– Вы больны, господин? Следует ли мне позвать врача?
– Ты забыл, что вчера я находился в обществе Луки – мудрого и опытного лекаря? Нет, Эразмус, я в добром здравии. Но ночью, по возвращении из тюрьмы, я не мог уснуть. Прощальные слова Павла тяжким грузом лежат на моем сердце, поэтому я решил последовать его мудрому совету, пока мне еще позволяет здоровье.
– Не понимаю, господин.
– Сегодня вечером мы ужинаем с Сергиусом Павлом и его женой, правильно?
– Да. Приглашение для нас троих было доставлено после того, как вы с Лукой отправились в тюрьму.
– Тогда, прошу, наберись терпения еще на несколько часов, и за обедом я оглашу свои планы на будущее.
Дом удалившегося от дел наместника, расположившийся у подножия гор к западу от Тибра, был не так велик, как дворец на Кипре, но в нем имелась просторная столовая, которая успела полюбиться римской аристократии. Стены покрыты перламутром, а в обшитом шелком потолке проделаны сотни отверстий, в которые каждый день вставлялись свежесрезанные цветы. Вдоль стен были расставлены мраморные статуи всех императоров, а в самом центре располагался огромных размеров бронзовый стол, инкрустированный слоновой костью и золотом.
За ужином присутствовало всего четыре гостя, усевшихся за одним концом гигантского стола, по два с каждой стороны от Сергиуса Павла и его сорокалетней жены Корнелии, которая во время трапезы много улыбалась, но мало говорила. Помимо Хафида, Эразмуса и Галена, был приглашен поэт, философ, юрист и оратор Сенека, который когда-то был наставником и советником Нерона и многие годы фактическим правителем. Четыре года назад он ушел на покой и поселился в своем поместье. Сенека практически не притронулся к изысканным кушаньям, сменявшим одно другое, и, когда Хафид выразил сочувствие его затрудненному дыханию, тот пояснил, что уже много лет страдает астмой и теперь с каждым вдохом он учится умирать.
Хафид сказал:
– Я читал многие твои труды, и для меня честь находиться рядом с тобой.
Бледные щеки Сенеки порозовели.
– Ты очень добр, могущественный торговец, но это я бесконечно благодарен наместнику за то, что он предоставил мне возможность встретиться с тобой. Десятилетиями я восхищался твоими достижениями – сперва в торговле, потом в ораторском искусстве – и никогда не думал, что наши пути пересекутся. Достичь самой вершины успеха в двух не связанных между собой областях – редкий случай, и я отдаю тебе должное. Вчера я присутствовал на твоем вдохновляющем выступлении и с величайшим вниманием прослушал твою речь. Я полностью разделяю твою жизненную философию.
– Благодарю.
Сенека поднял руку и кивнул:
– Больше всего я восхищаюсь твоей честностью, когда в самом начале речи ты признал, как много тебе еще предстоит узнать о нашем мире, поскольку ты лишь маленькая частичка в бесконечной Вселенной. Многие так называемые мудрецы с преувеличенным чувством собственной значимости ни за что не признаются, что все мы не более чем мимолетные мгновения вечности. Из уст человека с твоим положением подобное признание звучит весьма необычно.
– Я всего лишь был честен, – ответил Хафид. – Скажи мне, правда ли, что ты больше никак не участвуешь в политической жизни Рима?
Сенека усмехнулся.
– Долгие годы я старался превратить чудовище в человека и определенно потерпел неудачу. Несколько лет назад я отдал Нерону все свое богатство в обмен на то, что он разрешит мне оставить свою должность. Теперь я провожу дни в спокойных размышлениях и излагаю свои мысли и выводы на пергаменте, чтобы успеть записать их как можно больше, прежде чем безумец-император решит, что я, несмотря на свой почтенный возраст, представляю угрозу и должен умереть.
Хафид поднял бокал с вином.
– Нам еще многому предстоит у тебя научиться. Пусть ты проживешь еще пятьдесят лет.
– А что же ты, Хафид? – поинтересовался Сенека, пригубив вино. – Правда ли, что ты обязан великим успехом мудрости десяти особенных свитков, подаренных тебе в юности? Ты уже думал о том, чтобы передать свое наследие, записав на свитках мудрые принципы успеха и жизни для будущих поколений? Хотя над твоей головой не висит меч Нерона, ты наверняка осознаешь, что неизбежно приближается тот день, когда в последний раз вдохнешь бесценный воздух.
Прежде чем Хафид успел ответить, в столовую ворвался Лука, за которым следовали двое слуг, извинявшихся перед хозяином за вторжение. Старый лекарь тяжело и прерывисто дышал, словно пробежал огромное расстояние. С его лба градом катился пот.
