проблему экономической революции и разрушительную мощь эволюционирующих институтов.
Глава 2. Разделение труда, разрушение и революция
Человек испытывает множество потребностей, от удовлетворения которых зависит его счастье, и неудовлетворение которых влечет за собой страдание. В одиночку, будучи обособленным, он может удовлетворить эти потребности лишь частично, в недостаточной степени. Общественный инстинкт сводит его с такими же людьми и подталкивает к общению с ними. Таким образом, под воздействием личных интересов индивидов, сведенных вместе, возникает определенное разделение труда, которое с необходимостью влечет за собой обмен. Коротко говоря, мы наблюдаем возникновение организации, посредством которой человек удовлетворяет свои потребности полнее, чем он мог бы сделать это, живя в одиночестве.
…Эта естественная организация называется обществом.
Стало быть, цель общества заключается в наиболее полном удовлетворении потребностей человека. Разделение труда и обмен – вот средства, с помощью которых это достигается.
Густав де Молинари. Производство безопасности
Большая разница между экономикой, основанной на продаже вещей, и экономикой, сфокусированной на продаже сокращения трансакционных издержек, заключается в том, что вторая позволяет эффективнее использовать уже принадлежащие нам вещи. Однако переход от продажи к совместному использованию, подобно результатам первых двух революций – неолитической и промышленной, может сопровождаться разрушительными последствиями. Исчезнут некоторые институты, от которых мы все еще зависим, а попытки сохранить привычные подходы могут привести к ненужным и весьма затратным для нас проволочкам, ведь очень трудно предвидеть, как будет функционировать новая система.
Неолитическая революция позволила людям вступать в сложные отношения более или менее добровольной зависимости, распределяя экономию от организации и информации. Следствием промышленной революции стал поразительный рост производительности, который открыл всем людям, кроме самых бедных, возможность стать собственниками разнообразных товаров и инструментов (за полвека до ее начала этими вещами могли владеть только самые богатые люди).
В этой главе я сначала расскажу о том, почему обмен и совместное использование имеют важнейшее значение для быстрого развития экономики и людей. А затем мы перейдем к рассмотрению двух великих экономических революций, а также обсудим, как в каждой из них во благо людей использовались кооперация и разделение труда.
Обмен и совместное использование как кооперация
Добровольный обмен – удивительное явление. Подарки хороши сами по себе, но никто не может зависеть от вещей, достающихся даром, как от постоянного источника питания или защиты; к тому же подарки практикуются в основном в человеческих обществах и за их пределами почти неизвестны. В животном, да и в растительном мире действия их обитателей определяются собственными интересами и выбором в процессе эволюции и естественного отбора генов, «ответственных» за эгоизм [20].
Человеческие общества являются взаимозависимыми и кооперативными в том смысле, что люди специализируются на изготовлении определенных продуктов и предоставлении услуг, полагаясь в получении остальных необходимых им благ на других людей. Конечно, эти отношения зависимости могут носить характер эксплуатации, когда некий человек или группа людей подчиняет себе других и присваивает плоды их труда. Но в большинстве обществ человеческая зависимость носит кооперативный характер. Как уже упоминалось, базисная человеческая «склонность к торгу и обмену» (Адам Смит) основывается на еще более глубоком импульсе к кооперации. По мнению ряда ученых, этот импульс, по-видимому, согласуется с поведенческой склонностью к кооперации.
Как утверждает Джеральд Гаус в своей книге «Порядок общественного разума», люди являются «условными кооператорами, следующими правилам» (Gaus, 2010, p. 96). Социологи пришли к выводу, что объединенные в группы люди внутренне положительно оценивают кооперацию, а некооперативное поведение подлежит наказанию. Отсюда возникают два вопроса:
(1) Действительно ли люди соблюдают или нарушают правила, идя на поводу собственных предпочтений (то есть действительно ли людям нравится следовать правилам, независимо от других материальных выгод, которые мы от этого получаем)?
(2) Достигли ли люди в своем развитии той стадии, когда нарушение правил кем-либо другим действительно вызывает у них гнев?
Ответ «да» на первый вопрос означает следующее: мы ожидаем, что большинство людей будут подчиняться правилам до тех пор, пока у них не появятся веские причины, чтобы нарушать их. Положительный ответ на второй вопрос подразумевает, что общественное благо применения некой нормы будет продуцироваться людьми едва ли не против их воли (при виде того, как некто пренебрегает правилами, вы будете думать: «Я ничего не должен говорить», но ваше тело будет переполнено «коктейлем» из химических веществ, способным инициировать конфронтацию с правонарушителем).
Нет ни малейших сомнений в том, что биология сотрудничества и обнаружения отступничества глубоко укоренена в нашей ментальной архитектуре как поведенческое наследие. Вот как высказывается об этом биолог Эдвард Уилсон в своей книге «Смысл существования человека»:
Конфликт между двумя этими силами можно лаконично выразить так: внутри группы эгоисты берут верх над альтруистами, но группы альтруистов оказываются сильнее, чем группы эгоистов. Далее я рискую скатиться в чрезмерное упрощение, но все же переформулирую эту мысль еще раз: индивидуальный отбор стимулировал грехи, а групповой – добродетели (Wilson, 2015, p. 33; Уилсон, 2015, с. 31).
В процессе научных изысканий экономисты пришли к выводу, что в человеческих обществах добровольный обмен является одной из самых важных форм кооперации [21]. Рассмотрим историю, рассказанную британским экономистом Ричардом Редфордом, который во время Второй мировой войны был взят в плен немцами и оказался в лагере для военнопленных:
После того как люди попали в плен, они, столкнувшись с ограниченным размером и равенством пайков, быстро осознали нежелательность и неуместность подарков в виде сигарет или продуктов (и для себя лично, и в отношении других). «Доброжелательность» переродилась в торговлю как более справедливое средство максимизации индивидуального удовлетворения.
Через две недели после пленения мы оказались в транзитном лагере в Италии. По прибытии мы сразу получили четверть недельного продовольственного пайка от Красного Креста. Объем торгов на лагерных «биржах» значительно увеличился. Все начиналось с прямого бартера, когда, например, некурящий человек отдавал товарищу сигареты и получал взамен пайковый шоколад; ему на смену пришли более сложные обмены, вскоре превратившиеся в общепринятый обычай (Radford, 1945, p. 190–191).
Редфорд отнюдь не утверждал, что в подарках было нечто неправильное. Наоборот, даже в лагере для военнопленных люди находили выгодные для себя и другой стороны способы «платить натурой, торговать и обмениваться». Мы еще вернемся к вопросу о том, что для этого люди должны обладать способностью к абстрактному мышлению: для понимания того, что выгодно вам, я должен уметь поставить себя на ваше место. Именно это и происходит в случае добровольного обмена: я должен предложить вам нечто, в чем вы действительно нуждаетесь [22].
