А если начать отыскивать ляпы и несуразицы фильмов о восставших мертвецах, то конца и краю не сыщешь. Но задача у меня сейчас иная.
Почему большинство из нас, если не все, любят слушать, читать и смотреть про жуткое и сверхъестественное? Страха в жизни не хватает?
Пожалуй, да. Конечно, глядя на квартиры бюджетников и пенсионеров, живущих много, если на двести европейских рублей в месяц и гадающих, купить ли им колбаски и остаться без лекарства, или купить лекарство, но остаться без колбаски, иными словами, существующих между бедностью пристойной и бедностью отчаянной, но при этом защищающих свое жилище стальными дверьми с тремя запорами, поверить в нехватку страха трудно. Решётки на окнах, сейфовые замки, расклеенные на деревьях фотографии «ушла из дому и не вернулась» – всё это показывает, что страх в обществе не в дефиците. Хватает страха. Но страх страху рознь. Более всего наш человек боится другого нашего человека. Скажу больше, кроме нашего человека наш человек больше не боится ничего. Ну да, есть тяжёлые болезни, о них прямо на сигаретных пачках пишут, но надписи эти не пугают ни юных дев, ни умудрённых жизнью старцев. Покуда здоров, бояться нечего, а заболел – и стремительно выпадаешь из общества.
Но каких-нибудь сто или двести поколений назад было иначе. Боялись диких зверей – волков, медведей, росомах, леопардов, да мало ли свирепых хищников водилось вокруг? Сегодня усилиями мультипликаторов медведь – это обаятельный милый Винни-Пух или обстоятельный миролюбивый Михайло Потапыч, единственной слабостью которого являются испечённые Машенькой пирожки. Но на деле лицом с медвежьей мордой лучше не сталкиваться. Съедят. В Европейской части и не сталкиваются, разве что в зоопарке или цирке. Ещё боялись стихии – пожаров, ураганов, вулканов, наводнений и землетрясений. И тут гваздёвцев природа милует: в нашем чернозёмном крае вулканов нет, ураганы редки и особой буйностью не отличаются, а землетрясения напоминают далекое эхо: разве что люстра качнётся, если где-нибудь в трёх тысячах километрах затрясёт всерьёз.
Вот и расслабляется иммунная система. Да, страх вырабатывает иммунитет: готовность к действию. Убегать, защищаться или, напротив, нападать, упреждая агрессию. Загодя готовить оружие, тренироваться в его использовании и не выходить из дому, не прихватив меча или топора. Отсутствие страх-иммунитета приучает к жизни на авось. Авось меня не тронут, авось наводнение проплывёт мимо, авось кто-то затормозит на красный свет. И потому вместо того, чтобы эвакуироваться и вооружаться, остаются в своих квартирках с железными дверьми и ждут. Бывает, что и обходится.
Право на защиту собственной жизни перестало восприниматься как неотчуждаемое, более того, оно предстаёт элементом деструктивным: мол, дай волю – перестреляем друг дружку. Тут, кстати, боязнь не только и не сколько оружия, а именно воли, ну да я опять не об этом.
Долговременное отсутствие естественных факторов (ведь опасность есть естественный фактор, как ни печально это осознавать) действует разрушающе, хотя эти факторы сами по себе могут казаться обременительными, сковывающими и даже вредными. Взять хоть силу притяжения. Жилища необходимо строить прочные, летать в космос, тратя массу драгоценных углеводородов (или просто водорода) на противодействие гравитации. Мешок картошки — и то тяжело на спину взвалить. И если в космос покамест летают единицы, то синяки и шишки набивают в детстве все, а некоторые синяками не отделываются: «Поскользнулся, упал, закрытый перелом, очнулся – гипс». Опять же картошка, такелажные работы, походы в магазины... Космонавты рассказывают, что через три-четыре месяца адаптация к невесомости достигает совершенства и жить на станции становится чрезвычайно удобно: для совершения перемещения требуются усилия крайне незначительные, жаль, кубатура маловата. Но невесомость вместе с тем вымывает кальций из костной ткани, да и мышечная масса теряется если не по дням, то по месяцам. Потому в длительном полёте космонавты непременно упражняются, работают с тренажёрами, стараясь искусственным путём создать подобие гравитации и тем уберечься от проблем при возвращении в грубую реальность.
