Наступило 21 июня – день визита Блэра в нашу Группу. Накануне я последний раз принял участие в итоговом совещании по ходу реформ, после чего в качестве руководителя Группы провел последнюю встречу с Блэром. Удачно совпало, что совещание было по вопросам образования. Как всегда, я больше всего опасался, что во время презентации не сработает техника, поэтому мы с Тони О’Коннором заранее пришли в зал заседаний Кабинета министров, чтобы проверить, все ли готово. Через зал прошел на террасу Блэр, поглощенный разговором о внешней политике. Потом появились Рут Келли и ее команда. Блэр, вернувшись, выслушал ее выступление о результатах, которых планировалось добиться в тот год, проводя тесты и экзамены, и о планах реализации наиболее радикальных предложений манифеста: больше академий, возможность роста для лучших школ, новые образовательные учреждения, местные органы образования как представительства по делам школ, а не управления ими. Из-за кулис было заметно, что в отсутствие политиков в период избирательной кампании департаменты и министерство слишком медленно выполняли эти задачи, поскольку опасались последствий; мы же настаивали, чтобы они смелее двигались вперед, и добивались, чтобы их планы носили конкретный характер: сколько академий к какому сроку? сколько школ могут улучшить свои показатели и когда? И так далее.
После выборов Келли с помощью Джеки Смит и Эндрю Адониса добилась от министерства более радикальной программы, и Блэр явно остался доволен. Он призвал их к ликвидации препон, которые, как он знал, будут ставить им истеблишмент и местные органы образования. При поддержке Блэра я рекомендовал создать центральный орган, который мог бы предотвратить сопротивление со стороны непокорных местных органов. Таким органом стал Отдел уполномоченного по школам (Office of the School Commissioner). Потом я вернулся к своей вечной теме и отметил, что никакие радикальные законы не могут повлиять на результаты тестов в ближайший год и даже два; кроме того, нельзя ни на минуту не упускать из виду показатели успеваемости по арифметике, чтению и письму в начальной школе. Я был очень рад, что мое последнее выступление в зале заседаний Кабинета министров было посвящено точно тому же вопросу, что и первое, в мае 1997 г. За эти восемь лет был достигнут значительный прогресс, но надо отдать должное собравшимся в тот день: никто из них не считал, что дело уже сделано.
После совещания Блэр отправился со мной в Казначейство для встречи с сотрудниками Группы. С Даунинг-стрит, через Министерство иностранных дел мы вошли в Казначейство. Был жаркий летний день. Блэр отметил, что доволен прошедшим совещанием, а я сказал ему о главных вещах, которые надо было дать понять моим сотрудникам. Они ждали в зале заседаний Казначейства, недалеко от кабинета Гордона Брауна, о чем я сказал Блэру. Он решил зайти к Брауну без приглашения. Тот представил Блэра своим личным помощникам и советникам. Это был очень приятный момент.
Оттуда мы с Блэром пошли в зал заседаний, где уже собрались сотрудники Группы. Премьер поблагодарил их за все достижения и сказал, что наша Группа стала его самым успешным вкладом в реформирование правительственного механизма. Ему грустно, что я ухожу, сказал он, но это ничуть не понижает роль Группы. Он сказал, что постоянно читает отчеты, любит участвовать в совещаниях по ходу реформ и ценит то, что сотрудники Группы не просто осуществляют контроль за ходом дел, но и всегда готовы прийти на помощь. Блэр добавил, что департаменты правительства довольны тем, как работает с ними Группа. В какой-то момент я вставил:
– Коллеги воюют за вас всеми правдами и неправдами.
– Да, – сказал Блэр, – но при этом не теряют обаяния… Я мог бы воспользоваться вашими уроками для облегчения моих переговоров с Европой[161].
Потом премьер-министр ответил на вопросы и развеял сомнения о будущем Группы. Поднявшись с места, чтобы покинуть зал, он окинул взглядом ужасные произведения современного искусства на стенах и спросил, наше ли это помещение. Я сказал, что это был зал совещаний канцлера.
– Это Гордон выбирал картины? – спросил Блэр иронично.
Выйдя от нас, он снова зашел к Брауну, который прошел с нами часть пути в резиденцию премьера. Они спокойно обсуждали дела Европы и не упоминали о картинах. Оба считали, что Европе следует больше уделять внимание своему месту в огромном и быстро меняющемся мире.
Мы вернулись на Даунинг-стрит, 10. Я не представлял, сколько времени отведено на наш последний разговор с премьер-министром с глазу на глаз, но мне повезло – в тот день у Блэра был относительно свободный график. Мы прошли через зал заседаний кабинета. Премьер предложил мне сфотографироваться на его месте – за столом заседаний. Оттуда мы вышли в сад, где весело играли дети, и сели на скамейку. Блэр сказал, что на него произвели большое впечатление сотрудники Группы и их привязанность ко мне. Я ответил, что это была лучшая команда из всех, с кем мне довелось работать.
