Я уже приблизился в засаде на такое расстояние, что имел возможность стрелять из «НРС-2». Но тут мне в голову неожиданно пришла еще одна мысль. И очень, как мне показалось, важная, касающаяся меня напрямую. Кажется, я догадался, чего ждали диверсанты в засаде и почему не стреляли сразу. Они ждали меня. А это значило, что была утечка информации. Утечка могла произойти только по трем различным каналам – из ГРУ, из погранотряда и из штаба батальона ополчения, который взялся меня «вывести» на территорию, подконтрольную украинской власти. От такой мысли сразу произошел приток крови к голове. Это существенно осложняло бы мою работу, но в любом случае необходимо было выяснить, что укродиверсанты знают, если они что-то знают. Полная информация была только в ГРУ. В погранотряде информация была частичная, в батальоне ополчения тоже частичная, но уже в другой своей части. И то, что парни из засады знают, могло бы показать, где прошла утечка информации. Следовательно, мне необходимо было захватить живьем хотя бы пару человек. Можно, конечно, и одного, но один, как может оказаться, вообще ничего не знает, или знает слишком мало, или говорить не пожелает. Второй должен быть страховочным вариантом. При этом следует учитывать, что американские инструкторы готовят диверсионно-разведывательные группы из числа бойцов национальной гвардии. А это, как правило, откровенно туповатые, упрямые и упертые «отморозки», идейные украинские фашисты, и с ними не всегда можно найти общий язык. Даже умирая, они будут думать, что умирают за свою идею, и не понимают, что идея их выдумана и выстрадана за океаном. Это тем более говорило о том, что брать следовало двоих. То есть лучше было бы исключить применение огнестрельного оружия. А это задачу осложняет многократно. Но я по опыту знал, что, чем сложнее задача, тем она лучше решается. Тогда сам мобилизуешься и все делаешь четко и правильно.
Я остановился, замер, прислушался, после чего поднял бинокль к глазам и попытался отыскать вторую пару укродиверсантов, что двигалась в обход машин на другую сторону дороги. Но их уже даже тепловизор не показывал. Возможно, стволы деревьев мешали, возможно, они проходили какую-то ложбинку или низменность, и потому скрылись от глаза тепловизора. Удастся ли подобраться ко второй паре незаметно и бесшумно, я не знал. Мне бы лично это удалось. Но кто знает, как поведут себя ополченцы и не спугнут ли они противника. И потому я стал соображать, как мне захватить в плен двоих на этой стороне. Тем более один из них был командиром группы, как я понял из того, что он отдавал приказания жестами. Его послушались сразу. Значит, авторитет у командира есть. А это уже само по себе говорило, что он может знать больше других. С другой стороны, это же предполагало, что он может оказаться самым упертым и вообще откажется разговаривать. То, что командир может отличаться от других своей боевой и физической подготовкой, меня, скажу честно, не особенно волновало. Я был уверен в себе. И не потому, что я умею драться, а мой предполагаемый противник априори дерется хуже меня. Он, возможно, тоже умеет драться, как я предполагаю. Но ни одна боевая система не учит так, как учит система спецназа ГРУ. А заключается она в скрытном приближении и неожиданном нападении. Это, как правило, дает шестьдесят процентов победы, если не все сто. И я перед тем, как продолжить сближение, присел и перевесил из-под штанины поверх штанины специальный резиновый подвес, созданный для ношения на ноге. На подвесе крепился весь комплект принадлежностей ножа, включая подсумок с четырьмя запасными патронами. Правда, в кармане куртки у меня была еще и коробка с такими же патронами «МП-4», дающими эффект бесшумности, а в рюкзаке лежало еще две коробки. И при необходимости я всегда мог добавить в подсумок запасной патрон. Вообще-то, говоря по правде, этот нож мне нравился тем, что он покрыт черным никелем, который не стирается так, как чернота на оксидированных клинках, и не блестит под луной. Блеск режущей кромки настолько незначителен, что его можно даже во внимание не брать. Перевесив нож на ноге поверх штанины, я готов был использовать его при необходимости и собственно как нож, и как пистолет, точно так же, как свой штатный пистолет. И после этого сначала присел, а через пять метров и попросту залег, и пополз, неторопливо. Как обычно, сам к себе прислушивался, не буду ли я издавать каких-то выдающих меня звуков. Нет, все было нормально. Я полз и одновременно присматривался, выбирая такой угол атаки, который скроет меня и моего противника от второго укродиверсанта. Благо березовый лес был в изобилии усеян зарослями молодняка. А молодняк тем и хорош, что растет густо и одновременно бывает гибок даже весной, когда листьев на березе еще нет. Я выбрал как преграду для взгляда со стороны небольшие, но достаточно высокие заросли молодого березняка и полз, выходя на нужный угол атаки.
Расстояние до противника я сокращал быстро. И когда до затылка укродиверсанта осталось не больше двух с половиной метров, я подобрал под себя левую, толчковую, ногу, подготовился и совершил скачок, завершившийся предельно резким ударом основанием ладони в затылок. Причем бить я старался так, чтобы не попасть в основание черепа, потому что таким ударом основание черепа легко сломать, при одновременном переломе шейной области позвоночника и разрыве спинного мозга. А мне не нужен был труп. Мне нужен был живой, но бездвижный противник.
