Другая, более современная, разновидность интенсивного сельского хозяйства предусматривает высокие затраты капитала. Она характерна для стран Западной Европы и США. Этот путь развития сельского хозяйства предусматривает отличную оснащённость фермеров разнообразными и высококачественными сельскохозяйственными машинами и орудиями, внесение высоких доз минеральных удобрений, широкое применение различных ядохимикатов (пестицидов, фунгицидов и гербицидов). При этом товарность производства очень высокая, а специализация каждого фермера обычно узкая.
Надо учесть, что страны Западной Европы вступили на путь интенсификации в значительной мере под влиянием своих климатических и почвенных условий. Климат Северо-Западной Европы (сюда можно включить Британские острова, Голландию, Бельгию, Данию, север Германии и Франции — словом, как раз ту часть Европы, которая на протяжении нескольких веков опережала по уровню экономического развития весь остальной мир) весьма влажный. Следовательно, здесь роскошные условия для поражения культурных растений грибными болезнями. Ведь грибы — не только съедобные, шляпочные, но и паразитирующие на растениях — обожают влагу. Значит, приходится применять фунгициды. Но от частых и регулярных дождей пышно растут и сорняки. И как тут обойтись без гербицидов? Почвы Западной Европы бедные, чернозёмов там нет, запасы гумуса незначительны, а потому и питательных веществ мало. И без широкого применения минеральных удобрений рассчитывать на высокие урожаи нельзя. Но высокие урожаи для западноевропейских стран превратились в настоятельную необходимость. Ведь индустриализация и урбанизация здесь начались раньше, чем в какой-либо другой части света. Притом две мировые войны и почти не прекращавшаяся международная напряжённость до и после них убеждали западноевропейские правительства в том, что рассчитывать на подвоз продуктов питания из-за мо
рей и океанов неосновательно, нужно стремиться к самообеспечению продовольствием.
Если в Западной Европе интенсивный и капиталоёмкий путь развития сельского хозяйства был, вероятно, единственно возможным, то о США этого сказать нельзя. Это государство очень большое и притом отнюдь не перенаселённое. Даже если вычесть малолюдную Аляску, то и на основной территории США плотность населения в 3-7 раз ниже, чем в ведущих странах Западной Европы. Так что жизненного пространства там хватает, и безусловной необходимости перехода на экологически опасную дорогу интенсификации не было. И многие американцы — от независимых экспертов в области сельского хозяйства до части простых фермеров — убеждены в том, что интенсивные технологии им искусственно навязали крупные корпорации и тесно сросшаяся с ними государственная машина. Связи между госаппаратом и корпорациями в США действительно очень прочные, типичным проявлением их служит переход ушедших в отставку госчиновников на доходные должности в крупных компаниях. Иногда при этом зарплата возрастает во много раз. И потому корпорации и государство в Америке в четыре руки работают над тем, как бы не допустить массового отказа фермеров от ядохимикатов. Ведь тогда гиганты химической промышленности, вроде печально знаменитой «Монсан-то», непременно вылетят в трубу. Правда, банкротство «Монсанто» неизбежно привело бы к улучшению здоровья американских граждан, а заодно и жителей многих других стран мира. Но мы уже рассмотрели показатели средней продолжительности жизни и знаем, что в США здоровье населения стоит не на первом месте. Этим американская модель развития как раз и отличается от японской, шведской или — зачем так далеко ходить? — канадской.
Но всё это их проблемы. А нам пора вернуться к нашим бедам. Из сказанного выше следует, что в России (имею в виду и РСФСР 1970-1980-х годов, и современную Россию) никаких природных, демографических и экономических предпосылок для внедрения интенсивных технологий не было и нет. Природные условия этого не требуют: земля наша велика и (в чернозёмной полосе, а также кое-где за её пределами) обильна, а населения, увы, немного. Рабочих рук в деревне мало, а из имеющейся рабсилы изрядная часть, к несчастью, сильно пьёт. Это называется «Смерть интенсивным технологиям!». Ожидать, что пьяный тракторист качественно выполнит ту или иную работу, по меньшей мере, наивно. А трезвого зачастую найти не удаётся.
Кстати, некоторые российские интеллигенты почему-то считают, что пьянство — это некое врождённое и неискоренимое свойство русского народа. Такой взгляд необходимо признать абсолютно ложным. Про Швецию XVIII века мы уже читали и при этом знаем, что сейчас там пьяниц и алкоголиков совсем немного. А вот что писал А.И. Герцен об Англии XIX века: «Английская толпа груба, многочисленные сборища её не обходятся без драк,
без пьяных, без всякого рода отвратительных сцен и, главное, без организованного на огромную скалу воровства»1.
Напрашивается вывод: массовое пьянство развивается там и тогда, где не просто жить плохо и безрадостно, но где отдельный человек чувствует своё бессилие и беспомощность. Он уверен, что от него ничего не зависит и он не в силах ничего изменить. На гегельянско-марксистском наречии такое состояние называется отчуждением.
Проверим это предположение на материале отечественной истории. В XIX веке в средней полосе России, где господствовало крепостное право, пили сильно. Правда, не все. По свидетельству Н.А. Некрасова, «у нас на семью пьющую/ Непьющая семья».
Но ведь и крепостными были тоже не все. Даже в центральных губерниях вокруг Москвы, где крепостничество расцвело наиболее пышным и махровым цветом (ныне это «красный пояс»), на положении крепостных находилось от 56 до 69% населения. Это большинство, но не подавляющее. Конечно, прямой связи между крепостным состоянием и пьянством не существовало. Но разве можно усомниться в том, что крепостные мужики спивались гораздо чаще, чем вольные люди вроде описанного И.С. Тургеневым однодворца Овсянникова?
Совсем по-другому обстояло дело на Русском Севере и в Сибири, где проживали лично свободные государственные крестьяне. Там очень значительную часть населения (во многих районах — большинство) составляли старообрядцы. А они, как известно, вообще не пили (и не курили). Сторонники господствующей церкви такой твёрдостью не отличались. По праздникам мужики выпивали, иногда — сильно. Но пьяницы встречались редко. Например, по данным Шерстобоева, в петровское время на жителя Илимского воеводства приходилась одна бутылка хлебного вина в год. Бутылки тогда были больше нынешних (600 г), а половину населения составляли дети до 16 лет. Однако и 1,2 литра спиртного на взрослого жителя за год — немного. По более поздним сведениям начала ХХ века, среди русских старожилов в дореволюционной Сибири насчитывалось всего 7-8% бедняков, и доля пьяниц наверняка не превышала этой цифры. Правда, в Сибири существовало одно печальное исключение: и в царское время (как позднее в советское и теперь в постсоветское) по-страшному спивалось коренное нерусское население. Но это другая тема, которую мы затрагивать не будем. Для нас важна хорошо прослеживаемая на материале XIX века закономерность: пьянство было широко распространено там же, где и крепостное право (ту же географию имел тогда и мат).
