Ахваз, 11 марта. В среду мы побывали в лачугах местных жителей. Это посещение повергло меня в бездну. Я разрывался между отчаянием — я считаю это чувство грехом — и гневом, что тоже плохо.
Андимешк, 9 марта. …Мы проехали много миль по пыли и грязи, не раз застревали, ехали мы и по “дорогам”, которые я не забуду до конца дней. Мы попали в IX век или в еще более древние времена, когда въезжали в деревни и входили в грязные “дома”, где перед нашими глазами представало нечто невероятное и незабываемое. Как говорится в Библии, пусть отсохнет моя правая рука, если я забуду, как живут самые приветливые из моих собратьев-людей, как они живут сейчас, всего в нескольких километрах отсюда, в домах, где мы побывали сегодня днем…
Но, делая эту запись, я верю, что Гебли, эти 180 квадратных километров, затерянные в необъятных просторах Хузистана, еще прославятся, как Тупело… или Нью-Хармони, или Солт-Лейк-Сити, основанные горстками упорных поселенцев на перевале великих Скалистых гор».
Когда тени от домов на Бэттл-роуд начали удлиняться и настало время прощаться, Лилиенталь проводил меня до машины. По пути я спросил, не скучает ли он, когда-то самый противоречивый человек в Вашингтоне, по бурной, полной яростных споров и публичных дебатов жизни. Лилиенталь улыбнулся и ответил: «Конечно, скучаю». Когда мы подошли к машине, он добавил: «Я вроде никогда не был завзятым спорщиком — ни в Вашингтоне, ни в долине Теннесси. Но люди часто не соглашались со мной, и я был вынужден спорить. На самом деле, я не стал бы ни с кем ругаться, если бы сам этого не хотел. Думаю, что я все же спорщик. В детстве я любил бокс. Учась в школе в Мичиган-Сити, я боксировал с двоюродным братом, а в колледже ДиПо — с профессионалом в полутяжелом весе по прозвищу Такомский Тигр. Боксировать с ним было тяжело. Стоило допустить ошибку, как я сразу оказывался на полу. Мне всегда хотелось по-настоящему его припечатать. Это было самое страстное мое желание. Конечно, я не смог этого сделать, но зато стал хорошим боксером. В ДиПо, учась на старших курсах, я тренировал боксеров. В Гарварде у меня не хватало на это времени, и я бросил бокс. Думаю, он не был проявлением моей агрессии. Я рассматривал поединки как способ сохранить независимость. Я научился этому от отца. “Будь сам себе хозяином”, — часто говорил он. Он приехал в Штаты в 80-е годы XIX века из Австро-Венгрии, теперь его родина — в восточной части Чехословакии. Отцу было тогда около 20 лет. Став взрослым, он всю жизнь был лавочником на Среднем Западе: в Мортоне (Иллинойс), где я родился, в Вальпараисо (Индиана), в Спрингфилде (Миссури), в Мичиган-Сити (Индиана), а потом в Винамаке (Индиана). У него были светло-голубые глаза, в которых недвусмысленно читалась его натура. Глядя на него, можно было сразу сказать: этот человек не променяет независимость на безопасность. Он не умел притворяться и не стал бы этого делать, если бы даже умел. Но вернемся к моей противоречивости, или склонности к конфликтам, или не знаю, как еще сказать. Да, иногда я скучаю по ругани с Маккелларом. Моральный эквивалент для меня теперь — вызов, брошенный новыми Маккелларами и Такомскими Тиграми. Это проблемы Minerals&Chemicals, D&R — и попытки разрешить их».
