(хотя невольно возникает вопрос о практическом значении столь низкого показателя; в Пруссии в то время он был равен нулю), в Португалии он составлял 78%.34 Возможно, фрагментация Европы произошла благодаря свободной прессе, покупаемой грамотными людьми (вспомним формулу Мао), знакомящей все большее число людей с новой идеей применения новых идей. Такой аргумент позволил бы, по крайней мере, правильно датировать необычную креативность европейских разговоров, начавшихся с малого в конце XII века и ставших какофоничными к XVIII веку.
18 августа 1520 г. типография Мельхиора Лоттера в Виттенберге выпустила четыре тысячи экземпляров, по выражению Лютера, "широкого обращения к императору Карлу и знати Германии против тирании и подлости римской курии" "К христианскому дворянству немецкого народа", а на следующей неделе типография готовила еще более четырех тысяч экземпляров более длинной версии. В период с 1517 по 1520 г. было напечатано и продано около трехсот тысяч экземпляров работ Лютера, в том числе и "К христианскому дворянству". Возможно, если бы император Карл V или папа Лев X могли осуществлять такой контроль над типографиями Германии, как османский Сулейман Великий или китайский император Цяньлун, результат был бы иным.
Однако улучшение риторики, которое давала свободная пресса, происходило медленно. Частные письма во всей Европе вплоть до наших дней вскрывались и читались тайной полицией, которая разработала изощренные способы подделки оригинальных печатей. Вплоть до конца XVII века даже в Англии свобода письма была сомнительной. В 1579 г. королева Елизавета, возмущенная памфлетом, написанным пуританином Джоном Стаббсом с нападками на ее переговоры о браке с французской королевской семьей (католической), отрубила себе правую руку тесаком, забив его в дом крокетным молотком, после чего сняла шляпу левой рукой и прокричала "Боже, храни королеву!". Однако Синдия Клегг утверждала по поводу этого и других елизаветинских дел, что цензура была неуклюжей и бессистемной, и, как утверждал Мильтон в "Ареопагите", она в любом случае была нововведением. Контроль за тем, что люди читают, не привлекал особого внимания аристократов до появления печатного станка и особенно до появления произведений на вульгарных языках (Галилей мог бы остаться безнаказанным за свои диковинные взгляды на небо, если бы не изложил их на своем убедительном итальянском языке). В деле Стаббса, например, речь шла об устаревшем законе, относящемся к мужу бывшей королевы Марии, а не о притязаниях на обычное право цензурировать все публикации. Стаббс, его издатель и печатник были привлечены к ответственности за клевету, а не за измену (если бы речь шла об измене, то наказанием было бы не просто увечье, а медленная смерть, достойная фильма Мэла Гибсона; на самом деле Елизавета неискренне заявила, что добивалась обвинения в измене, чтобы впечатлить своих французских союзников против испанцев). Серьезные вопросы национального выживания, отмечает Клегг, зависели от длительного романа Елизаветы с наследником французского престола. В конце концов, это было время до разгрома Армады.
Цензура в Китае была гораздо более рутинной и тщательной, например, в XVIII веке казнили человека и обратили в рабство его семью за то, что он напечатал иероглиф, обозначающий имя императора. Более поздние цензурные меры в Европе, такие как "Индекс запрещенных книг", несмотря на то, что неоднократно предпринимались попытки отменить преследования британцев по Закону о государственной тайне за публикацию книг о деятельности МИ-6, были подорваны публикацией в других юрисдикциях раздробленной Европы, сначала в Венеции, затем в Базеле и Голландии, а также контрабандой. Вспомните запрет "Чаттерли" или "Тропик Рака".
Глава 13.
Во всяком случае, результаты соединения древних китайских (и арабских, и османских, и инкских, и африканских) изобретений с современным всплеском европейского творчества лежат сейчас вокруг вас - компьютеры, электрические лампы, электрические машины, точные инструменты, пластиковые принтеры, ткани на масляной основе, телефоны, прессованная древесина, Фанера, гипсокартон, листовое стекло, стальные каркасы, железобетон, автомобили, ковры машинного плетения, центральное отопление и охлаждение - все это было изобретено в XIX и XX веках в Европе, которая практиковала инновации с безумным энтузиазмом и не имела императора, который мог бы опровергнуть эту практику.
Поэтому теории стадий, возникшие в XVIII веке и использовавшие аналогию с ростом деревьев, ошибочны. Смит, Маркс, немецкая историческая школа, теория модернизации и американский историк-эколог Ростоу оказались неправы. Страны не похожи на деревья, которые растут строго сами по себе, от листа, цветка или ствола. В историческом плане нет стадий желудя, саженца, молодого дерева, старого дуба, которые должны быть пройдены. Молодые "деревья" могут миновать эти стадии, заимствуя листья или целые ветви непосредственно у старых деревьев - так же, как Запад заимствовал у Китая, и так же, как сейчас Китай заимствует у Запада в маниакальном темпе.
И точно так же, по тем же причинам, древовидная и зависящая от стадий метафора, характерная для современной "теории роста" в технической экономикс, вводит в заблуждение. Великий историк экономики Александр Гершенкрон (1904-1978) подчеркивал давление тревожной отсталости на то, как будет проходить "стадия", скажем, в России по сравнению с Англией. А великий историк экономики Сидни Поллард (1925-1998 гг.) добавил к этому "дифференциацию современности", т.е. различные региональные или международные условия, в которых живет "этап", например, Англия в мире технологической отсталости или Китай в разгар "азиатских тигров". Страны не растут сами по себе, как деревья. Они затеняются другими или могут заимствовать рост.
Кроме того, теории стадий зависят от накопленного капитала и поэтому предсказывают вялость роста, плохо отражающую историю. Вскоре после изобретения в 1950-х годах модели Солоу было обнаружено, что после возмущения для достижения устойчивого состояния в пределах 90% требуется столетие, что должно было бы насторожить теоретиков роста, предпочитающих капитал, и показать, что с их моделями что-то не так. Как мы знаем сейчас лучше, чем экономист мог бы знать в 1957 году, догоняющий рост при буржуазном достоинстве и свободе занимает десятилетия, а не столетия. Посмотрите на Сингапур или Сицилию. На миланской встрече Международной ассоциации экономической истории в сентябре 1994 г. я спросил у уругвайского историка экономики, сильно зараженного новой теорией роста, сколько времени, по его мнению, потребуется его стране, чтобы догнать Север. "Два века", - с грустью ответил он. Похоже, что теория может свести с ума даже выдающегося ученого. Подобное академическое безумие опровергается историческими свидетельствами - от Германии XIX века до Тайваня XX - о том, что страна, почитающая и освобождающая свою буржуазию, может достичь современного уровня жизни даже для самых бедных за пару поколений. Максимум за три.
Другая популярная и неисторическая метафора - бег наперегонки, в котором, естественно, страны, стартовавшие позже, должны дольше догонять. Так, представитель
