Илья Рясной - Наше дело — табак

Ветер колол лицо холодными тонкими иголками дождя. Николай Иванович Сорока поежился. Этот мелкий, противный дождь и упругий, настырный, продирающийся сквозь тонкий французский плащ от Кардена ветер привели его в чувство.

— Спокойно, — произнес он. Слово это относилось вовсе не к дождю, а к нему самому, генеральному директору товарищества с ограниченной ответственностью «Квадро».

Сорока прислонился к только что со стуком закрывшейся за ним металлической двери подъезда. Он вытащил пачку, выщелкнул одну сигарету, щелкнул зажигалкой «Ронсон».

Огонек сигареты подрагивал в такт дрожащим пальцам. Эта противная мелкая дрожь в руках раз в несколько лет атаковывала директора, и справиться с ней не могли ни медикаменты, ни народные средства. Так пробивалось наружу огромное нервное напряжение, от которого все каменело и холодело внутри. Первый раз расшалились нервы пятнадцать лет назад. Тогда в цеху, которым руководил идущий резко вверх, делающий стремительную карьеру Сорока, рванул паровой котел и пострадало пять человек. По настрою комиссии получалось, что кругом виноват не кто иной, как начальник цеха, в связи с чем перспективы для него открывались безрадостные. Однако тогда он отделался легко — строгачом по партийной линии с занесением в личное дело…

Сорока усмехнулся. Строгач по партийной линии. Действительно смешно. Но такие были времена, когда руки дрожали от одной мысли о партийном взыскании. А сейчас от чего они дрожат? От сознания, что ты влез в такую аферу, запустил в оборот такие деньги, что при неудаче взыскание будет похуже…

Он поежился от нового порыва ветра. На миг стало до боли жаль себя. Ему позавчера стукнул полтинник, но он не ощущал этих лет. Ведь, как и в молодости, казалось, что впереди вечность. Только сейчас в отличие от тех небогатых времен у него были деньги, послушные женщины, дорогие автомобили, дом — полная чаша. Он достиг многого. И не собирался отступать, отдавать что-либо. Еще не так давно ему было плевать и на годы, и на все вокруг, он был в целом доволен собой и шел легко вперед… Пока однажды не возникло ощущение, что настала пора, когда расхожая житейская истина, что за все в жизни надо платить, вдруг грозит обернуться черной реальностью.

Его уже неделю болезненно глодали дурные предчувствия. Правда, душевное беспокойство у него возникло, еще когда только было заключено то чертово соглашение. Подписавшись на это дело, он вдруг ощутил, что увязает в болоте. И постепенно начал осознавать, что из этого болота ему не выбраться, подобно барону Мюнхгаузену, потянув себя за косичку. Обычно эти мысли одолевали его ночами, в часы бессонницы, однако рассвет гнал их прочь… Но теперь и яркое полуденное солнце не могло разогнать сгущающуюся в его душе темень, потому что самые худшие опасения начинали оправдываться. Пришло время что-то решать. И ценой этого решения может стать все, чего он достиг.

Сорока снова глубоко затянулся. Провел ладонью по щеке, размазывая капельки дождя. Огонек сигареты все дрожал. Директор «Квадро» с досадой отбросил сигарету прочь.

Хватит ныть! Даже наедине с собой нельзя пускать нюни! Надо действовать. Да, пора принимать меры. В конце концов, он же не жалкий лох, не мальчишка, которого можно вот так просто взять и продинамить.

Распрямившись, Сорока посмотрел на платиновые часы за пять тысяч долларов, выглядевшие на запястье ничуть не лучше часиков за двести рублей и время показывающие ничуть не точнее. Одиннадцать пятнадцать. Ночь уже скоро. Он обещал быть сегодня у Насти — хоть днем, хоть ночью. И она ждет. Все правильно, любовница, которая стоит таких денег, обязана ждать.

Сорока тряхнул головой и энергичным шагом направился к стоянке перед домом, где оставил свой новенький пятидверный, с пяти ступенчатой автоматической коробкой передач «Мицубиси-Паджеро-3». Он купил эту машину три месяца назад за шестьдесят тысяч долларов и радовался приобретению как ребенок. Сейчас его не радовало ничего.

Двор крепкого немецкого дома из красного кирпича зарос еще довоенными деревьями со следами осколков и пуль. За стоянкой шли кусты и забор, огораживающий стройку — азербайджанская диаспора возводила фешенебельный магазин мебели. Ни одного человека сейчас во дворе не было. Последний собачник торопливо, скрываясь от непогоды, завел своего буль-мастино в первый подъезд.

