Губы Антона потеряли цвет, высохнув, как ветхий пергамент. Кожа покрылась нездоровой желтизной. Мешки под глазами, и сверкающий лысиной череп, испещрённый вздувшимися венами, завершали послеоперационную картину и химиотерапию.
Процедура не помогла. Лекарства бессильны. Операция, лучшие специалисты — всё пустой звук. Рак головного мозга оказался сильнее медицины. Потревоженная ударом опухоль дала метастазы, и хирург бессильно развёл руками, оставив умирать обречённого пациента в люкс-палате.
Деньги решают не всё.
Я остался со скорой смертью друга один на один. Жизнь не забывала втыкать в сердце острые шипы. Один, за одним. Всё глубже и больнее. Лишь на последний удар всё не хватало сил. Вместо того, чтобы добить, заставляла мучиться и страдать, цепляться за жизнь.
— Рыжий, чего грустишь? — Нашёл в себе силы умирающий парнишка. — Я неплохо пожил. Отец давал мне в жизни всё, что можно было купить за деньги. Не хватало только трёх составляющих: здоровья, любви и дружбы. И ведь ты показал мне дорогу во всех трёх направлениях. Теперь могу умереть спокойно. Мне не больно, Игорь. Честно. Это… освобождение. Поверь мне… Мне больше не будет больно.
Я только крепче сжал тонкие пальцы друга. Да что там друга — брата. Давно стал младшим братом.
По щеке покатилась одинокая слеза. Тысячи оставались где-то внутри, разрывая возведённую плотину. А думал, давно кончились. Высохли раз и навсегда. Думал, больше не будет причин… Дурак.
Нашёл в себе силы улыбнуться. Надо улыбаться, а не лить слёзы, глядя в глаза умирающему. Ему будет легче. Спокойнее уйдёт. Только улыбка получается натянутая, фальшивая, как сама жизнь, что с рождения ставит всех живых в разные условия. Судьба? Рок? Провидение? Нет, больше похоже на проклятие.
И глаза. Глаза нельзя сделать весёлыми. Зеркала души не обмануть. Показывают всё, что таиться внутри. И Антоха видит всю эту боль внутри, находит в себе силы переживать и за меня.
Я устало опустил гудящую голову на кровать, повернул лицо к другу, касаясь его руки щекой, выдавил из себя чужим голосом:
— Антоха… Я отомщу за тебя, и за… отца. Обещаю. Они все в земле будут лежать. Даю слово. — Голос сорвался. Чтобы не разреветься в истерике, замолчал, сглатывая ком в горле.
Нельзя. Нельзя лить слёз у него на глазах. Он должен уйти легко, ни о чём не тревожиться. Заслужил достойное освобождение. Там нет проблем. Все проблемы здесь, в нашем суетящемся мирке.
Антон приподнял голову, выдохнул:
— Ты всё-таки назвал его отцом. Я рад. — Он обронил и замолк. Из носа пошла кровь. Под усиливающимся внутричерепным давлением опухоль выталкивала на волю багровые пучки.
Внутри меня всё похолодело, застыло комом. Грудь сдавило стальными тисками. Ещё одна игла в сердце! Сколько можно?
Не мигая, заставлял себя смотреть в бледно-голубые глаза обречённого на смерть. Смотреть, не отворачиваясь. Всё равно в памяти запечатлелось каждая чёрточка, каждая деталь этой жуткой картины. Не стереть её никогда.
Это невозможно забыть!
Антон закашлялся. Лицо искривилось в муках невыразимой боли. Кровь из носа залила белоснежную простынь. Вытирая рукавом, братишка заговорил. Медленно и мучительно. Сражаясь с собой за каждое обронённое слово, как альпинист сражается за каждый шаг непокорной вершины:
— Всё, рыжий. Это… конец. Прощай, брат. Спасибо тебе… за… всё.
Аппарат измерения пульса резко запищал. Автоматический укол вкатил лошадиную дозу лекарства, но он уже ни к чему.
Я не слышал аппарат. В ушах стоял другой гул, внутренний. Перестал замечать и глазок камеры, что вёл в сестринскую. Они же всё видят. Медперсонал. Только сделать больше ничего не могут. Медицина бессильна.
Антон на кровати расправил улыбку на лице и… застыл. Глаза под толстыми линзами очков остекленели. Кровь из носа по инерции ещё текла некоторое время, но напор медленно иссякал.
Я перестал дышать. Дыхание перехватило. Сидел, не отрывая взгляда от холодных, спокойных глаз брата. Хотелось одного — уйти вслед за ним. Уйти вдвоём из этого жестокого мира.
Почему он ушёл один? Почему не взял с собой? Зачем здесь оставаться одному?
Трясущаяся рука, невероятно тяжёлая, словно не своя, протянулась к брату. Приподняв очки, опустил ушедшему в мир иной веки. Не чувствуя ног, приподнялся со стула, придерживаясь за кровать.
