распалось.
Годы спустя режиссер Адам Кертис в своем документальном фильме для Би-би-си «За всем следят машины благодати и любви» [18] проинтервьюировал бывших членов коммун. Он обнаружил, что кибернетические структуры, которые эти сообщества пытались собой воплотить, правила, которые должны были сгладить и уравнять властные отношения среди членов и привести к новому гармоничному обществу, произвели обратный эффект и развалили многие коммуны {271}.
«Мы стремились создать общество, основанное на понимании экосистем, построенное на перекрестном балансе отношений, – биологическую систему человека и машины, работающих сообща», – вспоминал Рэндалл Гибсон, член коммуны «Синергия» в Нью-Мексико, базировавшейся на кибернетической идее, которую он называл «экотехника» {272}. В коммуне действовали строгие правила, направленные против коллективного действия и организации. Члены коммуны должны были решать проблемы и конфликты на «сессиях связи», во время которых два человека вели дискуссию один на один в присутствии всей коммуны, но при этом не могли обращаться к ним за поддержкой или помощью. «Идея экотехники в том, что ты являешься частью системы со слабой или вообще нулевой иерархией», – говорил Гибсон. В итоге эти сессии связи обратились в нечто более мрачное – в экзерсисы по пристыжению, запугиванию и контролю, когда доминирующие участники коммуны брали верх над слабыми и скромными: «На деле это были сессии издевок, длившиеся 20–30 минут и сопровождавшиеся гробовым молчанием со стороны остальных членов коммуны» {273}.
Другие коммуны также прошли через подобную трансформацию из продвинутого молодежного эксперимента в репрессивные сообщества, нередко с откровенным культом личности. «Люди, взявшие власть над остальными, вызывали страх… и гнев. В коммуне чувство страха было повсеместным и неуловимым, как шпионская программа. Ты знаешь, что она есть, но не знаешь, как от нее избавиться», – говорила Молли Холленбек, член коммуны «Семья» в Таосе, штат Нью-Мексико {274}. «Семья», основанная студентами Калифорнийского университета в Беркли в 1967 году, быстро обрела жесткую иерархию, где к мужчинам обращались «сэр» и «господин», а женщины должны были носить юбки и выполнять строго закрепленную за их полом работу: готовить, присматривать за детьми и стирать. Основатель коммуны, называвший себя лордом Байроном, сам же ее возглавил и закрепил за собой право заниматься сексом с любой женщиной коммуны {275}.
Большинство коммун продержались всего несколько лет, а некоторые и того меньше. «Их разрушило то, от чего они думали избавиться, – власть, – объясняет Адам Кертис. – Сильная личность стала доминировать над слабыми участниками группы, но правила самоорганизации системы не позволяли создать коллективную оппозицию такому притеснению». В результате то, что должно было стать новым утопическим обществом и экспериментом со свободой, лишь повторяло и усиливало иерархическое неравенство внешнего мира, от которого люди не смогли избавиться.
Стюарт Бранд, однако, отказывался признавать поражение и не хотел задумываться о том, почему кибернетически-либертарианская идеология, лежавшая в основе эксперимента, с треском провалилась. Он просто перенес утопические идеи мифической коммуны в нечто, что долгое время занимало его: в быстро растущую компьютерную индустрию.
На первый взгляд, мир ARPA и военных компьютерных исследований не имел ничего общего с движением обкуренных хиппи 1960-х. И в самом деле, казалось, они были из разных вселенных. У одних была униформа, скучные костюмы, авторучки в нагрудных карманах, мысли о войне, перфокарты и жесткая иерархия. У других – длинные волосы, свободная любовь, наркотики, необычная музыка, враждебное отношение к властям и беспорядочное существование.
Но различия были поверхностными. На глубинном уровне оба движения находились на одной кибернетической волне и пересекались во многих аспектах. Джозеф Ликлайдер, Итиэль де Сола Пул и другие военные инженеры ARPA применяли кибернетические идеи для создания компьютерных сетей, надеясь разработать технологию прогнозирования, чтобы управлять миром и избавиться от политических конфликтов. То же самое пытались сделать хиппи в своих кибернетических коммунах. Разница была лишь в том, что за ARPA и военными была промышленность, а перед ними – весь мир, в то время как хиппи не выходили за пределы маленьких специализированных сообществ.
Были между ними и прямые связи. Взять хотя бы Стэнфордский исследовательский институт (СИИ), главного подрядчика ARPA, который над чем только не работал – от контрпартизанских систем и химического оружия до управления важным узлом ARPANET и ее исследовательским центром. Несколько сотрудников СИИ были близкими друзьями Стюарта Бранда и активно сотрудничали с Whole Earth Catalog {276}. Бранда часто можно было видеть на территории института: в 1968 году он даже выступил там консультантом на демонстрации интерактивной компьютерной технологии, которую разработал по контракту с ARPA управляемый Дугласом Энгельбартом Центр исследования роста {277}. На мероприятии представляли технологию видеоконференции и коллективной редактуры документа в сети ARPANET, которой было всего два месяца от роду {278}. Или взять того же Энгельбарта. Этот инженер и признанный мастер в сфере интерактивных компьютерных технологий был любимчиком Ликлайдера и получал от ARPA финансирование в миллионы долларов. При этом он экспериментировал с ЛСД и делился кислотой с другими инженерами, чтобы проверить, повысит ли это их эффективность и креативность. Он также совершил турне по разным коммунам, выказывая большую поддержку их попыткам создания новых форм децентрализованного общества {279}.
Чувство это было взаимным. Контркультурная среда хиппи в заливе Сан-Франциско буквально жила и дышала кибернетическими идеями, нагнетаемыми американским военно-промышленным комплексом. Ричард Бротиган, вечно лохматый писатель и поэт из Сан-Франциско с висячими усами, сочинил оду новой кибернетической утопии, которая указывает на духовное родство этих двух миров, кажущихся столь различными. Стихотворение под названием «И всё под присмотром автоматов благодати и любви» [19] было опубликовано в 1967 году. В нем описывается мир, где компьютеры сливаются с природой, чтобы произвести богоподобное альтруистическое существо, которое позаботится обо всех нас; мир, где «люди, звери, компьютеры / живут вместе в программогармонии, / как чистая вода и ясное небо» {280}. Бротиган раздавал свое стихотворение на Хайт-стрит, в эпицентре контркультурного движения. Разумеется, Бранд был поклонником Бротигана и опубликовал оду в Whole Earth Catalog. «Ричард не был программистом. Я не уверен, что он вообще видел компьютер воочию», – вспоминал позднее Бранд. Чтобы верить, программистом быть не обязательно.
Между этими двумя мирами существовала глубокая симпатия и тесная связь, и Стюарт Бранд их углубил. В начале 1980-х, когда «коммунальная» мечта рухнула, он использовал свой авторитет в контркультурной среде и обратил утопические идеалы «новых коммуналистов» в маркетинговый инструмент зарождавшейся потребительской компьютерной индустрии. Он стал проводником этого дела. Словно опытная повитуха, он контролировал появление на свет растущего чувства собственной значимости и культурной актуальности новой индустрии. Он был проницателен. Он понял, что