– Простите, что омрачаю счастливую и мирную встречу, – произнес он, задыхаясь, – но, боюсь, я принес дурные вести, которые, уверен, вы хотели бы получить безотлагательно.
– Дорогой Лука, у тебя измученный вид, – обеспокоенно заметил Сергиус. – Присядь-ка и соберись с мыслями. Может, бокал вина?
– Нет, – отмахнулся Лука, борясь со слезами. – Лучше я постою! Я только что из тюрьмы. Там мне сообщили, что сегодня состоялся суд над Павлом, где он был признан виновным в измене Риму.
Лука опустил голову.
– Его приговорили к смерти и сразу же, на маленьком участке близ Остианской дороги, обезглавили. Рядом с ним, – всхлипнул он, – не было ни друзей, ни свидетелей. Когда я прибыл в тюрьму, власти передали мне мешок с его останками, и, хотя солнце уже село, я похоронил нашего друга в саду одного из последователей, живущего около преториума.
– А что с красным плащом, который был на нем надет? – спросил Эразмус, тут же пожалевший о своих словах, увидев, какой рассерженный взгляд бросил на него Хафид.
Лука отер пот.
– В мешке находились только его… его останки. Будучи в глубокой печали, я не подумал уточнить про плащ. Боюсь, он потерян.
Поднявшись из-за стола, Хафид мягко положил руки Луке на плечи. И обратился ко всем присутствующим:
– Мы, конечно же, будем часто молиться о нашем дорогом друге Павле, но давайте никогда не проливать о нем слезы сожаления. Где бы он ни был, он ни за что не поменялся бы местами ни с одним из нас.
– Я не устаю поражаться, – промолвил Сенека, – отсутствию страха у последователей Иисуса перед лицом смерти, ужасной смерти под топором палача и даже на кресте. Не счесть, сколько лет до меня доходят слухи о том, что ближайшие последователи Иисуса извлекли его тело из гробницы, спрятали и провозгласили Иисуса Богом, потому что он воскрес из мертвых. На прошлой неделе здесь, в Риме, Петру – человеку, считавшемуся ближайшим учеником Иисуса, – пообещали сохранить жизнь, если он признает, что Иисус не воскрес из мертвых. Мне говорили, что Петра по его просьбе распяли вверх ногами, чтобы он не умер в таком же положении, как Иисус. Но если Петр знал, что тело Иисуса достали из гробницы (а он бы знал, будь оно так), почему же тогда предпочел умереть за ложь? А теперь и Павел, человек гениальнейшего ума, отдал свою жизнь. Я не знаю! Не знаю! Я еще так многого не понимаю. Но знаю, что, будь я моложе и имея впереди целую жизнь, я постарался бы побольше узнать о человеке, именуемом Иисусом, и о его учении.
– Это можно сделать в любом возрасте, Сенека, – произнес Сергиус. – Мы примем тебя с распростертыми объятиями.
– Мы? Прославленный римский наместник Кипра отвернулся от богов Рима? Ты – один из них?
– Именно так.
Сенека, не веря своим ушам, повернулся к Хафиду.
– А что ты, самый великий торговец из всех живущих? Кому ты поклоняешься?
– Было время, когда я не поклонялся никому, даже кесарю. Но много лет назад, после посещения матери Иисуса, мы с Сергиусом Павлом взобрались на самую высокую гору, с которой открывался вид на крошечную деревню Назарет. Сидя на ней, почти под самыми небесами, я внезапно осознал, что мои поиски веры, которая всегда наставляла бы и поддерживала бы меня, наконец подошли к концу. Я ни секунды не сомневался в том, что в мешке, врученном мне матерью Иисуса, хранилось нечто большее, чем бесшовный красный плащ бедного проповедника. Ко мне в руки попало одеяние, которое долго защищало тело Божьего сына.
Сергиус Павел наклонился и поцеловал великого торговца в щеку. В словах не было нужды.
Позднее, когда Хафид, Лука и Эразмус возвращались к каравану, Эразмус наклонился к своему господину и спросил:
– Что нам делать дальше? Куда двигаться?
– Мы возвращаемся в Дамаск, – ответил Хафид, – как только уладим все дела и распустим караван. Я планирую посвятить отпущенное мне Господом время записи десяти наиболее важных принципов правильной жизни в той же форме, в которой они попали ко мне, когда я был обыкновенным погонщиком верблюдов.
– А затем? – спросил Эразмус.
– А затем я помогу тебе собрать самых быстрых гонцов, чтобы те доставили копии этих свитков во все уголки мира.
– Я почту за честь помочь вам в этом благородном деле, – произнес Лука. – У меня прекрасный почерк, и я с радостью перенесу ваши слова на пергамент.
