В общем случае философы стараются разработать свод формальных правил, сравнение с которыми позволяло бы оценивать «истинность» выдвигаемой гипотезы. Для примера – одним из таких употребительных списков правил являются законы сохранения энергии, импульса, количества движения и др. Не удовлетворяет гипотеза законам сохранения – «фтопку!!!». Расширяя или изменяя этот список, получаем различные формы формальных критериев научности.
Область бурно развивалась до 1970–80-х годов, несмотря на то что в 1931 году Гедель доказал теорему о неполноте. Наиболее часто цитируется следующая ее формулировка – «Если система не противоречива, то она не полна». Иными словами, нельзя создать аксиоматическим способом достаточно сложную систему так, чтобы множество доказательных формул полностью охватывало бы множество содержательно истинных утверждений в рамках этой системы. Это доказательство сильно охладило энтузиазм философов, надеющихся на формальный критерий научности.
Последнее время забрезжила надежда на порабощение искинов [«Искусственных интеллектов». – Л.Л. – М.], роботов и других автоматов. Научная работа грядущего выглядит как управление поисковыми пауками, снабженными научно-методологическими фильтрами различных модификаций. Фильтры эти процеживают эмпирический сырец в виде научных статей в Сети, выискивая скрытые взаимосвязи и другие неявные данные. Впрочем, «Сумма технологии» Лема недавно переиздавалась – см. в ней главу 7, «Выращивание информации».
Зафиксируем красной нитью – отобрал корешок, осмотрел, съел.
Яд и корона
«…И тут же прикрепила украинцев к земле…»
К. Прутков
ВСЕГДА
Фуллерены были перед нашими глазами всегда. Метод, которым их можно было обнаружить, появился 50 лет назад. Теоретически они были предсказаны 25 лет назад. Экспериментально их обнаружили 16 лет назад (цифры приблизительные). Сверхтяжелые элементы были перед нашими глазами всегда. Методы, которыми их можно было обнаружить, появились 50–20 лет назад… И ведь можно продолжать и продолжать.
Как помнит старшее поколение из школьных уроков истории и обществоведения, рабовладельческий строй оказался нежизнеспособен из-за низкой эффективности рабского труда и был заменен прогрессивным человечеством на строй феодальный. Рабство, правда, дало метастазы в виде «плантаторства» на американском континенте. Хотя в науке рабовладение было коротким периодом и завершилось довольно давно, мы еще можем наблюдать такие «плантации» – учреждения, где низкоквалифицированный персонал на дешевом оборудовании проводит множество однотипных экспериментов, перерабатывающихся затем небольшой горсткой белых воротничков.
Со временем стоимость экспериментальной работы возросла на порядки. Соответственно изменились и требования к научным работникам. Все это привело к очередной смене формы организации труда. Экспериментаторов частично освободили и прикрепили к земле, то есть к приборам. Крайняя степень этого типа организации труда называется «Сидение на приборе».
При «феодализме» отчуждается не весь труд экспериментатора, часть творческой работы ученого остается при нем. Это не жест доброй воли, а суровая техническая необходимость.
Приборы и методики совершенствуются на ходу и часто. Проводятся калибровки, устраняются наводки, подбираются условия измерения. Прибор таскают из угла в угол, подкладывают под него бумажки, изолируют провода и перепаивают контакты, производят «магические постукивания». Повозившись так от недели до полугода (для прибора средней сложности), получают на выходе что-то похожее на правду, на контрольном образце. В этом сложном и продолжительном магическом ритуале используемые установки приобретают несвойственную им ранее индивидуальность, а работающий на них персонал – ноу-хау проведения измерений. Эти знания и эта индивидуальность уже не могут быть отчуждены старыми проверенными способами – в виде описания и инструкции [Те, кто пытался перенять/передать технологию, измерительную методику или воспроизвести эксперимент, понимают, что это особая песня и особый вид научного труда]. Таким образом, из движимого имущества экспериментальные установки, приборы и персонал превращаются в недвижимость. Недвижимость эта есть основной источник натурального продукта и занимает некоторую условную площадь на научном фронте. Так мы и получаем то, что в учебниках средней школы называется «натуральное феодальное хозяйство».
