или иначе, доигрались.
... Это был кровавый понос,очень быстрый и очень болезненный. Это был непрерывный праздник, который всегда с тобой, и только почему-то преследует ощущение дурного запаха, которым тянет изо всех углов. Вы когда-нибудь слышали ностальгические охи по 1990-м? О, эти вечеринки с кокаином! эти бассейны с шампанским! эти модели! эти блистательные карьеры, когда девятнадцатилетний человек сегодня покупал завод в Нижнем Тагиле, завтра летел из Лондона в Париж, а послезавтра его труп находили в канаве в Мухосранске! Всем этим восторженным мемуарам грош цена. Потому что никакого праздника не было. А дурной запах был. Все было очень плохо, очень грустно и очень неразборчиво. И я 1990-е годы вспоминаю как позор. Не позор государства — уж бог с ним, с государством! — а мой личный. Я совершенно не понимал происходящего и верил всякой ерунде.
... Я работал в очень хорошем журнале «Столица». «КоммерсантЪ» купил «Столицу» и убил ее. Происходило это так. Пришел человек из «Коммерсанта», чтобы навести правильный менеджмент и научить нас новой, правильной идеологии. Он нам рассказал, что надо делать «глянцевый вурнал, потому фто неглянцевый теперь не мовет иметь уфпеха. Надо расскавывать нафым людям о крафивой вывни, о вот фся фоциалка им соверфенно не нувна». Он привел с собой девушку неопределенного возраста и юношу неопределенного пола, которые усердно принялись наши тексты своим «рерайтом» добивать: убирать «социалку» и насаждать «красивую жизнь». Появилось два новых слова: «рерайт» и «дедлайн». И мне все стало понятно и про менеджментскую журналистику, и про культуру яппи, и про грядущий гламур — это я все понял в 1995-м году, когда убили «Столицу».
... В 1990-е настоящей жизнью я не жил,настоящая жизнь прошла мимо. Я не был бандитом, новым русским, наркоманом, спичрайтером, партийным лидером. Я не участвовал в перестрелках, оффшорных операциях, не ездил в Париж по делу, не выступал с перформансами, инсталляциями, акциями и хэппенингами, не пилил бюджетный пирог, не доил грантовые институции, не заседал в учредительских советах акционерных обществ. У меня было пять работ, и я на этих пяти работах мучительно зарабатывал деньги. Потому что надо было покупать квартиру, воспитывать дочь, потом сына. Крутился. Это все равно, что в славные годочки октябрьской революции служить учителем географии в реальном училище.
... В хороших стихах Льва Лосева это состояние крайней растерянности и утраты себя чудно передано: «Вьются язычки огня / Вокруг отсутствия меня». Именно так в 1990-е я себя и ощущал. По-другому было только в любви: «Пока ты была со мной, я думал, что я существую». Все прочее было такое или другое, но окончательно и бесповоротно чуждое. Что оставалось? Если нельзя вычесть реальность, надо постараться вычесть себя. На это вычитание себя ушла молодость. Годам к тридцати мне это надоело и вместо себя я вычел реальность. Вот эту реальность 1990-х годов — с ее самодовольной аморальностью и победительной пошлостью.
... Мне одна моя знакомая открыла душу: «Я в 1990-е впервые узнала, что такое Dolce & Gabbana!» Да. А я до сих пор не знаю, что такое Dolce & Gabbana. Зато знал, что такое спирт Royal. Он продавался в ларьках вместе с разноцветными ликерами. Это были очень плохие ликеры. Вообще все плохое и дорогое — одежда, еда, напитки, строй-, канц-, хози прочие товары для потребления — вот культура 1990-х. Это были годы отрицательной селекции: чем вещь хуже, тем дороже она стоила. И чем человек хуже, тем легче он выбивался в начальники или просто первые лица.
... Герои и антигерои менялись местами помногу раз в течение нескольких лет, если не месяцев. Критерии поначалу размывались до полной неразличимости, а затем в системе ценностей знаки сменились на противоположные. То, что вчера почиталось образцом аморальности, в 1990-е становилось знаком высшей доблести. В 1990-е годы морально было жить как можно более бурно. Это были годы фантастической экспансии. Вектор движения был утрачен очень быстро, но сам его темп обрел самоценность: если человек живет быстро, как будто под коксом, то именно он герой 1990-х! Эти герои жили быстро и натворили таких дел... И мы сейчас это расхлебываем. Антигероем 1990-х был человек, которого не видно. В антигерои попала вся интеллигенция. Ее стало не видно не слышно, она и сама забыла о своем существовании: перестала задавать вопросы, работать, осмысливать происходящее...
... Ну а что она делала,интеллигенция в эти годы,что?!Что делали в отделах культуры «Коммерсанта» и газеты «Сегодня»? Эти культуртрегеры сраные, выучившие несколько слов типа «постмодернизм» и «симулякр»... Чем они были озабочены? Посвятить обезумевших нуворишей в свою нехитрую науку, чтобы они, нувориши, почувствовали себя продвинутыми. И смогли поддерживать со своими о-о-очень высокооплачиваемыми гувернерами беседу об «умном» на тусовках и презентациях. Ну да, ведь и слово такое — «интеллигенция» — в их птичьем языке было под запретом. Рерайтеры его вычеркивали: дурной тон, совковое наследие. Вместо слова «интеллигенция» нужно было говорить «продвинутые интеллектуалы»...
... Ох, где они теперь, эти продвинутые интеллектуалы? Ими же придуманные политические и медийные технологии их же и накрыли медным тазом. С голоду, правда, они не умирают. Кто в эксперты подался, кто в консультанты, кто в политтехнологи, кто в спичрайтеры. Но они же привыкли себя ощущать властителями дум — ни больше ни меньше. Как-то позабыли в свое время о такой простой вещи: для того, чтобы властвовать думами, нужно, чтобы кто-то думал, а ведь искоренение этой вредной привычки они весь предыдущий период почитали своей обязанностью!
... Вот что приятно отличает нынешний исторический период от предыдущего — так это навык сопротивления, который опять обрел актуальность. А вместе с ним возвращается понятие «интеллигенция». Как и все хорошее, этот навык возник из весьма плодотворного чувства омерзения к себе — до такого края дошли, что либо самоуничтожаться, либо... Нынешние двадцатилетние симпатичны хотя бы тем, что осваивают все с нуля: без советских и антисоветских штампов, без левых и правых предубеждений, без всех этих лживых pro и contra, которыми нас морочили столько лет. Славянофилы или западники? Рыночники или государственники? Тоталитарное сознание или буржуазные ценности? Все было настолько дискредитировано в тот период, что оппозиции эти рухнули и превратились в прах.
... .А что это такое — люди 1990-х? Каковы были типические черты нашего современника этого десятилетия? Ничего нового: это люди революционного периода.