Сорока вытащил тяжелую связку. Чего в ней только не было — ключи и от офиса, и от двух квартир, и от машины. Каждый из этих ключей означал какое-то достижение в жизни, веху, приобретение. Нажатием на кнопку брелока он отключил противоугонку. Щелкнули замки, машина оживала, готовая, негромко взревев сильным двигателем, устремиться сквозь непогоду к нужной хозяину цели, как верный конь. Директор «Квадро» коснулся ладонью холодной влажной хромированной ручки. И тут ощутил затылком холод.

Он резко обернулся, сжав в руке связку ключей. И увидел высокую, атлетическую фигуру, тесно затянутую в черную куртку. На голове незнакомца была вязаная шапочка.

— Ты уже приехал, папаша, — услышал Сорока насмешливый голос.

Атлет держал руку за пазухой, и нетрудно было догадаться, что там — пистолет, скорее всего с глушителем. Оружие он сбросит тут же, использовав по назначению. Киллеры в последнее время без малейшего сожаления скидывают стволы — их стоимость входит в стоимость заказа.

Внутри у Сороки все подвело, в животе образовалась пустота, и по ногам будто ударило током. А потом пустоту заполнила волна ярости. Директор неожиданно резко швырнул тяжелую связку ключей в лицо киллера. Связка нашла свою цель — со стуком врезалась в лоб, острый край массивного ребристого ключа от сейфа расцарапал бровь. От неожиданности киллер отступил на шаг, зацепился за вросший в землю кусок арматуры, взмахнул руками и упал.

Вот он, шанс! И Сорока собирался его использовать. Он ринулся прочь. От подъезда его отделяло метров двадцать, и он был уверен, что успеет преодолеть их, пока киллер придет в себя от неожиданности и начнет палить.

И тут загрохотал гром. Прокатился по всему телу Сороки. Что-то резко, безболезненно вдавило в спину. И директор «Квадро» вдруг понял, что не властен над своим телом. Он бежал, но не мог удержаться на ногах, ставших чужими. Мокрый асфальт с отблесками в луже бледного фонаря приближался…

Стрелял в него второй убийца — невысокий, кряжистый плотный, весь какой-то квадратный, похожий на крепкого, энергичного кабанчика, до того скрывавшийся в кустах у забора. Он пользовался обычным, без глушителя «ТТ» «желтой» сборки — таким же одноразовым орудием, как пластиковый шприц.

Кабан подскочил к упавшему Сороке и, довольно оскалившись, сделал два контрольных выстрела. Все, теперь жертву не оживит ни один реаниматор на свете. Работа сделана.

Через несколько минут убийцы уже сдирали шапочки и переодевали куртки в машине.

— То, что ты урод, тебе в детстве не говорили? — грубо бросил Кабан.

— Ну ты чего? — обиделся атлет.

— Ты бы с ним еще о погоде поговорил.

— Ну как-то так получилось, — оправдывался атлет.

— Не можешь в человека шмальнуть без того, чтобы с ним лясы поточить?

— Да как-то…

— Чмо ты позорное!.. Наше дело маленькое — пришел, увидел, завалил… А тебе бы базар наводить. — Кабан сдернул машину с места. — Наказать бы тебя… Да ладно, живи.

— Слышь, это… — Худощавый сглотнул комок в горле. — Ну, не повторится больше.

— Знаю… — Лицо Кабана вдруг перекосила нервная судорога, которую очень отдаленно можно было принять за улыбку. — А все-таки загасили мы его, гниду! Загасили!

В этом возгласе было ликование победы. С таким же ликованием в древние времена сдирали с врагов скальпы или отрезали головы, чтобы привязать к седлу. Да, для Кабана это была не первая голова врага… И не последняя…

Одно дело слышать о каких-то стихийных бедствиях, даже смотреть их по телевизору, и совсем другое — ощутить на собственной шкуре. А для российских моряков пострашнее штормов, ураганов и тайфунов была сплоченная боевая команда Александра Ана по кличке Кореец.

Из двадцати возвращающихся в родные края членов команды тунцеловного судна «Север» еще ни один не попадал в крепкие дружеские объятия подручных Корейца, а потому морские волки воспринимали россказни об этом процветающем бизнесе как вещь хоть и вполне вероятную, но к ним лично не относящуюся. Да, доходили слухи, что комитет по встрече ждет нередко мариманов прямо у трапа самолета. Но когда «А-300», следовавший из испанского Санта-Круса, застыл на бетоне варшавского аэропорта, выяснилось, что там все тихо. В здании аэропорта из встречающих был только представитель Полесской базы тралового флота. Он в темпе порешал с экипажем вопросы, проводил людей в автобус и как-то поспешно распрощался.