Это настроение непонятости и даже усталости отразилось в словах Гоголя, сказанных в письме.
“Иногда бывает и то, что не блестящий труд труженика, никем не оцененного, всеми позабытого, вдруг через несколько веков, попавшись в руки какому-нибудь не совсем обыкновенному человеку, наводит его на гениальную мысль, на великое и благодетельное дело. Дело изумляет мир, а первоначальный творец его не изумил им даже и небольшой круг людей, его знавших”.
И хотя Гоголь рассуждает здесь вообще, а не конкретно о себе, но эта ситуация непонимания “даже близким кругом” была знакома ему на собственном опыте в связи с книгой “Выбранные места…”. И не только знакома, но и пережита. Вряд ли надежда на понимание в далёком будущем была только абстрактным рассуждением, скорее — заветной мыслью и выводом, сделанным из тяжёлой ситуации непонимания. И выходом из неё.
Что же это за “гениальная мысль” и что за “великое и благодетельное дело”, к которому может привести гоголевская книга даже, может быть, и без посредства “не совсем обыкновенного человека”? Ведь она обращена непосредственно ко всему обществу, к любому читателю. И самое великое дело по отношению к ней — это хотя бы через несколько веков понять её тому самому будущему читателю, то есть обществу в целом. Понять важность заключённого в ней призыва к христианскому преображению жизни и актуальность его в любое время и в любую эпоху. И, главное, практически осуществить хотя бы в какой-то степени это преобразование, хотя бы в масштабах жизни каждого человека из тех, кто эту актуальность осознал. Вот это и есть то “великое и благодетельное дело”, что можно сделать, усвоив смысл проповеди “Выбранных мест…”.
Юрий Павлов Крест над Днепром
О религиозности автора “Белой Гварии“
Немало исследователей утверждают, что Булгаков — атеист и даже сатанист. Думаю, нет оснований говорить об атеизме как неизменной величине мировоззрения писателя, а сатанизм — это из области фантазии.
Булгаковскую позицию в “Белой гвардии” проясняют следующие дневниковые записи, сделанные в период работы над романом: “Итак, будем надеяться на Бога и жить. Это единственный и лучший способ”; “Но, видит Бог, одна только любовь к литературе и была причиной этого”; “Помоги мне, Господи”; “Что будет с Россией, знает один Бог. Пусть Он ей поможет”; “Богу сил!”; “Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера “Безбожника”, был потрясён. Соль не в идее, её можно доказать документально: Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно Его! Не трудно понять, чья это работа. Этому преступлению нет цены”. Эти, как и некоторые другие, высказывания дают основания говорить, по меньшей мере, о религиозности — непоследовательной вере — М. Булгакова в момент написания “Белой гвардии”, что проявляется и через систему образов романа.
Имя Господа довольно часто — более 150 раз — называется героями “Белой гвардии”. В одних случаях — их меньшинство — это происходит формально-машинально, как, например, в начале монолога подполковника Щеткина: “Ах, Боже мой. Ну, конечно же. Сейчас. Эй, вестовые (…)”. В других случаях обращение к Господу или называние Его имени происходит осознанно, как в молитвах Елены Турбиной, Ивана Русакова, Якова Фельдмана.
К помощи Божьей взывают многие и разные — по национальности, политическим взглядам, нравственному уровню — герои романа. Чаще всего это происходит в критических пограничных ситуациях: в момент опасности, на краю гибели — физической или моральной. И, естественно, определяющую роль для понимания героя играет то, какую цель при помощи молитвы пытается достичь просящий. Для выяснения этой цели приведу молитвы Турбиной, Русакова, Фельдмана: “На тебя одна надежда, Пречистая Дева. На тебя. Умоли сына своего, умоли Господа Бога, чтоб послал чудо… Пусть Сергей не возвращается… Отымаешь, отымай, но этого смертью не карай… Все мы в крови повинны, но ты не карай”; “Господи, прости и помилуй за то, что я написал эти гнусные слова… Я верю в тебя! Верю душой, телом, каждой нитью мозга. Верю и прибегаю только к тебе… У меня нет надежды ни на кого, кроме как на тебя. Прости меня и сделай так, чтобы лекарства мне помогли! Прости меня, что я решил, будто бы тебя нет: если бы тебя не было, я был бы сейчас жалкой паршивой собакой без надежды. Но я человек и силён только потому, что ты существуешь, и во всякую минуту я могу обратиться к тебе с мольбой о помощи… Не дай мне сгинуть, и я клянусь, что я вновь стану человеком”; “Боже! Сотвори чудо. Одиннадцать тысяч карбованцев… Всё берите. Но только дайте жизнь! Дай! Шмаисроэль!”.