Губы бесшумно зашептали:
— Спи спокойно, Антоха. Там нет боли. Они ненадолго переживут тебя… Обещаю, брат.
Грудь взбунтовалась, прокачивая в лёгкие воздух. Сдерживая обречённый вой, я выскочил из палаты. Организм требовал немедленных действий, скорости, движения, резкости. Всё что угодно, лишь бы не погружаться в печальный ступор. Протест произошедшему! Протест свершённому!! Протест!!!
Медицинский персонал молча отпрянул от дисплеев. Старый хирург не смог сдержать вздоха. Всё начинается с одной клетки, та передаёт информацию соседним, и процесс на более поздних стадиях необратим. Когда клетки целостного организма начинают себя возвеличивать и становятся автономными, тело с каждым мгновением приближается ближе и ближе к смерти. Гораздо быстрее, чем положено природой.
Заражённый кусочек ткани становиться кистой, киста — опухолью. Вначале доброкачественной, со временем — злокачественной. И метастазы завершают огромную работу, что была положена одной единственной клеткой, сбившейся с пути жизни. А ведь всё начиналось с мелочи, с небольшого импульса.
Всё начиналось с клетки-эгоиста. Был ли запрограммирован её путь?
Я не задумывался над этим вопросом, стараясь быстрее преодолеть коридор, и спуститься по лестнице. Скорее! Скорее оказаться на улице! Чтобы морозный ветер ударил в лицо и напомнил, зачем ещё жив.
Зачем ноги идут, зачем тело двигается? Ради чего? Почему не уснул навечно на кровати в палате рядом с тем, кого назвал настоящим другом, братом? Череда вопросов, проваливающих тебя в мрачную бездну.
Выбежав на улицу, кутаясь в больничный халат, мало обращал внимания на замерзающее тело. Только тяжело дышал, складывая в голове мозаику сюжетов. Последние детальки. Из них получалась картина — как всё началось и чем это всё должно закончиться.
Похоже, теперь всё только в моих руках. Сделаю всё, чтобы сдержать слово и доказать его цену… цену дружбы. И пусть судьба не раз проверит слово на прочность.
Не привыкать к испытаниям.
Восемь месяцев назад.
— Игорь, обедать! — Донёсся голос матери с летней кухни. — Дрова от тебя не убегут!
— Отца дождусь! — Крикнул я в ответ и опустил тяжёлый топор-колун.
Пальцы без перчаток от долгой работы загрубели, приобрели боевые мозоли. Удобно подтягиваться на турнике — кожу не тянет. Физрук всегда счастлив. Называет скифом и советует опустить бороду.
Размечтался. Сам пусть опускает. Борода это смирение с жизнью. А мне чего с ней мириться? Я только жить начинаю. Пятнадцать лет — самый расцвет сил.
Смахнул пот со лба и с довольным видом обвёл разрубленную гору дров — неплохо поработал. На лето хватит. Топить мало: только баня по субботам и вторникам и скотине варить во дворе. Каждый день обогревать дом не надо, как зимой.
Всё, довольно. Плечи уже как у продвинутого дровосека. Пора и меру знать, а то плечи перекачаю, а другие части тела на фоне их будут тощими казаться. Нужен баланс.
Топор занял положенное место в коридоре кухни, я присел на дворовую скамейку, остужая тело и восстанавливая дыхание. В голове звенящая пустота. Мыслей нет. Сейчас бы поесть и поспать. И не задумываться ни о каких уроках. Почему их всегда задают, когда столько дел по хозяйству? И весна ещё эта — теплеет. Гулять охота.
Тучи плыли по небу большие, толстые, полные то ли последнего мокрого снега, то ли первого дождя. Осадки лягут поверх старого снега, снова будет слякотно и грязно, а ночью всё покроет гололёд. Утром идти в школу и как по катку катиться. Но к трудностям в деревне не привыкать. Координацию зато неплохо развивает. В жизни всё пригодится.
Скрипнула калитка. Я интуитивно повернул голову, хотя Бобик в конуре и носом не повёл, значит — свои. Чует за версту. Он у меня вроде боевой, натасканный. Дедом был настоящий волк. Пёс чувства ещё не растерял, как те ленивые еноты, что у соседей по всей улице. Тоже мне собаки.
С работы на обед пришёл отец. Он первый на деревне электрик, старший мастер. После Афганистана, срочником и службой по контракту, он несколько лет проработал в спецназе, о чём не любит говорить. Потом закончил специальные курсы, далеко не по специальности, и уехал в деревню. К спокойной жизни. Подальше от свиста пуль. В деревне и познакомился с матерью, тихой спокойной учительницей русского языка и литературы — Лидией Павловной. И появился я. Так и образовалась моя семья, мелкий клан Мирошниковых. Чуть ли не единственная семья без родных и близких в деревне.