Отчасти проблема невозможности полной трансляции экспериментальных данных решается переносом потребителей поближе к месту производства как в географическом, так и в административном смысле. Для крупных установок довольно давно справедливо нехитрое эмпирическое правило: «одна установка – одна научная школа, две установки – две школы».
Устройство крупной научной школы сейчас до боли повторяет устройство классического феодального государства. Есть король – глава школы и ее научный лидер, есть вассалы нижнего уровня, командующие феодами, теоретики, тоже объединенные в феоды, и сервы (от лат. servus – раб, в средневековой Зап. Европе категория феодально-зависимых крестьян, наиболее ограниченных в правах. – Большой энциклопедический словарь) [Я не даю моральных оценок. Это не хорошо и не плохо – это просто такая форма организации труда].
Передача неявного неформализованного знания между участниками таких коллективов возможна не в последнюю очередь потому, что современные приборы и экспериментальные установки есть результат предыдущего этапа совместных теоретических и экспериментальных работ, а также труда инженеров, метрологов и др. Подобная преемственность стягивает эксперимент и теорию в довольно тугой узел.
Как перейти от неполных эмпирических данных к синтетической теории? Однозначен ли этот переход? Как исключить психологизм и повысить объективность эксперимента? Можем ли мы зафиксировать явление, не имея хотя бы приблизительного теоретического описания его? Насколько восприятие обычных, наблюдаемых в повседневной жизни, вещей определяется социальной и теоретической установками нашего мышления?
Вопросов множество, но даже беглый исторический обзор показывает, что философское осмысление текущего состояния научного метода всегда хронически запаздывает. Эмпиризм утвердился в науке, когда уже буйно цвело экспериментаторство, выводящее исследователя за пределы непосредственного чувственного опыта. Позитивизм укрепился, когда ему на смену уже были выдвинуты конвенционализм, физикализм и др. Сейчас эти идеи пробивают себе дорогу в массы, но фактически они соответствуют состоянию науки 40–50-х годов прошлого века.
Трагедия философии науки настоящего времени в том, что она, с одной стороны, обгоняет те философские представления, что доминируют в научном сообществе, а с другой – отстает от научной практики. Иными словами, философы отстают от науки на один шаг, а сами ученые – на два. Не успела сформироваться идеология «феодальной» формы научной организации труда, а впереди уже открываются новые горизонты.
«Отречемся от старого мира…»
ЦИТАТА
«Это был грандиозный проект. Сектор А предназначался для работы с художниками, страдающими цветной слепотой, а сектор В – для обследования умственно неполноценных джазистов».
Норткот Паркинсон
Если рабовладельческий строй подкрался незаметно, а его, в свою очередь, тихо и мирно сменил строй феодальный, то капитализм проходил закалку в горниле так называемых буржуазных революций. Потом это стало хорошим тоном, и все последующие формации являются в мир, начиная свою деятельность с «…до основанья, а затем…». К сожалению, а может быть, к счастью, великой коммунистической революции не произошло, а величие революции социалистической в отдельно взятой стране сейчас находится под вопросом. Поэтому мы не будем заострять на них внимание и вернемся к буржуазному строю.
Несмотря на то что капиталистическая экономика достаточно сложна и включает в себя способы отчуждения труда, способы разделения и организации труда, способы присвоения труда, способы оценки труда в некотором эквиваленте (стоимость) и способы мотивации труда, ключевым словом, открывающим двери в мир чистогана, является слово «собственность». Так, по крайней мере, нам говорили последние пятнадцать лет. Вот наладим собственность, взрастим собственника – и мир наживы засияет яркими красками, а пока надо потерпеть. Эпоха первоначального накопления капитала, понимаешь! А тут и власти предержащие, двести лет выступавшие спонсорами нашего общественного института, осознали, что «один ум хорошо, а ни одного лучше», и потихоньку сворачивают финансирование фундаментальных исследований, переложив этот груз на плечи частного капитала и горстки филантропов. Башню из слоновой кости купили в качестве сырья для бильярдных шаров. Настало время финансовой интеграции науки в мировую экономику. И тут встал вопрос о собственности. Причем собственности не простой, а интеллектуальной.
