очень по-разному. Я бы сказал, что в той исходной точке человеку, начинающему жизнь, больше всего помогали две вещи: либо какая-то веселая беспечность, которая позволяла достаточно лихо проскакивать через эти американские горки, либо стальная жестокая воля. Ни то ни другое не гарантировало ничего в дальнейшем, потому что по окончании 1990-х и с теми, и с другими опять же все было по-разному. Но вот прожить то время людям с таким строением души было проще всего. Тяжелее всего было тем, кто психологически принадлежал к позднесоветской интеллигенции — научной, гуманитарной и так далее. Генетически я тоже оттуда: сын преподавателей с многолетним стажем, дома стояли собрания сочинений, мы ходили в киноклуб смотреть Тарковского и все такое. Но в тот момент, когда я оказался в той университетской компании, выяснилось, что я без этого более-менее могу прожить. Входить в тот мир, не растеряв идеалистического, тонкого, сложного взгляда на вещи, было сложнее. Всем, чтобы выжить, пришлось пережить какое-то огрубление, что ли... отрезать от себя какие-то части того, что дано было воспитанием и происхождением. Чтобы было проще. Чтобы просто можно было разбавлять спирт Royal водой из-под крана в жестяном чайнике, не задумываясь о последствиях, впитывать огромное количество информации и весело проводить время.
«ЛОЖНОЕ ДВИЖЕНИЕ»
Я тогда очень много ходил в Музей кино Клеймана, пропадал там, смотрел по два фильма за вечер: Годара, Трюффо, Вендерса, еще каких-то немцев — все, что показывали, запоем. Музей кино был буквально через сквер от Белого дома, и вот уже принят Указ No 1 400, и вот уже возле Белого дома собираются митингующие, уже его оцепляют спиралью Бруно и стоит ОМОН. И я еду на эскалаторе на станции «Краснопресненская» в Музей кино, а по эскалатору, идущему вниз, милиция дубинками сбрасывает людей, которые митинговали рядом с метро. Толкают их так, что они вниз летят. Сейчас часто принято говорить, что Москва — это такое странное место, где с одной стороны — аресты, а с другой стороны — кинофестивали, и все это как-то странно совмещается. Так вот, началось это не сегодня, и 1993 год — это апофеоз подобного сочетания: у тебя два фильма Годара за вечер, а рядом людей сбрасывают вниз с эскалатора.
Однажды на таком сеансе я встретил свою однокурсницу — такую настоящую правильную советскую девушку, по-моему, она была в родстве с бывшим секретарем ЦК по идеологии. Уже все вверх дном, а у нее жизнь по-прежнему размеренно распланирована на годы вперед. Она мне говорит: «Юрий, прекрасно, что я вас встретила, вот расписание на следующий месяц. Не могли бы вы мне подсказать, какие фильмы я должна посмотреть?» Я говорю: «С радостью, вот этот, этот и этот». И она, согласно моим рекомендациям, едет вечером третьего октября в Музей кино, выходит из метро и видит, что рядом бегают люди с автоматами, пули летят, грузовики куда-то едут, ну просто черт знает что. И к ней подскакивает милиционер, кидает ее на асфальт и кричит: «Дура, ты куда прешь, тут стрельба, тебя сейчас тут убьют просто». Она отвечает: «Простите, у меня сейчас начинается сеанс, фильм Вима Вендерса „Ложное движение“». Он ей: «Ты что, идиотка, какое „Ложное движение“? Быстро назад в метро, пока еще можно туда зайти». Она говорит: «Нет-нет, вы не понимаете, у меня билет, у меня киносеанс, через пятнадцать минут начинается». И она как-то вырвалась от этого мента и под пулями дошла до Музея кино, обнаружила, что он не работает, и в этот момент уже решила: «Ну ладно, не работает так не работает», — и спокойно поехала домой. То есть ее уверенность в завтрашнем и сегодняшнем дне была настолько велика, что если у нее есть билет и есть киносеанс, то она под пулями должна все равно до него дойти.
СТАРЫЕ ЛЮДИ И НОВЫЕ ЛЮДИ
У Пелевина где-то есть такая фраза: «Вечность превратилась в пятнышко на лобовом стекле „Мерседеса“». Я думаю, что людям, привыкшим к размеренному жизненному укладу, им было тяжелее всего. И среди них были, например, мои родители. Тогда я этого не понимал, но сейчас для меня их тогдашняя жизнь видится как трагедия. Для них мир рухнул. Этот теплый позднесоветский мир с походами в гости, с разговорами о новых книжках, просмотром кино, обсуждениями того, куда должна двигаться страна, с толстыми журналами — вот это все мгновенно обнулилось, осталась ледяная пустыня. Все превратилось в пятнышко на ветровом стекле.
Появился новый тип людей, которые еще в 1980-х, наверное, были — но тут они стали главными. И я даже не про бандитов говорю, а про людей предприимчивых, жестоких, людей со стальными зубами. Скажем, торгаши в широком смысле слова были и в советском мире — и почитаемые, и одновременно презираемые, но любая продавщица являлась частью понятной номенклатурной системы. А люди, которые начали ворочать деньгами в 1990-е, — сразу было видно, что это совсем другие люди. И оказалось, что вся жизнь теперь принадлежит им. Что к ним постоянно надо ходить на поклон, надо учиться с ними разговаривать — вообще, все от них зависит. И это был тяжелый опыт.
Моя жизнь тем временем продолжалась. Надо было где-то работать, никаких стипендий и родительских денег к 1993 году уже, понятно, не хватало. А что такое работа в этом новом мире, когда ты продолжаешь получать философское образование, я не понимал. Кстати, у людей на один-два года младше уже был ответ на этот вопрос — их всех просто смел, засосал в себя мир политтехнологий; условный Фонд эффективной политики Глеба Павловского и подобного рода организации. И буквально через пару лет это стало для коллег-философов такой профессией по умолчанию. Там я, слава богу, не отметился, но жизнь то и дело заносила в какие-то места, где тебе вдруг надо общаться с твоими же ровесниками, у которых ноль образования, но они почему-то ворочают миллионами и миллиардами.
И ты понимаешь, что за этим стоит грандиозный обман, что они «делают вид», пускают пыль в глаза, и ничем хорошим эта их «деятельность» кончиться не может. Что все это лопнет, как мыльный пузырь, через месяц или через год, и оно действительно лопалось, как мыльный пузырь, и эти люди куда-то исчезали. Гоголевский мир, мир миражей, призраков, причем незнакомой тебе человеческой породы.
1991-Й И 1993-Й
У людей, которые на год-два
