Только посмотрите, какое преимущество давала цветному населению примесь белого цвета и наличие предков, которые работали не на полях, а в домах, которые в 1826 г. получили гражданские свободы, которые ценились, а не порабощались и которые добивались высот в значимых профессиях вместо того, чтобы быть привязанными к полям сахарного тростника. И все это существенно облегчило жизнь их потомкам два-три поколения спустя.
Честолюбивые планы Дейзи Форд в отношении дочерей не возникли из ниоткуда. Она приняла наследство в виде привилегий. Ее старший брат Руфус, с которым она жила в детстве, был учителем и образованным человеком. Второй брат, Карлос, отправился на Кубу, а по возвращении на Ямайку открыл швейную фабрику. Ее отец, Чарльз Форд, занимался оптовой торговлей сельскохозяйственными продуктами, а мать, Энн, принадлежала к Пауэллам, еще одной образованной цветной семье, быстро поднимавшейся по социальной лестнице. К тем же Пауэллам принадлежал и Колин Пауэлл, появившийся на свет два поколения спустя. Дядя Генри владел недвижимостью. Дедушка Джон — сын Уильяма и его африканской любовницы — принял сан священника. Не меньше трех членов обширного клана Фордов получили стипендию Родса. Если моя мать была обязана своим успехом У. Макмиллану, забастовщикам 1937 г., мистеру Чансу и своей матери Дейзи Нейшн, то сама Дейзи Нейшн своей целеустремленностью и дальновидностью была обязана Руфусу, Карлосу, Энн, Чарльзу и Джону.
4
Моя бабушка была выдающейся женщиной. Но не следует забывать, что начало уверенному восхождению семьи Форд положил аморальный поступок: Уильям Форд увидел мою прапрапрапрабабушку на рынке рабов в Аллигатор-Понде, захотел ее и купил.
Рабов, которым повезло меньше, ждала короткая и невыносимая жизнь. Ямайские плантаторы полагали, что разумнее всего извлекать из живой собственности максимальную прибыль, пока эта собственность еще молода. Они заставляли рабов работать до тех пор, пока они не умирали или не переставали приносить пользу, а потом покупали на рынке новую партию. Они не мучились философским противоречием, воспитывая детей, зачатых с рабыней, и при этом относясь к рабам как к собственности. Уильям Фислвуд, плантатор, фиксировавший на бумаге все свои сексуальные подвиги, всю жизнь прожил с рабыней по имени Фибба, которую — по многочисленным отзывам — обожал и которая родила ему сына. Но с «полевыми» рабами он обращался невероятно жестоко. Беглых рабов он особенно любил наказывать с помощью так называемого «лекарства Дерби». Беглеца избивали, а затем втирали ему в раны соль, сок лайма и перец. Или одного раба заставляли испражняться в рот другому, которому затем вставляли в рот кляп на четыре-пять часов.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что ямайцы с коричневым цветом кожи буквально боготворили свой светлый оттенок. Он давал им огромное преимущество. Они придирчиво изучали оттенки кожи друг друга и погружались в цветовое соперничество с ожесточением, свойственным белым. «Если в семье имелось несколько детей с различными оттенками кожи, что было далеко не редкостью, — писал ямайский социолог Фернандо Энрик, — то наибольшего внимания удостаивались самые светлокожие из них. С юности и до брака темные члены семьи не имели нрава участвовать в играх и развлечениях своих светлых родственников. Считалось, что светлый ребенок улучшает цвет семьи, следовательно, ничто не должно мешать его успеху, то есть его браку, который еще больше повысит статус семьи. Светлые старались разорвать все отношения с более темными родственниками… а темные члены негритянской семьи поощряли старания своего более светлого сородича „сойти“ за белого. Традиции внутрисемейных отношений заложили фундамент общественного проявления предрассудков, связанных с цветом кожи».
Эта болезнь не обошла стороной и мою семью. Дейзи была чрезвычайно рада тому, что ее муж немного светлее, чем она. Но тот же самый предрассудок обернулся против нее самой.
«Дейзи, конечно, славная, — говаривала ее свекровь, — но слишком уж темная».
Одна из моих родственниц по материнской линии — назову ее тетя Джоан — также была помешана на цветовых различиях кожи. Она принадлежала к «белым и светлым», но ее покойный муж был из тех, кого ямайцы называют «инджун», — человеком со смуглой кожей и прямыми тонкими черными волосами. И ее дочери в точности походили на отца. Отправившись как-то навестить одну из дочерей, тетя Джоан познакомилась в поезде с интересным светлокожим мужчиной. Сойдя с поезда, тетя сделала нечто, в чем она, сгорая от стыда, призналась только моей матери. Она прошла мимо дочери, сделав вид, что они не знакомы, отреклась от своей плоти и крови, а все потому, что не хотела, чтобы светлокожий привлекательный мужчина знал, что у нее темнокожая дочь.
В 1960-х гг. моя мать написала книгу воспоминаний и озаглавила ее «Коричневое лицо, большой господин» (Brown Face, Big Master). «Коричневым лицом» она называла саму себя, а «большой господин» на ямайском диалекте означает «бог». В одной из глав описан случай, произошедший, когда мои родители — уже будучи женатыми — жили в Лондоне с моим старшим братом, тогда еще совсем крохой. Они подыскивали себе жилье, и после долгих поисков отцу удалось найти квартиру в пригороде. Но на следующий же день после переезда владелица выгнала их вон. «Вы не сказали, что ваша жена с Ямайки», — в ярости заявила она отцу.
В книге мать описывает свои отчаянные попытки оправдать подобные унижения, примирить свой опыт с верой. В конце концов она была вынуждена признать, что гнев — не лучший выход и что, будучи цветной уроженкой Ямайки, она не может упрекать других за желание делить людей по цвету кожи:
«Я посылала Господу многословные молитвы: „Вот она я, притесненный представитель негритянской расы, в борьбе за свободу и равенство с господствующими белыми!“
Господь удивился, моя молитва показалась ему неискренней. Я повторила попытку. И тогда Господь сказал: „Разве ты не делала то же самое? Помнишь такого-то и такого-то, тех, кого ты презирала, кого избегала и к кому относилась менее уважительно, нежели к другим, поскольку отличалась от них внешне и стыдилась своей принадлежности к ним? Разве ты не радовалась тому, что они темнее тебя? Разве не была благодарна за то, что не черная?“ Моя злость и гнев, направленные на владелицу квартиры, растаяли. Я была ничем не лучше ее и не хуже, если на то пошло… Мы обе грешили эгоизмом, гордыней и снобизмом, отгораживаясь от окружающих».
Культурное наследие моей матери восходит ко дням рабства и немало помогло ей на жизненном пути. Но она не могла не замечать связанных с ним трудностей. История Фордов — это не рассказ о лучших и способнейших, поднявшихся на самый верх исключительно за счет своих усилий. История этой семьи, как и многие истории о тех, кто добился успеха, намного сложнее.
