Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес
* * *
Валерку Крестовского нашли на следующий день около полудня благодаря овчарке Гоби, взявшей след. В трех километрах от подбитой машины. В небольшой рощице близ селения Хашки-Мохк обнаружили его изуродованное тело со скрученными проволокой руками. Колька же, Селифонов, пропал бесследно.
Когда вышли к этому страшному месту, капитан Дудаков остановил группу, дал команду рассредоточиться. Дальше он двинулся с Мирошкиным и овчаркой. Гоби, обежав поляну и обнюхав все, улеглась около трупа. Приказав проводнику увести собаку, капитан внимательно оглядел поляну и медленно приблизился к убитому. Присев на колено, тщательно обследовал труп солдата и все вокруг. Даже Дудаков, предостаточно повидавший на своем веку, от увиденного содрогнулся.
Стриженная голова солдата с разбитым лбом была запрокинута назад, лицо и грудь в запекшейся крови, на горле от уха до уха зияла страшная рана, из которой выглядывал провалившийся посиневший язык. Гимнастерка с тельняшкой были вспороты от низа до верха вместе с животом, похоже, одним сильным движением кинжала. Брюшная полость набита сухими листьями и прелой травой, окровавленные клочья которой торчали во все стороны. Глаза из-под полуоткрытых век как бы наблюдали за происходящим вокруг и словно жаловались: «Вот видите, что они со мной, подлюки, сделали». По поляне были разбросаны измятые письма, тут же валялись две небольшие сброшюрованные фанерки, в которых у Валерки хранились весточки из дома, от матери и друзей; рядом с трупом маленький медный крестик на оборванном шнурке, внутренности. Дудаков осторожно обошел убитого и прилег с другой стороны, прижавшись щекой к мерзлой земле, пытаясь заглянуть под тело.
Минут через пять мрачный капитан вернулся к остальным.
– Сволочи! Зверье, бля! – зло сплюнул он.
– Думаешь, заминировали? – спросил «собр» Трофимов.
– Гадом буду, наверняка, подарочек состряпали, гниды! Нутром чую эту дрянь! – разминая пальцами отсыревшую сигарету, поделился своими предположениями Дудаков. – Да и Гоби среагировала.
– Что делать-то будем, Дмитрич?
– Что делать? Что делать? – огрызнулся тот, присаживаясь рядом со всеми на холодную пожухлую траву, жадно закуривая. – Вытягивать! Что делать?
– Саперов будем ждать или сами рискнем?
– Хер их дождешься, саперов-то! Припухнешь ждать! – отозвался радист Гусев, освобождаясь от лямок рации.
– У них и без нас хватает подобного дерьма!
– Не дай бог, если «лягуха» или «монка»! Тогда точно полный звиздец! – сказал сержант Головко, громко сморкаясь и вытирая красные пальцы об траву.
– Ты че, Контрабас, какая «монка»? Охренел совсем? Чтобы ее под Валерку запихнуть, надо ямку, знаешь какую, будь здоров, выкопать. Да и какой дурак будет «монку» на нас тратить. На нас и «фени» за глаза хватит, – возразил с усмешкой Гусев.
– А я бы на их месте и фугасика для нас не пожалел, – буркнул угрюмый «собр» Трофимов.
– Ну, чего сидим? Ванюша, давай свою веревку! – обернулся старший лейтенант Колосков к рядовому Привалову, который сидел, уткнувшись замерзшим шмыгающим носом в поднятый воротник бушлата. – Попытаемся вытянуть пацана.
Привалов, покопавшись в сидоре, извлек веревку.
– Коротковата, бля!
– Хер такой вытянешь, Квазик!
– Нарастить можно! – откликнулся Привалов.
– Чем?
– Ремнями!
– Поводок с Гоби можно снять!
– Да уйми ты свою псину! – разозлился капитан, обращаясь к кинологу Димке Мирошкину и настойчиво отпихивая от себя собаку. Гоби возбужденно крутилась под ногами, скулила, рычала, тычась влажным носом в колени.
– Гусев, передай майору Сафронову, что нашли, – сказал Дудаков, потирая в раздумье небритую щетину на щеке и подбородке, и, чуть помедлив, добавил. – Двухсотый.
– Ну, чего тянем кота за хвост? – спросил Колосков, вставая. В каждом его движении чувствовалась неуемная мужская сила. Он был похож на сжатую пружину, которая в любой момент может расправиться со всей своей мощью.
