Мы проводили эти эксперименты в Университете Карнеги – Меллон, и все наши участники были его студентами. В ситуации с базовым «условием Мэдоффа» Дэвид был облачен в футболку без надписи и джинсы. Иными словами, создавалось впечатление, что он студент Карнеги – Меллон, как и все. Однако в эксперименте с новым условием, которое мы назвали «условием Мэдоффа для аутсайдера», Дэвид был облачен в сине-золотую майку Университета Питтсбурга. Это было сигналом для всех остальных о том, что он аутсайдер (человек из другого университета), а не часть их социальной группы.
Логика была сходна с логикой «условия с вопросом». Мы предположили, что если рост мошенничества, замеченный при «условии Мэдоффа», был вызван тем, что Дэвид смог безнаказанно обмануть экспериментатора, это могли бы сделать и другие участники, и поэтому было совершенно неважно, был ли Дэвид одет в майку CMU или UPitt. В конечном счете информация о том, что у мошенничества может не быть негативных последствий, никак не зависела от его одежды. С другой стороны, если рост мошенничества при «условии Мэдоффа» был вызван изменением социальных норм, позволявших нашим участникам считать, что мошенничество вполне допустимо в рамках их социальной группы, то это влияние проявлялось лишь тогда, когда наш актер был частью группы (студенты Карнеги – Меллон), а не аутсайдером (студентом Университета Питтсбурга). Иными словами, у майки Дэвида была крайне важная социальная роль: мы хотели понять, повлияет ли Дэвид, одетый в майку UPitt, на поведение студентов CMU, или же они смогут противостоять искушению.
И вот что мы увидели: когда мошенничество было возможным в рамках эксперимента «с уничтожением» (но при этом Дэвид не говорил об этом публично), студенты заявляли о том, что решили в среднем по двенадцать матриц, то есть на пять больше, чем при контрольном условии. Когда Дэвид выступал перед аудиторией в опыте с «условием Мэдоффа» и в обычной майке, участники заявляли, что решили около пятнадцати матриц. Когда же Дэвид задавал вопрос о вероятности мошенничества и удостоверился в том, что оно действительно возможно, участники заявили о том, что решили по десять матриц. И, наконец, при «условии Мэдоффа для аутсайдера» (когда Дэвид был облачен в майку UPitt) студенты, наблюдавшие за его мошенничеством, заявили о решении лишь девяти матриц. Иными словами, они все равно мошенничали по сравнению с контрольным условием (примерно на две матрицы), но приписали себе на шесть матриц меньше по сравнению с условием, при котором воспринимали Дэвида как часть своей социальной группы – CMU.
Вот как выглядели наши результаты:
В совокупности эти результаты показывают не только распространенность мошенничества, но и то, что оно носит заразный характер и что на него может влиять наблюдение за неправомерным поведением окружающих. В частности, представляется, что окружающие нас социальные силы работают двумя независимыми способами: когда обманщик принадлежит к нашей социальной группе, мы идентифицируемся с ним и в результате полагаем, что мошенничество социально приемлемо. Однако когда мошенник является человеком «из другой команды», нам сложнее оправдывать свое неправомерное поведение и мы становимся более этичными, руководствуемся желанием дистанцироваться от аморальной личности и других менее моральных внешних групп.
Говоря более общим языком, эти результаты показывают, насколько серьезно мы оцениваем допустимые границы своего поведения, особенно в отношении возможного мошенничества. Если мы видим, что другие члены нашей социальной группы переходят допустимые границы, то, вполне вероятно, мы примемся и сами по-новому калибровать свой внутренний моральный компас и примем их поведение за основу для собственного. Если член нашей группы представляет для нас какой-то авторитет – будь то родитель, начальник, учитель или какой-то другой человек, которого мы уважаем, – шансы на изменение нашего поведения становятся еще выше.
Давайте сделаем это вместе!
Одно дело беспокоиться о том, что группа студентов обкрадывает родной университет на несколько долларов (хотя и это может постепенно привести к большим проблемам). Совсем другое – случаи, когда мошенничество укореняется в значительно бо́льших масштабах. Когда несколько представителей организации отклоняются от нормы, они заражают окружающих, а те, в свою очередь, – других. Думаю, что нечто подобное происходило и в Enron в 2001 году, и на Уолл-стрит перед 2008 годом, и во множестве других случаев.
Несложно представить себе такой сценарий: известный банкир по имени Боб, работающий в Гигантбанке, участвует в не совсем правильных вещах: он делает слишком большую наценку на некоторые финансовые продукты, переносит убытки в отчетность следующего года – и все это позволяет ему зарабатывать немалые деньги. Другие банкиры из Гигантбанка видят, что происходит с Бобом. Они обсуждают его действия на обедах, за мартини и стейками. Чуть позже об этом узнают ребята из Второго Большого Банка. Молва разносится все шире.
За короткое время многим другим банкирам становится ясно, что Боб не единственный человек, занимавшийся подтасовкой цифр. Более того, они считают его частью своего «узкого круга». Для них подобные игры с цифрами постепенно становятся вполне приемлемым поведением, оправдываемым идеями «сохранения конкурентоспособности» и «максимизации акционерной ценности»[36].
Давайте рассмотрим и другой сценарий: один банк использует деньги, выделенные правительством на спасение его бизнеса, для выплаты дивидендов своим акционерам (или же просто держит деньги на счетах, не занимаясь кредитованием). Вскоре CEO других банков начинают считать это допустимым поведением. Это довольно просто – скользить по наклонной. И именно это происходит вокруг нас практически каждый день.
Разумеется, банковский мир не единственное место, где возникают такие проблемы. Вы можете встретиться с ними повсюду, даже в государственных органах, например в Конгрессе США. Один пример разрушения социальных норм в законодательных органах США связан с деятельностью так называемых комитетов по политическим действиям (Political Action Committees, PAC). Примерно тридцать лет назад эти группы были созданы для того, чтобы позволить конгрессменам собирать деньги для их партии и использовать их в изнурительных битвах, связанных с избирательными кампаниями. Деньги поступают в основном от лоббистов, корпораций и других групп, имеющих особые интересы, а суммы, которые те дают, не подпадают под ограничения размера, установленные для индивидуальных кандидатов. Нет ограничений и на управление расходованием этих средств (если не считать необходимости уплаты с них налогов и подачи специальной отчетности в Комиссию по ценным бумагам).
