Александр Щелоков - Черный трибунал

В этом южном городе пахло весной. Уже сняли зимнюю одежду горожане, перешли на летнюю форму военные. Природа рвалась к теплу и свету, но испепеляющая жара еще не наступила. По утрам с реки на жилые кварталы тянуло ветром, пропитанным запахами свежести. В домах широко распахивали окна, и тюлевые занавески, вырываясь наружу, плескались на свободе, как вольные паруса.

Весна звала к любви, доброте, примирению...

Большой серый дом на Садовой улице горожане именовали «генеральским», хотя сами обитатели называли его ДОСом. В переводе на общепонятный язык это читалось как «дом офицерского состава». Под таким сокращением в квартирно-эксплуатационных службах армии значатся дома, построенные военным ведомством для расселения семей офицеров. В ДОСе, как и в других домах города, текла жизнь, полная забот и тревог, лишений и трудностей, которые своему народу в эпоху «перестрйки» создали мудрые и проницательные правители Михаил Ничтожный и Прораб Борис.

Утром названного нами дня ДОС, как обычно, проснулся рано. В восемь часов сорок пять минут дверь одной из квартир третьего этажа открылась, и на лестничную площадку вышел моложавый, подтянутый полковник, невысокий ростом, крепкий.

— Дедуля, приходи побыстрее! — раздался сквозь открытую дверьтребовательный голос девочки.

— Костя, ты слышал? — спросила красивая полная дама в халате из зеленого тяжелого шелка. Она подошла к двери и улыбнулась мужу. — Не забудь, вечером нас ждут Лонжаковы.

— Мы же договорились, — сказал полковник, поцеловал жену в мягкую щеку, круто повернулся и легким, скользящим шагом стал спускаться по лестнице. Лицо его сразу приняло озабоченное выражение. День обещал суету и заботы, от которых ни убежать, ни уйти.

В зеленом дворике на чисто выметенной, посыпанной хрустящим песочком земле лежали светлые пятна солнца. За решетчатой оградой сквозь открытую калитку полковник увидел серую «Волгу» с армейскими номерами, которая ждала его.

Полковник на минуту задержал шаг, достал из кармана пачку сигарет. В это время из-за сарайчика в углу двора — там дворник хранил лопаты и метлы — вышел ленивой походкой и пошел поперек двора человек. Несмотря на теплую погоду, он был в длинном плаще и шляпе, надвинутой на глаза.

Полковник уже подходил к машине, когда пересекавший двор человек распахнул плащ и достал из-под полы израильский автомат «мини-узи» — тупорылое оружие диверсантов и террористов. Хотя глушитель и давил звуки, они прозвучали достаточно громко. Взметнулась с гнезда горлица, облюбовавшая для себя ветви платана, и, шумно плеская крыльями, умчалась прочь со двора.

Полковник, пораженный девятимиллиметровыми пулями в спину, упал на борт автомобиля, раскинув руки, будто хотел обрести опору, затем сполз на асфальт тротуара. Стрелявший побежал к воротам, обернулся, еще раз полоснул из автомата по лобовому стеклу, целясь в водителя. Не пряча оружия, бросился к зеленому «Москвичу», который стоял у перекрестка рядом с газетным киоском. Взревел двигатель, и машина стремительно укатила...

Во втором раунде боксер первого полусреднего веса старший лейтенант Андрей Бураков проигрывал сопернику по очкам. Обмахивая мокрое лицо подопечного полотенцем, разминая его мощные плечи, тренер Лубенченко, в прошлом сам знаменитый армейский боксер, давал указания:

— Андрюша, да пойми же, ты его превосходишь. По всем линиям. Главное — проснись. Разозлись в конце концов! Нельзя же быть таким мягкотелым. Резче, резче! Не жалей его! Ну!..

Бураков, соглашаясь, кивал головой.

Прозвенел гонг. Бураков вскочил и пляшущим шагом выбежал на ринг. Провожая его взглядом, тренер пожаловался массажисту, который с пластмассовым ведерочком в руках стоял рядом:

— Ни черта с ним не поделать! Гуманист хренов! Добить соперника ему, видите ли, не по душе...

— Зато ты у нас, Степаныч, всегда был боец, — сказал массажист. — Не чета всем нынешним, вместе взятым.

Лубенченко довольно усмехнулся:

— Нас, Петрович, жизнь самих лупила и учила бить. А что видели эти? Сосунки, черт их подери!

Андрей начал бой спокойно, словно не жаждал победы. Его соперник повел себя иначе. Должно быть, он выполнял указания своего тренера и сразу бросился на Андрея с неожиданным напором и яростью. Белые вставки его красных перчаток слились в сплошной круг. Руки боксера заработали, словно крылья вентилятора.

