Одно государство и два народа. Кризис государственности
После преодоления смутного времени с 1613 г. в стране наблюдался расцвет российской государственности.
Во-первых, царь (светская власть) стал править в «симфонии» со свободной и авторитетной Церковью (духовная власть).
Во-вторых, все народы, населявшие Российскую Империю, были равны. Более того, некоторые из них сохранились и вышли на более высокий уровень духовного и культурного развития благодаря тому, что они вошли в состав империи. При этом особую роль играл русский народ (в лице малороссов, белорусов, великороссов) как державообразующий.
В-третьих, царская государственная власть дополнялась Боярской Думой (аристократический элемент власти) и избиравшимися снизу Земскими соборами (демократический элемент власти). На низовом уровне имело место народное самоуправление. Основным первичным «социумом» в России как крестьянской стране была сельская община, которая на местах решала многие важные вопросы.
В-четвертых, все сословия общества так или иначе осуществляли свое служение во имя укрепления российской государственности. Особая роль при этом принадлежала дворянству. Оно несло тягло военной службы, получая за это поместья (без права их передачи по наследству). Крестьяне, прикрепленные к этим поместьям (крепостные крестьяне), в свою очередь, несли хозяйственное тягло, а также военную повинность. В православной стране прикрепление крестьян к земле рассматривалось не как форма рабского крепостничества, а как форма христианского послушания и служения.
Итак, сложилась стройная, иерархическая государственная система с четким разделением прав и обязанностей отдельных сословий, сочетанием централизованного управления и самоуправления на местах при приоритете духовных начал общественной жизни над материальными соображениями. Ответственность людей друг перед другом и каждого перед обществом строилась, в конечном счете, на служении Богу и на страхе Божием. В этом было отличие общественной и государственной жизни в России от жизни в Европе: фундаментом первой было религиозно-нравственное чувство; фундаментом второй – юридические нормы. Юридические нормы на Западе призваны были сглаживать звериные начала в человеке, которые проявлялись в борьбе эгоизмов отдельных личностей между собой и с верховной властью.
Однако постепенно монолитное здание российской государственности стало давать трещины. Об одной из таких серьезных трещин мы выше сказали: Петр I ликвидировал Патриаршество и фактически установил государственное управление Церковью. «Симфония» властей была разрушена.
Постепенно происходила трансформация крепостного права. В учебниках его хронологические рамки обычно определяют периодом 1597–1861 гг. При Петре I начался, а при Екатерине II закончился процесс изменения статуса дворянских поместий: если раньше их владелец (пользователь) не имел права передавать землю в наследство детям, то теперь право собственности стало наследуемым. Менялся смысл прикрепления крестьян к земле: теперь они фактически становились «живым приложением», которое наследовалось вместе с недвижимостью – землей. Процесс закрепощения был завершен при Петре III в 1762 г. Им был издан указ, согласно которому дворяне были освобождены от повинности военной службы, а крестьяне оставались по-прежнему прикрепленными к земле. Был нарушен принцип справедливости, крестьяне фактически становились личной собственностью помещика. Завершившийся процесс закрепощения крестьян фактически означал раскол России на два народа: дворянство и крепостных крестьян. Первые получили право господствовать, у вторых осталась лишь обязанность трудиться. Конечно, острота противоречий между помещиками и крепостными крестьянами часто смягчалась тем, что те и другие были православными христианами. Но раскол в обществе был налицо. Особенно «эмансипировалась» от народа та часть дворянства, которая составляла государственный аппарат и находилась в Петербурге и других крупных городах России. Это было сословие государственной бюрократии со своими особыми интересами и запросами, своей субкультурой. Царь, будучи хозяином всей России и «отцом» всему народу страны, безусловно, не мог не думать о благополучии крепостных крестьян, других сословий российского общества. Но государственная бюрократия становилась непреодолимым барьером между Государем и народом. Аристократическая верхушка России не только оторвалась от своего народа. Она одновременно стала ориентироваться на Запад с его внешним лоском, погоней за богатством и славой, забвением Бога. Фактически представители этой верхушки стали ощущать себя иностранцами в собственной стране (достаточно вспомнить, что они предпочитали говорить не по-русски, а на французском языке).
Один из столпов славянофильства – А. С. Хомяков, сам принадлежа к сословию помещиков, нелицеприятно писал, что это сословие иностранцев, чуждых России: «Как бы каждый из нас ни любил Россию, мы все как общество – постоянные враги ее, разумеется, бессознательно. Мы враги ее, потому что мы иностранцы, потому что мы господа крепостных соотечественников, потому что одуряем народ»[109].
