Необычной в тогдашней России для стороннего наблюдателя была еще и некая сезонность политической жизни. Поясню на конкретном примере. В начале 1998 года миссия МВФ готовила проектировки платежного баланса на год и пыталась выяснить, получится ли увеличить валютный запас до рекомендованного уровня. В ответ в правительстве неизменно заявляли с уверенностью, что это невозможно, поскольку валютный запас всегда резко сокращается сначала в сентябре и потом в январе. Причем экономический анализ подтверждал, что они правы и что в этом процессе действительно наблюдается именно такая сезонность. Однако трудно было поверить, что в постсоветской России уже устоялся какой-то типичный порядок поддержания платежного баланса: его ведь вообще хоть как-то планировать начали только в 1995 году. Но какая-то связь явно существовала.
На практике все выглядело следующим образом. Поскольку согласованная политика проводилась плохо, то к сентябрю неудовлетворительность ее результатов становилась очевидной, и на рынке все начинали избавляться от рубля. А в январе казна в массовом порядке гасила просроченные задолженности и производила политически значимые выплаты, что приводило к росту ликвидности и усилению давления на национальную валюту. Так что с 1992-го по 1998 год в России стабильно наблюдался экономический цикл, обусловленный политическими факторами: во втором квартале года ведется серьезная работа по осуществлению политики в рамках новой программы (договоренности с МВФ обычно подписывались именно в это время) и результаты пока кажутся многообещающими; в третьем квартале появляется некоторая успокоенность, начинаются осложнения, и программа постепенно сбивается с курса; в четвертом квартале воцаряется чувство неизбежности провала, серьезные усилия прекращаются и уже проявляются последствия этого; в первом квартале в политическом истеблишменте происходит переполох и власти, сжав зубы, берутся за разработку очередной программы в надежде справиться-таки на этот раз с проблемами. Далее начинается следующий цикл. В 1999 году три правительства – Примакова, Степашина и Путина – приложили немало усилий, чтобы наконец избавиться от этой порочной цикличности.
После президентских выборов в 1996 году все признавали, что из-за сопутствовавших политических передряг было упущено ценное время. Но при этом считалось, что избежать такой потери было практически невозможно, зато уж теперь предоставлялась возможность начать двигаться вперед быстрыми темпами. И если бы не постоянные болезни Ельцина, то, может быть, так бы оно все и случилось. Хотя не следует сбрасывать со счетов, что коммунисты и их союзники в декабре 1995 года победили на выборах в Думу, что Чубайс очень спешил провести залоговые аукционы [66] и что сами президентские выборы вызвали много нареканий.
И еще нужно помнить, что приходилось к тому же иметь дело с банкирами Михаилом Ходорковским (который тогда руководил банком «Менатеп»), Александром Смоленским и Владимиром Потаниным, с претендующим на роль вершителя политических судеб Борисом Березовским, с медийным магнатом Владимиром Гусинским и прочими. Все они в начале 1990-х баснословно обогатились, к середине десятилетия уже в целом контролировали СМИ и имели все возрастающее влияние на администрацию президента. А он, в свою очередь, подчас производил впечатление нерешительного правителя, впавшего в зависимость от их богатств и неспособного больше без их помощи справиться с политическими противниками. Такое впечатление особенно усилилось после того, как его переизбрали в 1996 году на второй срок [67] .
Последствия предшествовавших десятилетий, отмеченных воинственностью и недоверием, продолжали сказываться на отношениях между Россией и Западом. Западные политики стремились принять участие в российских делах, но с минимумом затрат. Это особенно ярко выражалось в выжидательной позиции, которую в 1989 – 1992 гг. с подачи советника президента по вопросам национальной безопасности Брента Скоукрофта занимали США и которая в значительной степени определяет с тех пор политику по отношению к России всего Запада в целом. При этом многие обозреватели и в России, и за ее пределами уверены, что повестка дня МВФ напрямую зависит от политических интересов основных акционеров фонда [68] . И так же принято считать, что активнее и откровеннее всех свою собственную политику навязывают фонду именно США.
Не исключено, что США сильнее, чем другие, претендовали на ключевую роль в отношениях с Россией – как за счет двусторонних контактов, так и через МВФ. Некоторые даже убеждены, что фонд вообще был не более чем агентом министерства финансов США. В какой степени это соответствует действительности? Мишель Камдессю в беседах, состоявшихся между нами во время написания этой книги, категорически отрицал, что вообще когда-либо поддавался политическому давлению по вопросам, касавшимся отношений фонда с Россией. О некоторых особо значимых эпизодах будет сказано подробнее в последующих главах, а пока стоит остановиться в более общем плане на том, как реально обстояло дело с политическим влиянием на МВФ.
Камдессю так определяет суть вопроса: «Руководство (МВФ) практически непрерывно ведет диалог с членами совета исполнительных директоров и представителями крупных акционеров. И естественно, их мнение требует к себе особого внимания. Нередко по важным вопросам подходы и даже приоритеты у них и у фонда совпадают, а иногда они даже предлагают какие-то новые идеи и мысли, которые руководству фонда есть смысл принять на рассмотрение. Вообще, по поводу того, в каком направлении предпочтительнее двигаться, и даже по поводу временн ы х параметров разногласия случаются крайне редко».
В такой ситуации у высокопоставленных чиновников в некоторых странах – членах фонда возникает соблазн похвастаться, что они-де повлияли на МВФ и на его выбор того или иного подхода. У некоторых желание выслужиться таким образом перед собственным руководством или перед избирателями заходит так далеко, что они начинают распространяться даже в прессе об этих своих «заслугах». Хотя очевидно: «заставить» МВФ сделать то, что и так входит в его планы, не то что бы архисложно. Камдессю и Фишер мирились с такой тактикой, считая ее «неизбежным злом», присущим диалогу со странами-акционерами.
За некоторыми исключениями (о которых скажу позже), я согласен с Камдессю по поводу прямого политического давления. Я участвовал в переговорном процессе МВФ в период с 1993-го по 2001 год, и при моей компетенции любая попытка политического вмешательства стала бы мне известна. Могу смело сказать, что на моем уровне очевидного политического давления не наблюдалось. При этом факт остается фактом: МВФ – организация международная, она выражает политические приоритеты, которые ее члены определяют коллективными решениями. Так что утверждать, что политические соображения вовсе не принимаются в расчет, что нет как минимум косвенного влияния путем лоббирования или обсуждения приоритетов, было бы просто наивно. Но, поскольку обсуждения ведутся непрерывно и внутри самого фонда, на всех уровнях, определить, где кончается обычная форма взаимодействия и начинается политическое влияние, практически невозможно.
