Дмитрий Черкасов - Пятая Стража

Больной выздоравливал. Страшные обширные язвы па лице, на шее и груди подсохли, рубцевались. Температура спала, отечность прошла. Сквозь струпья на щеках пробивалась кустистая седая щетина. Он уже мог самостоятельно вставать, подходить к окну большого загородного дома, где на втором этаже его содержали. Держась скрюченными, изувеченными ревматизмом пальцами за край пластикового подоконника, он смешно моргал круглыми выцветшими глазками навыкате, часами с животной непосредственностью разглядывая мощеный тесный двор, заставленный фурами с серыми брезентовыми тентами, обширный дачный поселок за забором и трассу Санкт-Петербург — Мурманск за перелеском и озером.

Он не замечал ни солнца, ни луны, ни машин на трассе. Долгие годы бомжевания превратили его мозг в мозг животного: его внимание привлекали лишь вещи, дающие еду и тепло или вызывающие опасение. Дачные домики он созерцал с удовольствием и теплой улыбкой на обезображенном лице — в них можно было найти убежище и разжиться пищей. Но сейчас в этом не было необходимости.

Люди, поймавшие его ночью в старом коровнике, отнеслись к нему хорошо. Они привезли его сюда, отмыли, сделали прививку, сытно кормили, а когда он всё-таки заболел, возили к нему доктора три раза в сутки. Его никуда не выпускали из комнаты, фекалии за ним выносил высокий мрачный человек в резиновых перчатках и марлевой повязке. Доктор тоже всегда был в перчатках и повязке, и оттого больной ни разу не видел его лица.

Он чувствовал, что представляет ценность для этих людей, что доктор очень старается его вылечить, ожидая получить награду, и оттого вскоре зазнался и стал презирать их. Когда он попробовал однажды сходить мимо судна, демонстрируя свой характер, высокий человек крепко избил его длинной резиновой палкой. С тех пор больной никогда так не делал и относился к человеку с подобострастным уважением, зато всячески издевался над доктором, который надоел ему со своими дурацкими болезненными уколами. Тот лишь терпеливо смотрел на его ужимки да страдальчески морщил умные прямые брови над марлевой повязкой.

Обычно высокий человек сопровождал доктора после укола во двор, подбадривал и благодарил, хлопая по плечу, подсаживал в черную длинную машину. Сегодня он тоже вышел за ним во двор, но в машину не подсадил, а застрелил из черного пистолета с длинным дулом — прямо там, во дворе, у машины. Больной все это видел из окна, гордился силой и отвагой высокого человека и радовался смерти своего мучителя.

Труп доктора на черной клеенке сволокли в гараж, а больного охватило легкое беспокойство и недоумение. Отчего-то показалось ему, что высокий черный человек и другие черные люди, которых он никогда не видел, но присутствие которых в доме слышал и ощущал, не совсем рады его выздоровлению. Он чувствовал себя даже крепче, чем до болезни — а они отчего-то кричали внизу, в чем-то упрекая друг друга. Больной никак не мог это понять и полагал всех их кретинами.

Настало время обеда — но еды в этот раз не принесли. Беспокойство и недоумение больного усилились. Походив по комнате, он осторожно приблизился к двери, готовый в любой момент отскочить, если войдет высокий человек с палкой. Одет он был в синий тренировочный костюм с провисшими коленками и длинными растянутыми рукавами, свисавшими ниже колен, в тапочках на босую ногу. Голая изъязвленная морщинистая шея торчала из ворота.

К его удивлению, дверь оказалась незапертой. Повинуясь безотчетной тяге, больной осторожно приоткрыл ее, выглянул в коридор. Слева широкая лестница вела в холл первого этажа. Там раздавались голоса.

— Я все исправлю, клянусь! — блажил, почти рыдал высокий влажный голос. — Вы дали мне плохой генетический материал!

— Это были настоящие коровьи кости. Все, как ты предлагал Ходже.

— Я уже модифицировал генную структуру… Он умрет, он обязательно умрет в следующий раз! Ну это же не так просто, поймите! Это же никто никогда не делал! Никто до меня не нашел ген резистентности к антибиотикам! Осталось только правильно встроить его!

— Ты злой человек, — сухо отвечал кто-то хриплый, нерусский, но грамотный. — Из-за тебя сегодня умер доктор. Очень трудно сохранить все в тайне. А он был хороший доктор, только слишком умный. Он вылечил бомжика. Его лекарства действуют — а твои штаммы нет. Ты не умеешь… или не стараешься? Мы найдем другого.