Лубенченко со злостью пнул пластмассовое ведерко, которое массажист поставил на пол. Хотел даже отвернуться, но все же решил испить горечь унижения до дна.

Андрей под внезапным напором слегка промедлил и сразу пропустил два боковых удара. Это явилось ошибкой соперника. Тех, кто сильнее тебя, можно побеждать, но дразнить не следует. Слабые тычки не потрясли Андрея, не причинили боли, не замутили сознания. Зато они задели самое чувствительное место — обнаженный нерв самолюбия.

Все мог позволить Андрей сопернику. Готов был даже смириться с проигрышем по очкам — чего не случается в спорте! Но позволить сделать себя посмешищем он не мог.

«Бурак! Бурак!» — взвыли болельщики после пропущенных ударов. И тут же, перекрывая многоголосье зала, чей-то звонкий противный голос проорал: «Дурак! Дурак!»

Лубенченко, остро переживавший неудачи, яростно стукнул себя кулаком по открытой ладони. Именно в этот момент Андрей, рассвирепев, резко выбросил правую, словно стремился таранным ударом пробить защиту противника. Тот встретил удар уходом и глухим блоком. И тут же левая мелькнула в воздухе, почти невидимая, и достала челюсть соперника. Такие удары любителям бокса приходится видеть не часто: соперник буквально взлетел в воздух, подброшенный мощью чужого кулака, подошвы его сверкнули перед глазами зрителей и тело рухнуло на ринг всей своей тяжестью...

В раздевалке Лубенченко дал выход охватившей его радости. Он звонко хлопнул подопечного по голой спине и признался:

— Ну даешь, Андрей! Заставил меня поволноваться. А ради чего? Все то же самое мог сделать в первом раунде. В тебе же сила как в тракторе. Чего возиться? Поводил его по рингу, пригляделся и вложил все в один удар. Так нет, сидит в тебе эта интеллигентская доброта...

— Почему интеллигентская? — удивился Андрей. — По-моему, нормальная. Трудно мне просто человеку врезать. Я же знаю свою силу...

— На кой дьявол тогда полез в бокс? Здесь нужны бойцы. Жесткие, злые. Если хочешь выигрывать, соперника не жалей.

— Я ж не сам приволокся. Вы меня нашли и пригласили... — Андрей взял полотенце и ушел в душ. Зашумели струи воды.

Лубенченко подошел к массажисту:

— Вот ведь как бывает. По силе — медведь, по характеру — телок! Ударить соперника ему жаль! Тоже мне — боец!

— Бы-ва-ет, — философски протянул массажист. — У меня батя такой. Чтобы его достать, надо поработать как следует. Но уж если заведется, пеняй на себя... Когда Бураков в накинутой на плечи махровой простыне вышел из душа и стал неторопливо одеваться, Лубенченко вынул из кармана сложенный в несколько раз листок бумаги:

— Держи, победитель. Заслужил. Телеграмма...

Бураков вытер краем простыни распаренное лицо, разорвал бандерольку, скреплявшую края бланка, развернул его. Пробежал глазами и замер, ошеломленный:

«УБИТ ОТЕЦ. ПОХОРОНЫ ВО ВТОРНИК. ВЫЕЗЖАЙ. МАМА».

С ночи на город обрушился дождь. Он изливался на землю сильными и равномерными струями, словно кто-то включил на полную силу душ да так и оставил его на весь день открытым. Текло с крыш, по улицам мчались пенистые грязные потоки; прикрываясь зонтами, люди спешили укрыться под крышами.

Полковника Буракова хоронили с казенной армейской скупостью. Бортовая машина с тентом, под которым стоял гроб, обитый дешевой красной тканью, автобус ПАЗ со взводом почетного караула — вот и вся траурная процессия. В Придонске подобного рода похороны событием запоминающимся стать не могли. Здесь обращали внимание на тризны, которые справлялись с показным размахом и выставляемой на обозрение роскошью. Например, когда на кладбище отбывал Жора Марчук, вор в законе и глава малого предприятия «К новой жизни», его роскошный дубовый гроб, крытый черным лаком и отделанный латунными молдингами, везли на крыше бордового «мерседеса», за которым на целый квартал растянулась череда шикарных автомашин всех расцветок и марок. Большие деньги меняли хозяина, и весь город высыпал поглазеть на это. На магистралях, что вели к кладбищу, застопорилось движение. Вот то были похороны! О них говорили недели две и помнят до сих пор!