То же касается и литературы ужасов, к которым в двадцатом веке добавилось кино. Она играет роль тренажёра. Полигона эмоции. Модели будущего. Почитайте по-настоящему страшную книгу, замеряя собственные пульс и давление, и увидите – повесть стоит марафона. Нагрузка на сердце, лёгкие и, главное, разум оказывается немалой. Пользы физических тренировок не отрицает никто. Нужно озаботиться и тренировками эмоциональными, чтобы в нужный момент без колебаний броситься от оборотня наутёк или, если позволяют навыки и сноровка, загородить ему дорогу.
Горе! Малый я не сильный... А револьвер с серебряными пулями не ношу. Закон не позволяет. Потому внимание уделяю профилактике.
Как часто обыкновенный человек заглядывает под собственную кровать? Зависит от привычки убирать. Одни суют туда пылесосную щётку на штанге ежедневно, другие – раз в неделю, а некоторые, замотанные неотложными делами, и того реже. К Пасхе, под Новый год, иногда ко дню конституции. Пылесос ладно, бывает, но вот идея наклониться да посмотреть обстановку под собственной кроватью ради предосторожности в голову приходит редко. Что там увидишь, под кроватью, кроме пыли, пропавшего носка или закатившейся невесть когда авторучки?
Теперь внесу поправку: взрослый человек, а лучше ребёнок лет восьми-девяти, прочитал книгу-страшилку, причём талантливую книгу-страшилку. Теперь он знает: под кроватью может оказаться всё. Забытая прошлым летом на даче кошка. Пропавшая три года назад дочка папиного сослуживца. Или атташе-кейс, наполовину набитый пачками сиреневых купюр с Лениным, полудюжиной паспортов тёмно-зелёного цвета, пистолетом «ТТ» и тремя коробками патронов «особые серебряные». Или планшетник неизвестной конструкции, сквозь экран которого можно смотреть, как сквозь окошко. И не только смотреть. Запах степи, ржание лошадей, ветер – и стрела, пролетевшая насквозь и впившаяся в платяной шкаф.
А уж если подойти к шкафу...
Получается, все страшилки-пужалки мы читаем, смотрим, а порой и сочиняем из чувства самосохранения? На случай напастей и бедствий?
Да. По крайней мере, отчасти. Хотя человеческое сознание – явление чрезвычайно запутанное. Чего мы от него хотим, чего оно хочет от нас? Оговорки, намёки, аллюзии. Возьмем хоть планету Нибиру. Что это? Преломлённый в сознании образ неподкупного ревизора Не Беру, который, наконец, накажет проворовавшихся вельмож? Или, напротив, новый фаворит Наберу, который охулки на руку не положит и станет осваивать уже не миллиарды, а триллионы?
Поневоле смотришь под кровать, что там?
Пыль. Только пыль.
К оглавлению
Дмитрий Вибе: Начало внегалактической астрономии
Опубликовано 04 декабря 2012 года
Термин «внегалактическая астрономия», как и многие другие астрономические термины, скорее, вводит в заблуждение, чем что-то поясняет. Разделение астрономии на галактическую и внегалактическую подразумевает, что за пределами нашей Галактики астрономия должна быть какая-то другая, что, конечно же, не так.
Но это мы сейчас знаем, что это не так, а в начале XX века ситуация была совершенно иной. Существовала, конечно, концепция Канта (и не только его) «островных вселенных», согласно которой наша Вселенная (= наша Галактика) — лишь одно из многих гигантских звёздных скоплений. Существовали утверждения, начало которым в середине XIX века положил лорд Росс, что на роль иных Млечных Путей подходят спиральные туманности. Однако всё это были, по сути, фантазии и озарения, не подкреплённые наблюдательными фактами. Чтобы доказать тождество спиральных туманностей и Млечного Пути, требовалось разрешить их на звёзды, что стало возможным лишь в 1920-х годах.
На рубеже XIX и XX веков более серьёзно в качестве потенциальных островных вселенных рассматривались шаровые звёздные скопления. В пользу их внегалактической природы говорили соображения о расстояниях и размерах. В начале XX века диаметр Галактики считался весьма скромным, порядка сотен парсеков, а то и меньше. (Оценить его правильно мешало межзвёздное поглощение света, количественная информация о котором в то время отсутствовала.) Это значение, во-первых, было сравнимо с тогдашними оценками размеров самих шаровых скоплений, а во-вторых, сильно уступало оценкам расстояний до них, которые удавалось измерить по соотношению «период-светимость» для цефеид. Кстати, это соотношение, которое, без преувеличения, лежит в основе современной астрономии, было опубликовано сто лет назад, в 1912 году. Кажется, этот юбилей прошёл мимо массового сознания, а жаль.
