<...> Растения, высевавшиеся на полях с целью кормления животных, принадлежали к трём группам: 1) корнеплодам, в Англии турнепс, в Германии кормовая свёкла и в скандинавских государствах брюква; 2) кормовым капустам, во Франции; и 3) травам, в Испании эспарцет и люцерна, в Италии преимущественно александрийский клевер и люцерна и в Англии клевер. Италия скоро забросила культуру александрийского клевера и перешла на люцерну, откуда последняя перешла во Францию и в Венгрию. Из Англии клевер перешёл в Голландию, Данию, Бельгию, позже в скандинавские страны и уже оттуда перекочевал в Германию, прибалтийские страны, и возвратился, наконец, в Россию под названием английской дятловины.
В первое время развития посева многолетних бобовых они разводились только с кормовыми целями. Но раз проникнув на поля, они быстро оказали влияние на значительный подъём урожаев однолетних зерновых хлебов и быстро завоевали своё место в севообороте.
<... > Время вспашки травяного поля — причина, по которой старый нор-фолькский севооборот — 1) клевер, 2) озимая пшеница, 3) репа, 4) ячмень с подсевом клевера — не может быть признан травопольным, а представляет паровой севооборот с клевером в занятом пару. По этой же причине ясно, почему современный норфолькский севооборот необходимо считать травопольным: в нём поле многолетних трав вспахивается в октябре и на следующий год используется под яровую пшеницу» (с. 306, 310-311, 339).
Конечно, нельзя исключать, что норфолкский севооборот изобрёл какой-нибудь Williams. В Англии эта фамилия встречается с той же частотой, как в России Иванов или Смирнов. Но уж верно Williams'а из Норфолка звали не Василием!
Стоит добавить, что травопольные севообороты были известны и в России конца XIX века. Их сторонником выступал крупный учёный А.В. Советов (1826-1901).
Травопольные севообороты, то есть севообороты с многолетними бобовыми, действительно полезны. Бобовые живут в симбиозе с азотфиксирующими бактериями, поэтому почва под многолетними бобовыми обогащается азотом. А азот — один из трёх основных элементов минерального питания всех растений. Поэтому травопольные севообороты на самом деле улучшают и обогащают почву, делают её более «плодородной» (с точки зрения основных сельскохозяйственных культур, в первую очередь хлебных злаков, а также возделывающего их человека). И если бы Вильямс просто пропагандировал изобретённые задолго до него севообороты с многолетними бобовыми, то эта сторона его деятельности заслуживала бы положительной оценки.
Но Вильямс был типичным лжеучёным. И даже такое хорошее дело, как травопольные севообороты, он постарался изгадить. Во-первых, «травопольная система земледелия» была объявлена единой и общеобязательной для всей
огромной территории СССР. «Доказательство» общеобязательности этой системы всецело лежало в плоскости политической демагогии: одному типу хозяйства — социалистическому — должна соответствовать одна система земледелия — травопольная. Во-вторых, из множества бобовых трав Вильямс рекомендовал только две: клевер и люцерну. Между тем общий недостаток клевера и люцерны — низкая урожайность семян. Поэтому практики — агрономы и руководители колхозов и совхозов — сразу поняли, что довести площадь бобовых до требуемых начальством (и теорией Вильямса) величин будет необычайно трудно. Правда, «народный академик» твердил, что «это — пустая отговорка. Если нет семян, то нужно их получить. И задача получения семян представляется чрезвычайно легко выполнимой» (с. 330). Но то, что «чрезвычайно легко» получалось у Вильямса на бумаге, никак не удавалось в реальной жизни. Задача получения высоких и устойчивых урожаев семян клевера и люцерны не решена в России и по сей день.
Ещё одна характерная черта травопольных севооборотов по Вильямсу состоит в том, что они у «великого учёного сталинской эпохи» совсем не связаны с почвами! Кроме шуток: Вильямс рассматривал всего «три группы комбинаций многолетних злаков и многолетних бобовых, отвечающих в большей или меньшей степени условиям северной, южной и среднеазиатской областей СССР» (с. 332). То, что различные почвы — а в каждой из трёх огромных «областей» разнообразие почв очень велико — требуют соответствующего набора приспособленных к ним культур, до академика не доходило.
А следующий совет Вильямса начисто разбивает утверждение г-на Парше-ва, будто возвеличенный сталинским режимом «почвовед» выступал против монокультуры. Судите сами: «По всему, что сказано выше, понятно, что после травяного поля должно следовать только растение, которое может использовать этот избыток азота И лучшим растением, которое может использовать все благоприятные условия такого поля, представляются яровые мягкие пшеницы, которые могут следовать за травяным полем в течение двух лет подряд»
(с. 347).
Вообще-то, на языке 1930-х годов подобный совет называется вредительством. Выращивание пшеницы по пшенице резко увеличивает угрозу поражения посевов болезнями. А потери урожая от ржавчины, твёрдой и пыльной головни и прочих грибных заболеваний могут исчисляться десятками процентов. Припомним ещё и то, что эффективных фунгицидов в ту пору не было. Впрочем, во вредительстве в сталинское время обвиняли только честных людей, а такой заведомый прохвост, как Вильямс, чувствовал себя в безопасности.
Но коренной порок «травопольной системы земледелия» состоял всё-таки в том, что теория Вильямса никоим образом не позволяла определить, повышается «плодородие почвы» или снижается. То есть никто не мог проверить,
полезна рекомендуемая этой теорией агротехника или вредна. Узнать это можно только путём точного химического анализа почвы. Если принятый севооборот ведёт к увеличению содержания в почве гумуса и азота, то его необходимо признать почвоулучшающим. Урожайность сельскохозяйственных культур в таком севообороте будет постепенно повышаться от ротации к ротации. Пользуясь ненаучной, но не вышедшей до конца из употребления терминологией, можно сказать, что в подобном севообороте возрастает «плодородие почвы». И напротив, если севооборот приводит к снижению содержания гумуса и азота в почве, то условия для сельскохозяйственных культур будут ухудшаться, а урожаи (при прочих равных условиях) — падать.
Однако определить, что происходит с почвой на самом деле, нельзя без обращения к точным количественным методам. А Вильямс, как мы помним, безоговорочно отверг изучение количественных признаков! Более того, «народный академик» требовал запретить составление агрохимических карт! Конечно, это объясняется прежде всего полной беспомощностью «учёного-большевика» в химии, но результат всё равно был плачевным. Что касается научного почвоведения, которое не надо смешивать со «школой Вильямса», то его представители от точных количественных определений не отказывались. Но разве могли они надеяться на публикацию данных, противоречащих высочайше одобренному «учению» Вильямса?
