Я не стал высказывать все это словами, потому что в этом не было бы никакого прока. Мы все и так слишком много говорим, всегда, даже если в том, что мы говорим, есть определенная ценность. Поэтому я вернулся домой и записал все это. Но я чувствовал, что ушел с сеанса с пустыми руками, так как не нашел способа войти в первичное состояние, когда был так глубоко тронут.
Теперь я становлюсь цельным. Я и мое тело едины. Я — великая симфония богатых и разнообразных чувств, все гармо
ники этих чувств находятся сейчас в удивительном созвучии друг с другом. Мои половые отношения, строение моего тела, его энергия, мой гнев, мой страх, мое тепло, моя печаль и моя радость — каждая из этих составляющих имеет свое время и свою фактуру (да, есть фактура во времени), каждая из них выступает на первый план в свое время и служит другим чувствам, поддерживая и укрепляя их. Я становлюсь абсолютно цельным, я сам рождаю себя. Я — мой отец, я — моя мать. Я — мое тело. Я — то, что я сам чувствую и ощущаю.
Среда
Сегодня утром я плакал, испытывая чистейшую потребность. Слушая адажио из бетховенского квартета ля–минор, я стоял посреди столовой и плакал от этой музыки. (Я не слышал другой музыки, которая будило такое интенсивное чувство внутренней первичной боли.) Я плакал, как плакал вчера ребенок во мне. Не было ни слов, ни образов было чистое горе и боль в этой музыке, и я плакал, упиваясь печалью и болью.
Четверг
Сел поработать над своими записями. Добрался до страницы 45: прежней мамы больше нет, мне грустно и одиноко. Подумал о поездке в родительский дом, которую я планирую уже давно. Хочу ли я видеть кого‑нибудь, кроме мамы и папы? Нет. Мне это нужно для лечения, а не для удовольствия. О, нет! Я хочу увидеться с тетей Милли и дядей Лесом. Милли всегда была очень добра ко мне, когда я был подростком. То же можно сказать и о Лесе. Я хочу поблагодарить их, как я поблагодарил бабушку и деда, потому что когда мне было грустно и одиноко, они помогали мне. Такой вот я сирота при живых родителях. Бах! Я погружаюсь в грусть и одиночество. В первичное состояние. Бах! Вот что означает ля–минорное первичное состояние — грусть и одиночество. Бах! Я снова реален.
Пятница
Впервые с воскресенья у меня сегодня не было первичного состояния. Но чувствую, что оно подходит. Сегодня утром я думал о том, как приеду домой и какой будет реакция родителей. Работы нет. Длинноволосый. Неряшливо одетый. Я явственно представляю, как мама пускает в ход свой привычный оборот: «Мы волнуемся». Потом я задумался. Ты знаешь, что означает этот штамп «мы волнуемся», мама? Этот штамп расколол меня пополам. Делает меня не человеком. А клиническим случаем. Со мной что‑то не в порядке, мама. Это ты сделала со мной что‑то неверное, только ради того, чтобы властвовать мною. Если со мной что‑то не так, то ты становишься спокойнее. Но знаешь ли ты, что стало от этого со мной, мама? Я стал изгоем. Грустным и одиноким маленьким сиротой при живых родителях.
Я понял при этом, как мне страшно выйти из маленького буржуазного мирка. Я боялся, что мама и папа снова подавят, а потом бросят меня. Я боюсь. Это ВЕЛИКИЙ СТРАХ. Я — грустный и одинокий маленький мальчик.
Понедельник — пятница
Ездил в Вудсвиль навестить родителей. Я не был у них больше десяти лет. Посещение подтвердило верность чувств, которые всплыли во время первичной терапии. Они устроили мне сцену по поводу того, что у них брали интервью для фильма[26]. Их недовольство не имело отношения к моему прошлому, хотя только о нем их просили рассказать. Мама принялась корить меня за развод, за разрыв с католической церковью и за увольнение с работы. Я ждал, что будет делать отец. Зря ждал. Он, как всегда, не стал делать ничего, положившись на мать. Потом я положил конец этому недовольству. Мама попыталась назвать меня «сумасшедшим», и я действительно взорвался. После этого внешне все вроде бы улучшилось, но внутренне наши отношения остались прежними. В тот вечер мне захоте
лось уйти из дома и некоторое время побродить одному. И я вышел из дома. Мною овладело то же сиротское чувство, какое я испытывал, будучи подростком. Интересно, как я мог вынести все это в юности.
Я отправился на старую железнодорожную станцию, нареку, в лес и на большой мост. Во мне всколыхнулись все чувства мальчика, ищущего утешения в глуши, в одиночестве и бегстве. Я стоял на мосту и плакал за того мальчика, который тогда не осмелился почувствовать всю свою боль. Я стоял на мосту и плакал, дав ему почувствовать эту боль теперь. Мне было очень тепло, я чувствовал нежность в отношении этих памятных мест, даривших мальчику толику того, в чем он так отчаянно нуждался,
Я навестил дядю и тетю. Я рассказал им о своем лечении, потому что знал, что они проявят искренний интерес и понимание. Как чудесно было снова их видеть. Мне было необыкновенно хорошо говорить им о том, как много они для меня значили, когда я был мальчишкой и подростком. Они тоже чувствовали себя чудесно. Весь вечер в комнате буквально вибрировало душевное тепло и любовь.