— Нет!!! Я уже сделал… я буду готов назавтра! Они будут устойчивы к пенициллиновой группе! Я уже третий день проверяю на крысе! Я самый лучший, поверьте!

Бомжик стоял в коридоре на цыпочках и злорадно улыбался. Ему нравилось, как опускают того, с высоким голосом.

— Хорошо, — после некоторой паузы сказал хриплый. — Завтра. Сколько придется ждать?

— Три дня! Максимум — пять… Он сгорит как свечка, клянусь! Только мне нужен другой пациент. У этого мог развиться иммунитет к возбудителю.

— Это разумно… Шамиль! Скажи там во дворе, чтобы не увозили доктора! Пусть заберут обоих разом… Мы найдем тебе нового пациента. Сегодня же.

— Только мне нужно еще двадцать тысяч! Это последние!

Бомжик не стал слушать дальше. Что-то не понравилось ему в услышанном, хотя он и не мог понять отчетливо, что именно. Улыбаясь, он прокрался другим концом коридора к лестнице черного хода и осторожно спустился в кухню. У дверей висел длинный овчинный тулуп, стояли огромные меховые унты. Бомжик влез ногами в унты, стащил тулуп с вешалки, поднял воротник и завернулся в него с головой. Прихватил со стола пару сырых картофелин. Вышел на крыльцо, с удовольствием втянул свежего воздуха. Его качало, тулуп был тяжеловат.

Он поспешно пошел, не прячась, через двор к калитке. Огромные собаки, приветливо махая пушистыми хвостами, обнюхивали знакомый тулуп. Никем не замеченный, бомжик беспрепятственно покинул двор и заковылял узкой тропинкой, пробитой в снегу по краю двенадцатой линии дачного поселка. При дневном свете рубцы и язвы на его лице казались еще страшнее.

Вскоре он выбился из сил и свернул к ближайшему домику. Хозяева недавно посещали его; на снегу во дворе осталось множество следов людей, собаки и машины. На дверях веранды висела записка: «Пожалуйста, не ломайте замок, не бейте стекла. Ключ в баночке под навесом».

Тяжело дыша, бомжик с третьего раза достал до жестяной баночки на проволочке под стрехой, оборвал ее, кривыми черными пальцами достал ключ.

—Падлы вы, — пробормотал он, имея в виду хозяев дачи.

Он ненавидел людей за то, что они с ним сделали.

Постанывая, он с трудом открыл дверь чистенькой сухой веранды, заполз внутрь, заперся — и тут же повалился без сил прямо на крашеный пол, свернувшись комом под огромным тулупом…

«Первую службу наружного наблюдения в России создал мещанин Евграф Медников в 60-е годы в Санкт-Петербурге. В нее, согласно циркуляру тех времен, предписывалось набирать преимущественно бывших унтер-офицеров „неприметной наружности и здравого образа мыслей“.

Зачем такая служба нужна сегодняшней, демократической России? И нужна ли она вообще?»

Неохотно написав эти строки, маленький невзрачный человек в кургузом пиджачке, с лицом и румяными щечками елочного Деда Мороза, призадумался, вглядываясь в экран монитора. Сказать «в службу», или «на службу»? Он поменял предлог, надеясь на подсказку, но компьютер отнесся к его вариантам индифферентно, как и подобает машине. Человек помычал, стимулируя мыслительный процесс, покачиваясь в удобном служебном кресле. В документах и сводках наружного наблюдения он любил ясный и правильный язык, и не раз сам черкал не всегда грамотные эпистулы своих подчиненных, а иногда и возвращал гневно. Рвать листы не приходилось — все они были под грифом «совершенно секретно».

Человек поднял глаза над экраном, проморгался в полутьме кабинета — и крутнулся вместе с креслом вокруг своей оси. Телефоны и пульт связи с дежурным молчали. Человек скучал. Сочинять статью ему было лень.

Он любил жизнь, полную тайн и непредсказуемых событий, в потоке которых с успехом мог применять свои способности видеть явное в неявном и наоборот. Преемник мещанина Евграфа Медникова, заместитель начальника оперативно-поисковой службы (ОПС) управления ФСБ Санкт-Петербурга полковник Сан Саныч Шубин, любил быть незаменимым. В разумных пределах, конечно.