– Я действительно очень ценю ваше мнение обо мне.
Мне нравится заниматься тем, чем я занимаюсь, и я еще долго планирую проработать здесь. Ваше мнение ценно для меня, обязательно передайте это ему. Еще раз благодарю. —
Он повесил трубку, посмотрел на меня и сказал: – На кой черт мне быть министром военно-морских сил?
– Если им никого не найти, то я могу, – пробормотал я.
И мы снова принялись за работу.
В понедельник утром сентиментально, как поклонница рок-звезды, он рассказывал: «Мы были в пятницу в Белом доме, и Барбара Буш подошла ко мне и от души поцеловала!» Я добавил: «Хорошо, что вас, а не меня, Джек. Она прекрасная женщина, но я не нахожу ее особенно привлекательной».
Он посмотрел на меня неодобрительно.
Я поднялся на четвертый этаж в конференц-зал и ждал, когда Джек закончит телефонный разговор с Тедом Тернером, находившимся в своем только что отремонтированном офисе, где двери со свистом закрывались нажатием кнопки, как в «Звездных войнах». Джек разговаривал так громко, что его можно было слышать по всему зданию, хотя двери в его кабинет считались звуконепроницаемыми, по поводу чего было много шуток.
Наконец двери раздвинулись, из кабинета вышел Уэлч.
– Как дела?
– Джек, вы серьезно думаете, что у вас звуконепроницаемые двери? Вы так громко разговаривали, что я слышал все, о чем вы говорили по телефону, – и я привел несколько фраз из разговора с Тернером, который, полагаю, хотел купить NBC или часть ее.
– Ро! – крикнул Уэлч. – Билл говорит, что через эти двери все слышно, вызовите кого-нибудь посмотреть.
На самом деле ему было абсолютно безразлично, слышит кто-нибудь его разговоры или нет.
Перед выступлением мы присели: на то, чтобы сосредоточиться, ему требовалось пятнадцать секунд. Вдруг Джек резко вскочил:
– Подождите. Я должен вам кое-что показать!
Он помчался к себе в кабинет и появился со скромным хрустальным кубком, трофеем с чемпионата по гольфу в Сэнкати-Хэд,[56] который привез неделю назад. На кубке было полно отпечатков пальцев, видно было, что все утро его передавали из рук в руки, трогали, восхищались. И вот Уэлч прижимает к груди этот рассадник бактерий и восклицает:
– Я просто схожу с ума!
Спустя несколько недель мне пришлось играть в своем гольф-клубе с одним из гостей, которого обыграл Джек на том клубном чемпионате в Сэнкати-Хэд. Он оказался гораздо лучшим игроком, чем я, и мы неплохо поиграли.
В понедельник я упомянул об этом мимоходом в разговоре с Уэлчем, когда мы работали над его выступлением. Джек оживился:
– В самом деле?! Вы с ним играли? Что он говорил обо мне?
Он был весь внимание. Пришло время его помучить.
– Он сказал, что вы играли хорошо.
– А именно, что он еще сказал?
– Сказал, что вы его обыграли.
– Мне это известно. Скажите мне, что он говорил! Не выдавливайте по капле!
– Да почти ничего. Он об этом много не говорил. Мы говорили совсем о другом.
Это была ложь. Мы говорили об Уэлче, о том, как хорошо он играл, какие делал удары, и прочем. Я просто не был расположен к тому, чтобы подпитывать его чрезмерный эгоцентризм.
Я находился в конференц-зале, когда вдруг бесшумно открылась дверь и вошел Джек, держа в руке что-то огромное, похожее на мороженое.
– Как дела? – обратился он ко мне.
– Прекрасно.
– Вы видите это? Напротив в холле установили автомат по производству замороженного йогурта. Я могу ходить туда когда захочу и есть сколько захочу – бесплатно. Невероятно! Обезжиренный, о таком я мечтал в детстве. Я могу съесть все! – сказал он с набитым ртом.
Думаю, он понимал, что не мог бы иметь всего, что ему хотелось, поэтому дурачился. Больше я никогда не видел, чтобы он ел обезжиренный йогурт, по крайней мере в офисе.
Уэлч был склонен к дурным привычкам, он мог бы подсесть на какой-нибудь страшный наркотик или пристраститься к алкоголю, если бы не его железная воля.
Он сумел удержаться от бурных пьяных разгулов в период его жизни в Питтсфилде и почти окончательно расстался с алкоголем, когда получил высокую должность, иначе это могло погубить его карьеру CEO. Иногда мне приходилось бывать с ним на официальных выступлениях и приемах, где я каждый раз брал себе пиво или крепкий напиток, а ему бокал белого вина. Он брал с благодарностью и весь вечер сидел с этим бокалом.
Только несколько раз мне довелось увидеть, как он пьет что-то более крепкое, и явно не для того, чтобы поднять настроение: это был период в середине 80-х, когда рушился его первый брак.
Как-то раз Джек вел риторический спор с председателем Сарой Ли о национальной налоговой политике. Мой начальник Джойс потом шутливо предположила:
– Держу пари, что вы не обсуждаете за ужином то, что говорит Сара Ли.
Уэлч зло ответил:
– Я не ужинаю дома.
Вот вам и пожалуйста.
Потом какое-то время он тащил Джойс в паб в нашем гостевом доме GE, откуда открывался прекрасный вид на окрестности. Меня он тоже иногда звал туда, и один раз там я умудрился глупо и пространно изложить несколько идиотских теорий о том, как надо управлять компанией, и очень благодарен Джеку, что он не вспоминал об этом на следующий день.
54. Порядок и логика вместо хаоса
Готовя презентацию, речь или письмо к ежегодному отчету, Уэлч имел привычку доставать пачку жевательной резинки из стола. Он брал одну пластинку и жевал так шумно, будто рядом плескались по меньшей мере два кита; при этом он делал отрывистые комментарии; потом брал еще одну пластинку, еще и еще, и так вся пачка оказывалась у него во рту, а сам при этом бегал по конференц-залу, громко разглагольствуя. Я бешено строчил, записывая его слова, а он выкрикивал: «Нет, так неправильно!» или «Да, запишите. Успели?»
Конечно, успел, потому что я включал не один, а целых два магнитофона для записи.
Эта привычка у меня появилась два года назад после того, как однажды мы с Ларри Боссиди строчка за строчкой выверяли текст его выступления. Нам надо было изменить некоторые заключительные формулировки.
Я расслабился и почти не слушал, потому что комментарии, которые делал Ларри по тексту, были четкие и продуманные, а у меня был включен надежный (как я думал) магнитофон. Я только сделал кое-где несколько пометок.
Потом я вернулся к себе в кабинет и щелкнул кнопкой, чтобы прослушать и подготовить речь к печати.
Ничего.
Магнитофон не записал ничего из сорокаминутной сессии. Я швырнул его об пол так, что он разлетелся на куски, а бедные секретари затаили дыхание, будто их преследовал маньяк.
Я выставил всех из своего офиса и попытался восстановить в памяти те изменения, которые внес Ларри, надеясь, что смогу их вспомнить по горячим следам; и знаете – получилось неплохо.
