизм правым. Тем временем левые полностью отказываются от языка национальных чувств. Этого не сделали британские историки из "Новых левых". Охлажденные опасностями правого популизма, они, тем не менее, оставались непоколебимы в своей оценке народных развлечений, повседневной жизни и даже национальных традиций. Стюарт Холл еще несколько десятилетий назад заметил, что левые и лейбористы должны серьезно относиться к традициям, удовольствиям и чувствам народа.
Отказ от нутряного патриотизма - соблазн для прогрессистов в Америке Трампа - был чужд британским новым левым. Их целью было понять убеждения и ценности своих сограждан, а не посрамить или высмеять популистский разум. Плохие идеи - расизм, нативизм, авторитаризм - должны были быть вытеснены лучшими. Поскольку они ценили историческое понимание, а не политическое осуждение, их работа остается для нас маяком.
Конечно, Холл и его коллеги задавались вопросом, возможно ли отделить британский национализм от британского империализма. Пол Гилрой, рассматривая ситуацию в 2011 году, допускал, что британский национализм, возможно, никогда не будет "очищен от своего расистского содержания" (111).8 Зачем пытаться спасти национальную культуру, если расистское и колониальное мышление вписано в ее политическую ДНК? Справедливо задать тот же вопрос сейчас об Америке. Что значит американский национализм без превосходства и его расистских и колониальных следствий? Но замену нации трудно найти даже в так называемую глобальную эпоху. Национальное государство - это операционный масштаб для большинства значимых коллективных действий (налоги и услуги, законы, войны, политика и бюджеты).