Второй раз я побывал в гостях у Лилиенталя в начале лета 1968 года, на этот раз в третьей штаб-квартире D&R, в номере с великолепным видом на гавань с 1-й Уайтхолл-стрит. За прошедшие годы многое изменилось в жизни D&R и самого Лилиенталя. В Хузистане было окончено строительство плотины; заполнение водохранилища началось в ноябре 1962 года. Первый ток электростанция дала в мае 1963 года. Электроэнергии хватило не только на собственные нужды, но и на то, чтобы привлечь иностранные предприятия. В бывшей пустыне благодаря орошению, ставшему возможным после возведения плотины, процветало земледелие. Лилиенталь оставался таким же энергичным, несмотря на свои 68 лет: «Мрачным экономистам теперь придется выдавать свои прогнозы относительно других неразвитых стран». D&R только что подписала очередной пятилетний контракт с Ираном на продолжение работы. В остальном компания продолжала расширять сферу влияния: в нее вошли уже 14 стран. Самый противоречивый проект касался Вьетнама, где по контракту с правительством Соединенных Штатов D&R в сотрудничестве с такой же южновьетнамской компанией разрабатывала планы послевоенного развития долины реки Меконг (это соглашение вызвало критику в адрес Лилиенталя со стороны людей, считавших, что так он поддерживает продолжение войны). На самом деле, сказал Лилиенталь, он считает, что война стала катастрофическим следствием серии «ужасающих просчетов», и послевоенная разработка природных ресурсов — совсем из другой оперы. Но было видно, что критика задевает его за живое. В то же время D&R расширяла горизонты, неожиданно начав заниматься развитием отечественных городов. В это дело компанию вовлекли частные спонсорские группы графства Квинс и графства Окленд. Руководители хотели посмотреть, могут ли методы T.V.A. оказаться полезными в решении проблем пустынь цивилизации — городских трущоб. «Представьте, что это Замбия, и скажите, что бы вы стали делать», — заявили спонсоры. Идея перспективна, но вот полезна ли — судить можно только по результатам.
Что касается самой D&R и ее места в американском бизнесе, то Лилиенталь рассказал: с тех пор как мы виделись впервые, фирма открыла второе постоянное отделение на Западном побережье. Прибыли компании значительно возросли. Теперь ею владеют сотрудники, а Lazard сохраняет лишь чисто символический интерес. Больше всего Лилиенталя обнадеживает то, что в эпоху, когда вести бизнес по старинке — значит получить большие проблемы с новыми кадрами, так как одержимость прибылью отпугивает благородную молодежь, D&R обнаружила: ее идеалистические устремления как магнит притягивают перспективных выпускников университетов и колледжей. В результате Лилиенталь смог наконец сказать мне то, чего не сумел в первую встречу, — что частное предпринимательство приносит ему больше удовлетворения, чем государственная служба.
Является ли D&R, опирающаяся отчасти на своих акционеров, а отчасти на остальное человечество, образцом свободного предпринимательства будущего? Если да, то ирония в том, что Лилиенталь — один из немногих государственных людей, ставших образцовыми бизнесменами.
Ежегодные собрания и всевластие корпораций
Несколько лет назад Times процитировала одного европейского дипломата, сказавшего: «Американская экономика так разрослась, что не хватит воображения, чтобы зрительно ее представить. Но и теперь, на пике, она продолжает расти. Такого могущества не знала ни одна экономика в мировой истории». Приблизительно в то же время исследователь корпораций А. Берле писал: 500 с лишним корпораций, доминирующих в экономике, «обозначают такую концентрацию власти над экономикой, что средневековая система феодального подчинения кажется забавой на детском утреннике». Что же касается внутренней власти, то она, несомненно, находится в руках директоров и профессиональных управляющих (которые могут формально и не владеть корпорациями). Эти люди, продолжает Берле в том же эссе, иногда представляют собой самовоспроизводящуюся олигархию. Большинство честных наблюдателей в наши дни склоняются к тому, что олигархическое правление — не такая уж плохая вещь с социальной точки зрения, а во многих случаях просто хорошая. Но каким бы оно ни было, с теоретической точки зрения власть в корпорациях принадлежит вовсе не директорам. В соответствии с корпоративной формой организации она принадлежит акционерам, которых во всех предприятиях США вместе взятых более 20 000 000. Хотя суды то и дело выносят заключение, что директор не обязан следовать желаниям акционеров, но даже конгрессмен не в такой степени должен выполнять волю своих избирателей, как директора, выбранные акционерами в ходе пусть и не совсем демократической процедуры — одна акция, один голос. Акционеры отчуждаются от реальной власти под влиянием ряда факторов, среди которых безразличие, характерное в периоды высоких прибылей и дивидендов, невежество в корпоративных вопросах и огромная численность. Так или иначе, акционеры избирают состав управляющих, и результат подавляющего большинства выборов — голосование 99 % акционеров в пользу действующих директоров. Основная и во многих случаях единственная возможность дать почувствовать руководству свое присутствие у акционеров появляется во время ежегодных собраний. Они в большинстве компаний проводятся весной, и весной 1966 года я посетил несколько собраний, чтобы узнать, что теоретические держатели феодальной власти могут сказать о себе и о своих отношениях с избранными директорами.
