«Произвол и непредсказуемость в политике я считаю признаком слабости правительства. Потому что правительства начинают произвольно менять законы и нормы именно тогда, когда они не в состоянии разработать и внедрить последовательную политику, то есть когда они слабы. Слабость правительства проявляется и в том, что у него не хватает сил создать необходимые институты, в первую очередь для защиты прав собственности и соблюдения договорных условий, без которых не может нормально функционировать рынок. В таких условиях хозяйствующим субъектам приходится искать способы обойти все эти хаотичные и непредсказуемые требования закона и как-то приспосабливаться к примитивным или плохо работающим институтам и корысти нищих чиновников. При таком положении дел неизбежно расцветает коррупция, которую к тому же подпитывает ускоренная приватизация госактивов и тот неизбежный факт, что в любой отдельно взятый момент проводимые реформы всегда в той или иной мере недостаточны. В таких условиях, и особенно когда правительство слабо, возможно быстрое распространение коррупции и корыстных сговоров внутри госаппарата».
Одно из самых обстоятельных рассуждений о роли экономического фактора в истории второй российской революции принадлежит, повторюсь, Владимиру Мау и Ирине Стародубровской [36] . Они рассмотрели более широкий контекст бюджетного кризиса 1997 года и отметили, что «хотя корни его можно найти в середине 1980-х гг., особенно острым он стал в середине 1990-х гг.». С их точки зрения, это был типичный кризис, свойственный завершающим периодам революций. На этом этапе государство в некоторых областях снова начинает функционировать, и в России, в частности, был восстановлен монетарный контроль Центрального банка, удалось снизить инфляцию и стабилизировать рубль. Но на практике это вызвало противоположный эффект и только усугубило бюджетную проблему, поскольку увеличивать поступления в бюджет и одновременно снижать реальную стоимость его фиксированных номинальных затрат за счет инфляции стало уже невозможно.
По мнению нобелевского лауреата Джозефа Стиглица, известного критика МВФ, тогда был шанс применить и в России наработки китайских реформ и поставить во главу угла структурные и институциональные преобразования [37] . Стиглиц особенно настойчиво критиковал «Вашингтонский консенсус», его безоглядную веру в волшебную силу макроэкономической стабилизации и пренебрежение остальными крайне важными микроэкономическими реформами. Он утверждал, что, навязывая России «шоковую терапию», МВФ и все остальные никак не учитывали уроки российской истории и культуры. Эти рассуждения Стиглица блистательно проанализировал Мау [38] . Он показал, что они ошибочны, постольку поскольку реформаторы и все, кто, как и МВФ, пытались им помочь, не проводили некий социальный эксперимент, при котором они могли бы по своему усмотрению определять вводные, а вынуждены были начать с той стартовой позиции, какая досталась им исторически, и выбирать они могли только из тех немногих вариантов, какие были им доступны.
Чтобы правильно понимать, каким образом российское общество строит свои приоритеты, крайне важно уяснить исторический контекст. В 2005 году, обращаясь с ежегодным посланием к Федеральному собранию, Владимир Путин сказал, что «крушение Советского Союза было крупнейшей геополитической катастрофой века. Для российского же народа оно стало настоящей драмой». Ностальгия по былой империи, скорее всего, шокирует западного комментатора, не знакомого с историческим контекстом, но внутри самой империи, особенно если ее распад не стал результатом поражения в какой-нибудь войне, ее крах в глазах большинства россиян неизбежно рвет все устоявшиеся связи, лишает общество привычных ориентиров и порождает неуверенность в завтрашнем дне.
О таком эффекте писал и Егор Гайдар. Он на исторических параллелях показал, что, когда общество таким образом дезориентировано, власть могут захватить всякого рода демагоги и реваншисты. Любой, кто пребывает в состоянии постимперской депрессии, легко поверит демагогическим рассуждениям о том, что былое величие державы уничтожено подлыми «ударами в спину» и что вернуть его можно и нужно, объединившись вокруг авторитарного лидера, который безжалостно покарает предателей среди своих и врагов среди чужих. Именно это случилось, например, в Германии с приходом нацистов к власти, и Гайдар предупреждает о такой опасности.
Крах социалистической системы, пишет Гайдар, «был предопределен базовыми характеристиками советской экономико-политической системы: сформированные в конце 1920-х – начале 1930-х годов институты были слишком ригидными, не позволяли стране адаптироваться к вызовам мирового развития конца XX в. Наследие социалистической индустриализации, аномальная оборонная нагрузка, тяжелый кризис сельского хозяйства, не конкурентоспособность обрабатывающих отраслей делали крушение режима неизбежным. В 1970 – начале 1980-х годов эти проблемы можно было регулировать за счет высоких нефтяных цен. Но это недостаточно надежный фундамент для того, чтобы сохранить последнюю империю».
Гайдар показывает, что ахиллесовой пятой советской системы было сельское хозяйство. Сталин его нещадно эксплуатировал в интересах промышленного развития, и какое-то время ему удавалось получать требуемые результаты. Но это свидетельствует лишь о том, что кривые предложения в долгосрочном плане гораздо более эластичны, чем в краткосрочном. В течение какого-то короткого срока крестьян действительно можно было заставлять отдавать за бесценок львиную долю их урожая. Но в долгосрочном плане, когда из села выжимают всю продукцию и одновременно забирают людей для нужд новой промышленности, лучшая, наиболее продуктивная часть сельской рабочей силы неизбежно в конце концов переберется из деревни в город. В результате как раз такого процесса советское сельское хозяйство постепенно теряло свою эффективность. Когда вдобавок началось покорение целины и прочие безумные мегапроекты, «житница планеты» и вовсе превратилась в ее голодный край. Советскому Союзу приходилось закупать за рубежом все больше и больше продовольствия. Не имея при этом для продажи конкурентоспособного оборудования и иных промышленных товаров, получить валюту для оплаты растущего импорта СССР мог только за счет экспорта нефти. Пока увеличивалась добыча на богатых новых месторождениях в Сибири, пока благодаря политике ОПЕК и снижению добычи в США росли мировые цены на нефть, СССР удавалось таким образом компенсировать все возраставшие потери в сельском хозяйстве. В какой-то момент ему даже хватило средств на то, чтобы запустить агрессивную военную и политическую кампанию. Но вскоре добыча нефти внутри страны стала снижаться (что можно объяснить неэффективностью советской системы управления), а мировые цены на нефть обрушились (из-за растущего объема производства в странах – не членах ОПЕК и в Саудовской Аравии, а также за счет более эффективного использования энергоносителей на Западе). Результатом стечения этих обстоятельств для СССР стал острый финансовый кризис.
