Вместе с тем надо признать, что на этом фронте значимых сдвигов нет. И чем дальше, тем яснее становится, что:
• никакого желанного прогресса в нашей стране не будет, и модернизация по-настоящему не стронется с места, пока не будет успеха на этих направлениях;
• успех в этой сфере обусловлен реальными изменениями в системе ценностей, в неформальных институтах, в культуре.
Можно ли сказать, что это задачи следующего, третьего этапа трансформации? Ясно одно: это не дело правительства, во всяком случае не одного его, а всего общества.
Разработка программы Грефа в 2000 году начиналась с обсуждения системы ценностей. Инициативу проявил клуб 2015 и персонально В. М. Лопухин. Он опубликовал статью, из которой следовало, что для экономического роста нужна продуктивная система ценностей, а мы таковой по историческим причинам не обладаем[57]. Протестантам повезло — у них протестантская этика. На одном из семинаров в Центре стратегических разработок (ЦСР) митрополит Кирилл подтвердил, что система протестантских и вообще либеральных ценностей расходится с ценностями православными.
А. Кончаловский свое предисловие к русскому переводу книги Л. Харрисона «Кто процветает» озаглавил так: «Культура — это судьба». Так что же, нам смирится с судьбой? Признать, что, к чему бы мы ни приступили — Октябрьской ли социалистической революции или либеральным реформ, — все равно от нашей постылой судьбы не уйти?
2
Мировой опыт: культура и развитие
Мнения авторитетов относительно неизменности институтов, ценностей, культуры, по крайней мере по отношению ко времени человеческой жизни, разделяются. Пожалуй, большинство полагает их неизменяемыми или крайне малоподвижными[58]. Они же полагают их весьма важными, влияющими на многие стороны общественной жизни. Другие склонны считать их достаточно изменчивыми, в зависимости от тех или иных факторов, например экономических, хотя и с большими запаздываниями[59].
Я полагаю, что к числу вторых авторов относятся по преимуществу те, кто основывал свои выводы на изучении западного общества.
После работ М. Вебера утвердилось представление о продуктивности протестантских ценностей и их важной роли в успехах экономического развития Западной Европы и Северной Америки. Во всяком случае, в силу многообразных причин и экономика, и система ценностей оказались там более динамичными. Пуританская бережливость, свойственная веку XVII, плохо сочетается с нормой «больше зарабатывать и больше тратить», распространенной сегодня в развитых странах. Но первая, когда это было актуально, способствовала первоначальному накоплению, а вторая сейчас поддерживает рост спроса. Связь с объективными и изменяющимися требованиями экономики очевидна. Р. Инглхарт замечает: «Экономическое развитие, как представляется, действительно связано с синдромом предсказуемого отхода от абсолютных социальных норм в пользу все более рациональных, гибких, пользующихся доверием постмодернистских ценностей»[60].
Тем не менее и некая общая основа западной системы либеральных ценностей остается неизменной. Л. Харрисон выделяет четыре фактора культуры, от характера которых зависит общественное развитие: 1) радиус доверия, или чувство общности; 2) строгость этической системы; 3) способ реализации власти; 4) отношение к труду, инновациям, бережливости и прибыли[61]. Продуктивны высокий уровень доверия; этическая система, обычно связываемая с религией, предпочтительней протестантская, чем католическая; демократия как способ реализации власти; трудолюбие, образование, склонность к инновациям, сбережениям, одобрение прибыли как выражения успеха.
В. М. Лопухин выделяет доверие, ответственность и личность[62]. Личность особенно важна, поскольку в западной системе ценностей поощряется индивидуализм, свободы и права человека, тогда как в других этических системах, в том числе православной, антропоцентризм осуждается как противоречащий религиозному мировосприятию. Индивидуализм ассоциируется также с эгоизмом, жестокостью в отношении других, а также с изоляцией среди себе подобных, с одиночеством в толпе. Хотя опыт показывает, что независимая личность неплохо совмещается с гуманизмом и высокой степенью солидарности, свобода предполагает социальную ответственность и собственно возможна лишь в среде людей, уважающей права себе подобных.