Дело дошло даже до того, что она (верхушка) противопоставила себя не только народу, но и Царю. В глазах «нового», «прогрессивного» дворянства Царь был уже не Помазанником Божиим, а просто политической фигурой, которой можно двигать на шахматной доске политических игр и интриг. Дело дошло до дворцовых переворотов. Всего в период с 1730 по 1801 г. было проведено четыре таких переворота. Дворянство и гвардия привели к власти Анну Иоанновну, Елизавету, Екатерину II, Александра I. Заговорщики также убивают Петра III, Ивана VI и Павла I. Дальше – больше. Зараженные в масонских ложах антимонархическими и атеистическими идеями дворяне-офицеры вообще решили жить без Царя. Об этом свидетельствует восстание декабристов в 1825 г.
Приход к власти Николая I после восстания декабристов несколько улучшил ситуацию в стране, и Россия находилась в относительном спокойствии три десятка лет. Впрочем, разрушающие русскую государственность процессы продолжались, но они были подспудны и невидимы. Слабость русской государственности проявилась в Крымской войне, которую Россия проиграла, несмотря на беспримерный героизм простого народа. С восшествием на царский трон Александра II разрушительные процессы в государственном управлении стали набирать обороты. Царское самодержавие продолжало терять реальную поддержку со стороны дворянства. Тем более что у самого дворянства почва стала уходить из-под ног после отмены крепостного права. После начала реформы 1861 г. страна встала на путь развития капитализма, время «застойного» (и в то же время относительно стабильного) состояния российского общества закончилось. Начались новые, причем плохо прогнозируемые социально-экономические процессы, которыми власти управлять почти не могли. В городах стали появляться революционные элементы, которые сознательно расшатывали устои государства, требуя как минимум конституционной монархии, а как максимум – республики без монарха. Эффективность государственного управления в России стала падать также по причине быстрого укрепления в стране так называемой «четвертой власти» в виде газет и журналов, которые были в значительной степени под контролем нарождающейся буржуазии, а отчасти попали под контроль иностранного капитала. Несмотря на существование института цензуры, средства массовой информации вносили весомый вклад в расшатывание государственных устоев. Реформы Александра II (отмена крепостного права, земельные преобразования, финансовая, судебная, образовательная и другие реформы) не только не преодолели разделение России на два «народа», но еще более усугубили этот разрыв, создав в итоге угрозу существованию не только основной части русского народа, но и тому малому «народу», который Шарапов называл государственной бюрократией.
Шарапов был уже очевидцем этих процессов в стране. В молодости он несколько симпатизировал разного рода революционерам, «демократам» и «прогрессистам»[110]. Однако в зрелом возрасте Шарапов уже не только не разделял их взглядов, но всячески эти взгляды обличал. «Что такое демократия? Национальное обезличение, пошлая нивелировка умного и глупого, культурного и дикого, упразднение всех традиций, гибель всякого гения и таланта и торжество грядущего Хама», – говорил генерал Иванов, главный герой романа Шарапова «Диктатор».
Шарапов обращает внимание на то, что среди тех, кто расшатывал устои русской государственности, было непропорционально много евреев. Шарапов неоднократно возвращается к еврейскому вопросу, который имел множество аспектов: религиозно-духовный, административно-государственный, социальный, финансово-экономический и др. В 1899 г. вышла статья Шарапова, которая так и называлась: «Еврейский вопрос»[111]. Ослабление российской государственности происходило уже по той причине, что еврейство было организовано по кагальному принципу, имело свои законы и суды, школы, финансы и т. п.; фактически оно представляло собой «государство в государстве». В последние десятилетия XIX века еврейство, легко преодолевая черту оседлости, заполнило университеты и стало сеять антимонархические настроения среди студенческой молодежи; оно стало играть решающую роль в террористических организациях, политических партиях и разного рода социалистических и антигосударственных кружках. Обладая большими капиталами, они постепенно захватывали газеты и журналы, через которые сеяли антимонархические, антигосударственные и откровенно революционные идеи. После Манифеста 17 октября 1905 г. и создания Государственной Думы они стали использовать трибуну этого парламентского учреждения для еще более активной пропаганды указанных идей. «Полвека не прошло с первого легкого послабления евреям в России (речь идет о послаблениях, которые сделал Александр II сразу же после своего восхождения на трон. – В. К), а уже оккупация ими нашей бедной Родины, можно сказать, закончена!», – писал С. Ф. Шарапов в 1899 г.[112] С еврейством было достаточно сложно бороться, поскольку оно прибегало к проверенному средству маскировки – обращению из иудаизма в Христианство. «Что касается перехода евреев в Христианство, то при ослаблении в нас церковного духа и веры каков будет в новой вере более крепкий духовно еврей и по каким мотивам он здесь очутится? Не говорим об исключительных случаях искреннего перехода единиц, но огромное большинство разве не делает из этого акта очевидного гешефта?»[113].