– Погоди, Игорь, надо все обмозговать! Спешить тут нельзя. – Дудаков поднял на него усталое лицо с воспаленными глазами. – Черт его знает, что там под ним! Может так накрыть, что мало не покажется! Сон мне сегодня нехороший приснился, парни. Танюшка, дочурка моя шестилетняя, приснилась под утро. Забралась на табуретку, чтобы достать с верхней полки в стенке игрушку, ну и оступилась, упала. Больно упала. Лежит, плачет. Я подбежал, поднял ее с пола. Успокаиваю, значит, в ушибленный лобик целую. А она сквозь слезы и говорит: «Пап, мне не так больно, как жалко колечко». И показывает мне свое колечко серебряное, которое ей бабушка на день рождения подарила. Которое она на пальчике носила. Смотрю: тоненькое колечко треснуло, как чайная сушка на три части. Я говорю: «Не плачь, Танюша, ничего страшного не случилось, починю я его». А она мне в ответ: «Нет, папуля, его уже не починить». Вот, братцы, такой сон…
– Да, Дмитрич, скажу, сон не очень-то. Скверный сон. Не к добру.
– В том то и дело.
– А я никогда снов не вижу, – отозвался, хлопая белесыми, как у теленка ресницами, белобрысый, с большими голубыми глазами, проводник Мирошкин.
– Счастливчик! Век бы их не видеть! – буркнул немногословный Трофимов.
Отбросив окурок, он поднялся, молча взял из рук Привалова веревку и направился к Крестовскому.
– Алексей! Куда тебя черт несет? – крикнул раздраженно тезке вслед Дудаков.
Все прильнули к земле, провожая взглядами «собровца». Тот постоял некоторое время перед трупом, склонился над ним, что-то долго сосредоточенно рассматривая, потом осторожно стал продевать веревку под мышкой убитого.
– Чего он там возится? – недовольно пробубнил пухлыми губами окоченевший Привалов.
– Не видишь? Письма собирает, – отозвался рядовой Чернышов, наблюдая за Трофимовым.
– Честно скажу, не нравится он мне, этот хмырь, Конфуций. Какой-то чокнутый, ей богу. «Крыша» у него явно поехала. Вечно хмурый, злой, как цепной пес, слова из него доброго не вытянешь, не улыбнется никогда, словно монумент какой. Прям Чингачгук, ей богу! – пожаловался первогодок Привалов.
– Сам ты монумент! Чингачгук хренов! Мастер за троих жрать и балаболить, – ответил «контрактник» Головко, лежа на спине, уставившись неподвижными серыми глазами на плывущие холодные облака.
– Если бы не он, ты и Чаха давно бы червей кормили! – добавил Чернышов.
– Да, Святка, тут ты, как всегда, прав. Мы тогда с Чахой влетели капитально, считай, уже там были, в райских кущах. У боженьки за пазухой. У меня до сих пор волосы на башке дыбом встают, и мураши по спине ползают, как вспомню. Если б он не зашел с тыла к тем троим абрекам, покрошили бы они нас с Чахлым в том переулке в капусту. Вернусь домой, обязательно свечку Трофимову за здравие поставлю.
– Будешь тут чокнутый. После плена, – вдруг глухо отозвался старший лейтенант Колосков. – Алексей же в 96-м в плен попал, четыре месяца у «чехов» в санатории под Гехи-Чу прохлаждался. Насмотрелся, как всякая мразь наших ребят режет, кромсает. Однокашника, с которым призывался, у него на глазах замучили, всего исполосовали на ремни. А ему пальцы и ребра переломали да нос в придачу. Видал, он у него набок заруливает. Повезло парню, случай представился – обменяли, а то бы – каюк. Он весь седой и обмороженный оттуда вернулся. Думаешь, сколько ему?
– Ну, выглядит на все сорок, – ответил Привалов.
– Сорок? А двадцать пять, не хошь?
– Хватит заливать-то!
– Он чуть постарше тебя! Вот потянуло его, горемыку, обратно сюда. В это, будь оно трижды проклято, дерьмо. Нет его израненной душе теперь покоя. Вернулся за своих ребят мстить. Жестоко мстить. Я его прекрасно понимаю. Из ада парень вырвался. Считай, с того света вернулся.
– Я и не знал.
Через некоторое время с бледным лицом и потемневшими глазами вернулся Трофимов, молча сунул медный крестик, мятые испачканные письма и конверты в руку Дудакову. Тот, с треском отодрав клапан на липучке, запихнул все это в карман разгрузки. Все молчали, стараясь, не смотреть друг на друга. Говорить не хотелось. На душе было погано.
– Ненавижу! Ненавижу! – вдруг пробормотал Трофимов, скрипнув зубами.
Колосков, поплевывая, жевал травинку, Привалов ковырял ножом на сапоге засохшую глину. Гусев протирал обтрепанной руковицей облупленный корпус рации, Димка успокаивал овчарку.
– Так, вы, трое, тянете веревку! Как только перевернете его, сразу мордой – в землю! Понятно? Хватит с меня трупов! – нарушил тишину капитан Дудаков. – Остальные остаются здесь, головы не высовывать! Мирошкин, суку уложи, чтобы не вертелась тут, а то уши с хвостом вмиг снесет к чертовой матери.