Ходил я и на кладбище, побыть с дедом и бабушкой. Я опустился на колени между их могилами и снова сказал им все, что говорил на сеансах лечения. Я долго стоял на коленях, плакал и говорил с бабушкой и дедушкой. Потом плач прекратился, и я просто продолжал еще некоторое время молча стоять на коленях. До сих пор я не видел могилу бабушки. Прошло двадцать два года с тех пор, как я стоял здесь и смотрел, как опускают в могилу гроб с телом дедушки. Мне казалось, что это было только вчера. Неподалеку был похоронен и дядя Мак. Его могилу я тоже увидел впервые. «Мой бедный дядя Мак», — это единственное, что я подумал, когда повернул голову и взглянул на его надгробную плиту. Потом я подошел к большому камню на могилах бабушки и дедушки, положил на него руку, постоял некоторое время и ушел.
Мой приезд домой добавил мне душевного тепла, которое я так хотел почувствовать, так как оно подтверждало реальность моей боли и действенность лечения. Теперь мне оставалось только пройти через первичную боль. На другой стороне меня
ждало тепло. Теперь я знаю, где расположены тепло и любовь — они лежат по ту сторону первичной боли. И я должен пройти сквозь эту преграду. Я уже в достаточной степени прочувствовал боль, чтобы отчетливо это понимать. Поэтому теперь мне нет нужды искать тепла и любви моими старыми способами. Это был не лучший путь, ибо идя по нему я мог снискать только жалость. (Я путал жалость с теплом и любовью.) Когда‑то я хотел, чтобы люди жалели меня. Я хотел, чтобы они возместили мне любовь и привязанность, которых я не получил от родителей, но которые были мне так нужны. Я сам вредил себе, пока шел по неверному пути. Тогда я надеялся, что найдется человек, который, оказавшись рядом, пожалеет меня (мама) и поддержит меня (папа).
Заключение
Прошло три недели психотерапии. За это время во мне произошли несколько важных изменений.
Во–первых, до начала лечения я выкуривал в день по три пачки сигарет. Я не просто бросил курить, я теперь не испытываю никакой тяги к табаку.
Во–вторых, до начала терапии я, хотя и умеренно, но пил спиртное. Несколько раз в неделю я обязательно захаживал в бар. Хотя я редко напивался, но в питейные заведения заглядывал* и выпивал по четыре—пять рюмок виски. После лечения у меня нет никакого желания пить.
В–третьих, сильно снизилась моя половая активность. До лечения я совокуплялся не меньше трех раз в неделю. С тех пор как началось лечение — а прошло уже полтора месяца, я имел всего три половых акта. Однако, в то время как я чувствую, что первые два изменения стойкие, то чувства в отношении секса мне пока не вполне ясны. До лечения я спал со многими женщинами. Я редко спал с одной и той же женщиной больше недели. Склонять женщин к сожительству было моим способом спрятаться от первичной боли — боли от чувства отверженности, от ощущения себя неудачником. Но никто не может быть
* Это высказывание проиллюстрировано в документальном фильме.
настоящим неудачником, если имеет мужество смотреть в лицо фактам. Чтобы стать неудачником, от них надо бежать. Такой человек должен иметь заслон, чтобы скрыть свой стыд за постоянные неудачи. Моим прикрытием были женщины. Сейчас у меня нет тяги продолжать прежние с ними отношения. Но реальное желание пока присутствует. Может быть, впоследствии я ограничусь одной женщиной или несколькими — этого я пока не знаю.
В–четвертых, у меня исчезли проблемы со сном. Не страдаю я теперь и головной болью.
В–пятых, меня отпустило привычное напряжение. Оно, правда, немного меня беспокоит, но я чувствую, что оно стало меньше.
В–шестых, изменилось мое отношение к людям. (Это самая тонкое, малозаметное внешне изменение, которое мне труднее всего описать.) У меня нет теперь ощущения, что надомной доминируют, а я остаюсь пассивным. Исчезло чувство пассивного гомика. Во всяком случае, это чувство стало слабее, с тех пор, как я начал проходить курс лечения. Кроме того, это чувство стало посещать меня намного реже. Иногда мне трудно отличить это чувство пассивности и подчиненности (гомосексуальное чувство) от ощущения своей беспомощности в отношении любящих меня людей. (Пока мне в новинку испытывать оба эти чувства.) Но зато теперь я хорошо распознаю чувство одиночества. Когда меня преследует чувство пассивного гомосексуалиста, я не чувствую своего одиночества. В этом случае я чувствую присутствие какого‑то человека, который прячется где‑то поблизости, в тени и то и дело мелькает перед моим мысленным взором. Когда же я испытываю чувство простой беспомощности, то очень хорошо ощущаю одиночество. Но теперь это чувство не причиняет мне боль; оно даже несколько развлекает меня, в зависимости от обстоятельств.