Эти молитвы показательны в нескольких отношениях. Во-первых, слова Елены Турбиной об общей ответственности позволяют говорить о христианской составляющей её личности. Сознательно избегаю понятий “христианская личность”, “христоносная личность”. По словам Преподобного Иустина (Поповича), спасение и обожение человека осуществляется через таинства и добродетели. Проявления же минутной добродетели мысли Турбиной — ещё не основание для сущностных выводов.
Во-вторых, символичен тот духовный перелом, который происходит в Иване Русакове: христоносные истины открывает для себя один из самых грехопадших героев, индивид, сознательно порвавший с Господом, богохульствующий в жизни и творчестве. Такой человеческий тип выбран М. Булгаковым не случайно: он — своеобразное доказательство и проявитель сущности веры, христианских идей вообще. Этот выбор писателя снимает многие вопросы о его вере — неверии. К тому же человек неверующий, не знакомый с канонами христианской патристики, не смог бы так точно изобразить духовное перерождение личности.
Через покаяние и обретённую веру Русакову даруется прощение за грех прелюбодеяния и хулу на Духа Святого. Вера героя — здесь М. Булгаков вновь следует христианским канонам — это дар Божий человеческому естеству, дар, доступный каждому: по словам святого Игнатия Брянчанинова, “мы имеем его в зависимости от проявления нашего, — имеем, когда захотим”. Подчеркнём, что речь идёт, используя терминологию Брянчанинова, о “естественной” вере, а не о вере “деятельной”, которая есть результат использования евангельских заповедей и которую “стяжают подвижники Христовы”.
Естественная вера открывает перед Русаковым горизонты мысли, недоступные другим героям романа. Одним из принципиальнейших является следующее суждение Ивана: “…Если бы Тебя не было, я был бы сейчас жалкой паршивой собакой без надежды. Но я человек и силён только потому, что Ты существуешь…”. Эти слова Русакова перекликаются, совпадая по сути, с известными высказываниями святых отцов и православных мыслителей. Через эти слова выражается авторское представление о человеке, не совместимое с гуманистическим идеалом автономной личности, согласно которому человек может быть добрым, совершенным без помощи Божьей.
Молитва Якова Фельдмана начинается по-русски, а заканчивается по-еврейски: “Шмаисроэль!” Данное обращение указывает, что это не христианская, а иудейская молитва, поэтому оценивать её следует с соответствующих позиций.
Фельдман, как Турбина и Русаков, просит Господа о чуде. Если Елена хочет спасти брата Алексея, то Иван и Яков — себя. Турбина и Русаков воспринимают сложившиеся ситуации как наказание за грехи — собственные и всеобщие, у Фельдмана подобные мысли не возникают совсем. Только у него обращение к Богу идёт параллельно и даже сливается воедино с мольбой к петлюровцам. Поэтому приходится гадать, кому герой предлагает одиннадцать тысяч карбованцев за жизнь. Судя по словам автора, “не дал”, а молитва идёт всё же — Господу.
Такое необычное с христианской точки зрения предложение можно рассматривать и как акт отчаяния, и как своеобразное жертвоприношение, вроде бы вписывающееся в традицию. По свидетельству С. Пилкингтона, специалиста по иудейским культам, молитва всегда шла рука об руку с жертвоприношением. Правда, жертвоприношение Фельдмана более похоже на куплю-продажу, на сделку: подрядчик и перед Богом, и перед смертью остаётся подрядчиком.
Только несчастному еврею Господь (который в художественном произведении подчиняется воле автора) не дарует жизнь. В этом факте при желании можно увидеть проявление якобы булгаковского антисемитизма… Смерть Фельдмана символизирует и не закат империи, как считает М. Каганская, человек с богатой фантазией. Смерть подрядчика есть результат, во-первых, его неверия или недостаточной веры, во-вторых, стечения обстоятельств.
Спасение от смерти физической и духовной возможно только через искреннее обращение к Богу: через покаяние, молитву. Эта чётко прослеживающаяся романная закономерность, свидетельствующая о жизненной позиции автора, не замечается или по-разному дискредитируется даже в 80-90-е годы XX века. В частности, в этот период становится довольно популярным “леонтьевский” (буквалистский, буквоедский) подход. Так, М. Петровский утверждает: “Булгаковские персонажи — искренние и горячо верующие — вполне обходятся (без литургии. — Ю. П.)…