Неожиданное получение такого удара усиливает его действенность в два с половиной – три раза. Укродиверсант оставил автомат в развилке березы, где он у него и лежал, а сам свалился набок. Рассечение кожи не лбу говорило о том, что он еще и лбом о ствол дерева ударился, и именно потому, после рикошета головы, набок завалился, иначе упал бы – обязан был просто упасть – лицом вниз.
Я посмотрел на автомат и понял, что за противники передо мной. Даже молодой солдат в спецназе ГРУ знает, что нельзя устанавливать автомат в развилку дерева. Опора, конечно, хорошая, но каждая очередь, несмотря на украшающий ствол пламегаситель, выдает место, откуда она произведена. И противник будет в это место стрелять. А с автоматом, застрявшим в развилке дерева, не совершишь быстрый спасительный перекат. Разве что вместе с самой березой, но это проблематично даже для чрезвычайно сильного физически человека.
Но мне не стоило терять время. Оставался еще один противник, которого убивать было нежелательно. Я быстро вытащил из брюк первого поясной ремень и связал ему за спиной руки, притянув их к согнутым в коленях ногам. Так он не сможет встать. На всякий случай засунул поглубже в кусты его автомат, а самому ему еще кулаком в челюсть добавил. Чтобы спал дольше и дышал глубже. Так ему легче будет в сознание приходить. Не так сильно будет страдать от головной боли. А боль будет. Она обязательно бывает при сотрясении мозга. У меня не было уверенности, что в его, словно плоскостью кирпича приплюснутом черепе мозгов много. Но и малое их количество можно сотрясти, причем даже так, что единственная извилина там выпрямится. Это проверено многими аналогичными ударами.
При всем при этом я не терял бдительности. И правильно делал, потому что сразу после завершения связывания первого пленника я услышал хруст ветки на земле. Так она обычно под чьей-то неосторожной ногой хрустит, специально под подошву неумехе-воину забираясь. Второй укродиверсант, не слишком стесняясь своего высоченного роста, шел в нашу сторону. Умничка! Бегать за ним не придется. Только вот бить такого сложно. Подпрыгивать, похоже, надо, чтобы до мелкой птичьей головы достать. Или ногами на широченные плечи запрыгнуть и бить сверху.
Я резко, но при этом плавно и беззвучно переместился в сторону и на четвереньках, по собачьи, перебежал за куст. Потом и вокруг куста стал перемещаться. Таким образом, когда длинный укродиверсант в недоумении остановился, чтобы рассмотреть своего товарища и командира, я оказался за его спиной и приставил под левую лопатку два вытянутых пальца, поскольку вытаскивать пистолет просто поленился.
– Тихо, урод! Одно резкое движение, и пристрелю. Понял?
– Понял… – прохрипел он в ответ, хотя я удавку на его шею еще не набрасывал, но таким голосом обычно говорят те, у кого удавка уже затягивается.
– Наклонись к своему командиру и легонько его по щеке потрепи, чтобы в себя пришел. Автомат, кстати, под ноги брось и наступи на него. Он тебе уже не нужен.
Просьба была простейшая и не должна была вызвать подозрений. Я же намеревался его, наклонившегося, просто тяжелым башмаком за челюсть слегка задеть, чтобы положить рядом с первым и связать.
Он бросил, как уронил, автомат и стал наклоняться. Медленно, словно бы с опаской. Естественно, мой «пистолет» перестал упираться ему под лопатку. Просто рука у меня не настолько длинная, чтобы дотянуться. Но тут высокий укродиверсант решил «фортель» выкинуть, начал резко распрямляться, одновременно отмахиваясь вытянутой рукой. Дурак! Чему тебя эти американцы только учили. Руку в этом случае надо разгибать одновременно с вращением тела, а не до того. Да и тело надо не поворачивать, а именно резко вращать. Тогда может получиться хороший удар предплечьем. Высокий был человеком худощавым, почти изможденным, и я почему-то ожидал от него большей резкости движений. Но он на резкие движения был не способен – широкие плечи мешали. Уже выпрямленную его руку я, поскольку мои собственные руки не были заняты никаким оружием, правой рукой захватил за рукав на запястье, а левую ладонь упер ему в локоть, и, продолжая поворачиваться, укродиверсант только себе руку ломал. Глупый, рука ему еще могла сгодиться! Впрочем, он тоже скорее всего именно так подумал, потому что каким-то неимоверным движением остановил вращение тела и стал под давлением моих рук, чтобы избежать боли, наклоняться. И таким образом птичью свою голову почти до земли опустил. Это было как раз то, что я желал увидеть изначально. Нога ударила резко. Армейские берцы имеют усиленный носок, и при ударе можно не бояться повредить пальцы ног. Подошва со щелчком ударила в самый кончик челюсти, чуть вскользь. Высокий опустился на свою голову и уже не боялся даже руку при падении сломать. Я его руку пожалел и отпустил…