Так или иначе, но западная экономика и западная культура, постоянно подвергаемые критике, в том числе изнутри, уже 400 лет демонстрируют свое превосходство и в обеспечении благосостояния граждан, и в нововведениях, и в создании духовных ценностей.
2.2
Плохой пример: Латинская Америка
Либеральной продуктивной культуре, которую обычно связывают с протестантской этикой, противопоставляется культура непродуктивная, примеры которой находят зачастую в Латинской Америке.
Аргентинский исследователь Мариано Грондона, обобщая опыт своей многострадальной родины, еще с 30-х годов XX века терзаемой экономическими и политическими кризисами, сопоставил отношение этих двух культур к наиболее важным общественным институтам.
Богатство: в продуктивной культуре оценивается как результат личной инициативы и усилий; в непродуктивной — это существующий ресурс, который подлежит распределению, праведно нажить богатство нельзя.
Конкуренция: в продуктивной культуре положительная сила, развивающая стремление к совершенству и росту общественного богатства; в непродуктивной — форма агрессии, угрожающая стабильности и солидарности общества, источник зависти.
Экономическая целесообразность: в продуктивной культуре — бережливость и инвестиции в будущее, в непродуктивной — уравнительное распределение сегодня.
Труд: в продуктивной культуре — общественный долг и главная форма самовыражения, наиболее достойный источник удовлетворения потребностей; в непродуктивной — бремя, неизбежное зло; настоящее удовольствие от жизни лишь вне работы.
Инакомыслие: в продуктивной культуре — важное условие поиска истины и постоянного обновления общества; в непродуктивной — преступление, угрожающее стабильности и единодушию.
Жизнь: в продуктивной культуре то, что я делаю сам, а в другой — игралище непреодолимых сил («бог или дьявол, транснациональные компании, мировой заговор марксистов» — пример М. Грондоны); люди живут в страхе или пессимизме[63].
Л. Харрисон к этому добавляет, что для стран Латинской Америки характерен низкий уровень доверия, фамилизм (благородство и доверие распространяются на членов семьи или клана, а за ее пределами — иные правила) и централизация, обусловленная необходимостью внешнего социального контроля и подавления преступности, при этом процветающей[64]. Централизация неизменно подавляет творчество, порождает бюрократию, коррупцию и теневую экономику, механизмы которых убедительно показаны Эрнандо де Сото[65]. Отметим, с какими обстоятельствами здесь связаны коррупция и преступность.
Обсуждая строгость этической системы, Л. Харрисон снова ссылается на пример латиноамериканского католицизма, который в отличие от кальвинизма или иудаизма снисходительно относится к греху, допуская раскаяние, искупление и отпущение[66].
Он также отмечает, что из всех латиноамериканских стран реальная независимость судопроизводства до последнего времени существовала лишь в Коста-Рике.
Традиционно власть в испаноязычной Америке рассматривалась как лицензия, индульгенция. Есть доля истины, правда преувеличенной и чересчур обобщенной, в стереотипе испаноязычного американца, который смотрит на жизнь как на борьбу за власть (дающую мужчине силу); по достижении же власти она должна быть использована в его личных интересах, без какого-либо ограничения со стороны необходимости заботиться о правах других, конституционных барьеров и балансов и даже благоразумия. Тем же, кто находит этот стереотип агрессивным и безосновательным, следует задуматься, почему типический глава любой латиноамериканской страны сказочно богат, когда покидает свой пост[67].
И далее:
Авторитаризм в Латинской Америке — в семье, церкви, школе, государственных учреждениях, бизнесе — также, вероятно, имеет отношение к подавлению желания рисковать, нововведений и предпринимательства за счет неизбежной наказуемости инициативы. Точно так же авторитаризм китайских мандаринов (в том числе Мао) подавлял экономический рост Китая[68].
Последнее замечание особенно уместно, чтобы не сложилось впечатление о природной ущербности Латинской Америки. Харрисон пишет об активистах кооперации на Филиппинах, работавших там по международной программе, у которых ничего не получалось, потому что их подопечные не доверяли друг другу и, казалось, могли общаться только в рамках строгой иерархической организации. Они полагали, что это следствие испанского наследия. Но совсем другие люди в совсем другой стране, немцы в Таиланде, работавшие по аналогичной программе, с разочарованием обнаружили буквально то же самое[69].