Мы говорили об образовании, здравоохранении и о таких более общих вопросах, как роль и задачи премьер-министра и его подготовка к предстоящему саммиту «большой восьмерки» в Глениглсе, где Блэр должен был председательствовать. Мы обсудили и то, как легко премьер-министр может стать рабом навязчивых идей или даже паранойи (на ум приходили примеры Уилсона и Мейджора), чего Блэру удалось избежать. Он сказал, что наличие детей школьного возраста во время его пребывания на посту помогало ему не утратить почву под ногами. Я подготовил для Блэра список насущных вопросов по реализации реформ, как делал это всегда, но обнаружил, что забыл его у себя в офисе. Я также заранее подумал о том, какими важными мыслями о начинающемся третьем сроке правления хотел поделиться с премьером. У Блэра как раз было свободное время, а я, практически уже уйдя со своего поста, мог бы говорить совершенно без прикрас, но – увы! – я растерял все свои мысли. Почему-то казалось, что все это уже не важно. Я сделал для него все что мог и в этот чудесный летний день все перлы мудрости, которые я мог наскрести в глубинах своего сознания, вдруг улетучились.
Уже в его кабинете я подарил ему книгу на летний отпуск – «Theodore Rex» («Теодор Рекс»), великолепную биографию Теодора Рузвельта, написанную Эдмундом Моррисом. Я сказал, что выбрал ее по двум причинам. Во-первых, Рузвельт нравился мне больше всех остальных президентов США; во-вторых, мне казалось, что из всех исторических политиков он больше всего походил на Блэра: оба стали лидерами в результате чьей-то неожиданной кончины, оба решали вопросы глобализации на рубеже веков, оба обладали силой убеждения, харизмой и были публичными людьми, оба, находясь на своем посту, имели маленьких детей, оба были склонны к активной внешней политике, оба были приверженцами поддержки бизнеса и конкуренции в экономике и выступали за социальную политику, которая способствовала облегчению положения беднейших трудовых слоев населения.
– Он ведь был отличным охотником? – спросил Блэр, как будто обдумывая новое хобби.
– А сколько сроков он был президентом? – задал он второй вопрос.
– Два. Он решил не избираться на третий срок и всегда жалел об этом, – ответил я, не подумав об очевидной параллели.
Покидая кабинет Блэра, я поблагодарил его за данную мне возможность работать с ним.
– Это было фантастично! – сказал я.
Он согласился с такой оценкой нашей совместной работы и попросил меня, чтобы я постарался увидеться с ним еще раз до своего ухода. Но я понимал, что ему предстоят поездка в Сингапур, где принималось решение о месте проведения Олимпийских игр 2012 г., а потом саммит «большой восьмерки» в Глениглсе, и наша встреча вряд ли будет возможна.
* * *
Моя последняя неделя работы в Группе прошла не совсем так, как планировалось. До четверга все происходило, как и ожидалось, хотя довольно грустно. Я собирал книги в ящики, разбирал документы и разговаривал с сотрудниками. У меня практически не было запланированных мероприятий. В середине дня в среду, 6 июля, должны были объявить решение о том, где будут проводиться Олимпийские игры 2012 г. Я еще за много месяцев до этого заключил пари (всего лишь на шоколадку «Марс») с одним из сотрудников – Кейраном Бреттом о том, что победит Лондон. Мы все собрались у телевизора в комнате, занимаемой специалистами по образованию и аналитиками[162], и подпрыгнули от восторга, когда объявили результат: Лондон победил Париж и добился права провести Олимпиаду!
– Почему Вы считали, что Лондон победит? – спросил Бретт, вручая мне выигранную шоколадку.
– Если нашего премьера допустить к выборам, он их обязательно выиграет, – сказал я, – а вот Ширак…
В то утро были и другие хорошие новости. Футбольный клуб Liverpool объявил, что Стивен Геррард все-таки не уйдет в Chelsea. Поэтому собравшиеся в конце дня на вечеринке в Казначействе по поводу моего ухода были в праздничном настроении. Пришли не только сотрудники Группы, но и мои бывшие коллеги по Министерству образования, некоторые министры и постоянные секретари, бывшие и вновь назначенные секретари кабинета. Дэвид Бланкетт, снова ставший членом Кабинета министров, произнес трогательную и остроумную речь, в которой сказал: «Он типичный “новый лейборист” от головы до своих пят в дорогих ботинках». Для него это была величайшая похвала, хотя и не совсем точная[163].
