Они подхватили пожитки и повлеклись на второй этаж, шагали по гулкому темноватому коридору, как привидения в готическом замке. Тишина стояла гробовая, благодаря толстенным стенам и толстенным дверям из натурального дерева, из номеров не доносилось ни звука, и гостиница казалась вымершей.
— Ну, всем полчаса на оправку и обустройство, — распорядился Кацуба, помахивая здоровенным старомодным ключом от номера. — Мы пока с Гошей потолкуем о предстоящих свершениях, а потом, по русскому обычаю, сходим на разведку в смысле насчет водки. Когда еще кораблик придет…
Мазур закрыл за собой дверь, но запирать ее не стал, помня инструкции — следовало ожидать скорого визита Светы. Поставил сумку и пошел обживаться.
Номер с высоченными потолками и полукруглыми в верхней части окнами оказался двухкомнатным — спальня и гостиная. Вся мебель была массивная, не менявшаяся, должно быть, со времен торжественного открытия отеля, но ничуть не разболтанная — в прежние годы умели работать на совесть. На боковой стенке высоченного серванта, больше похожего на средневековое надгробие какого-нибудь герцога, Мазур даже обнаружил серую овальную алюминиевую бирочку с глубоко выбитыми буквами: «НКВД СССР — ПОЛЯРСТРОЙ». Чуть подумав и не терзаясь угрызениями совести, достал швейцарский перочинный ножик, открыл отверточку и в два счета отделил бирочку — в подарок доктору Лымарю, обожавшему подобные сувениры и нахально воровавшему их, где только возможно. Огромная коллекция доктора была широко известна в узких кругах и давно обросла фольклором — взять хотя бы случай с чешским самолетом «ЛК». Когда они только что появились на пассажирских трассах, доктор чуть ли не на глазах у экипажа отломал красивую пластмассовую табличку «Не курить» — а той же ночью очередная докторская подруга разбудила его нечеловеческим визгом. Оказалось, с наступлением темноты табличка начинала светиться зеленым призрачным сиянием, и продравшая ночью глаза похмельная девица отчего-то решила, что имеет дело с нечистой силой…
Громоздкий телевизор, ровесник пиночетовского путча, как ни странно, работал — вот только цвета здорово подгуляли, а каналов Мазур обнаружил всего два. Изображение дергалось и временами покрывалось словно бы снежным вихрем, но все же это было лучше, чем ничего.
Посреди ванны, покрытой изнутри паутиной темных трещинок, непринужденно собрались на тусовку с полдюжины крупных тараканов. Появление Мазура они приняли с философским спокойствием, даже и не подумав пуститься наутек. Мазур без особой злости открутил кран, и усатых философов поволокло струей воды к сливному отверстию, где они и сгинули. Вряд ли это можно было считать решающим триумфом — наверняка он расправился лишь с разведгруппой противника, а главные силы таились где-то по углам.
Пожалуй, следует пару раз в день принимать холодный душ — в рамках стандартной закалки перед погружениями в холодную воду. «Холодных» погружений с ним не случалось давненько, судьба носила по теплым морям…
Даже и горячая течет — цивилизация… Он вернулся в комнату, достал полученные от Котельникова бумаги и перечитал их еще раз, снова убедившись, что «бардак» — чересчур мягкое определение для обоих трагически завершившихся спусков. Положительно, местная самодеятельность — самое скверное, что только может случиться…
Пошел в ванную, бросил бумаги на слив, пустил воду, как проинструктировали. Под холодной мутноватой струей тонкие листочки моментально стали размякать, таять, исчезать — и в полминуты пропали бесследно. «Сыщики-разбойники, — гораздо злее проворчал он про себя. — Сорок три утюга на подоконнике…»
В дверь постучали, и тут же вошла Света, яркая, как тропическая птичка. Белозубо усмехнулась:
— А я вот мимо проходила…
И с порога прижала палец к губам, многозначительно поиграв глазами. В руке у нее был большой черный транзистор. Мазур, совершенно не представляя, как пока что себя держать, спросил:
— Как тебе городок?
— Глаза б мои его не видели. Как они здесь живут? Я бы сразу повесилась…
Она что-то там нажала, на боковине транзистора откинулась панелька, обнажив крохотные лампочки и кнопки. Света прошлась по периметру комнаты, продолжая беззаботно трещать:
— По комнате тараканы ходят, в столе нашлась газета аж за девяносто второй год, так что начала бояться, что из шкафа возьмет да и вывалится скелет какого-нибудь стахановца, могли забыть, свободно…
Личико у нее при этом оставалось напряженно-деловым — и вдруг озарилось словно бы радостной улыбкой. Она вновь прижала палец к губам, потом покрутила им возле уха. Мазур понятливо кивнул. Подумал, что жить становится все смурнее.
— Пошли, — сказала Света, закрыв панельку. — Шеф сабантуйчик собрался устроить, опять налакается до поросячьего визга, декадент…
Мазур послушно поплелся следом. Запер номер. Света шепнула ему на ухо:
— У всех «клопы». Не бог весть что, не высший класс, но работает усердно. Хорошо еще, что в нумерах нет телефонов — на телефоны можно навесить такие хитрушки, что никакая проверка не возьмет…
Он пожал плечами, совершенно не представляя, как нужно комментировать неожиданное открытие и надо ли его вообще комментировать.
— Ну, может, это и не на нас поставлено, — шепнула она. — Может, у них весь отель на подслушке со старых времен. Смотри там…
— Не дите, — проворчал он.
Она глянула снизу вверх, совершенно невинно и спокойно.
— Партитуру помнишь?
— Помню.
Света фыркнула:
— Фейс у вас, мои колонель. Ничего, многое бывает в первый раз, так что не комплексуйте…
Показались остальные, возглавляемые Кацубой, с недюжинным лицедейским мастерством изображавшим возбужденного предстоящей выпивкой запойного интеллигента. Он сиял, потирал руки, он был настолько беззаботен и воодушевлен, что Мазур про себя тягостно завидовал. Утешало одно: предстоящее прибытие корабля, где придется заниматься своим прямым делом, и никаких посторонних микрофонов там, надо надеяться, не будет…
Буфет, как оказалось, не выбивался из общего стиля — он тоже был необозрим и явно рассчитан на то, что поутру все население гостиницы сбежится поправиться чайком. Цены на разнообразнейшую местную рыбу, великолепную осетрину в том числе, поражали своей копеечностью — зато любая привозная мелочь радовала ценниками, от которых зашкаливало всякое воображение. Кацуба, правда, не мелочился — похоже было, денег Глаголев не пожалел.
Затарились — к вялому оживлению скучавшей в одиночестве буфетчицы — и направились в нумера, позвякивая многочисленными емкостями. Навстречу попались двое белозубых субъектов — рослые, по-нездешнему раскованные. Мазур моментально определил в них импортных индивидуумов. И не ошибся — один в полный голос бросил спутнику на хорошем английском, будучи уверен, что другие его не поймут:
— Смотри, какая куколка. И что ей с этими аборигенами делать?
Мазур без труда просек тренированным ухом выговор уроженца или постоянного жителя Новой Англии. Они так и разминулись бы, но Шишкодремов, тоже в полный голос (хотя и подчеркнуто глядя в сторону), выплюнул смачную и длинную фразу на отличном сленге, как раз в Новой Англии и имевшем хождение. Если вкратце, белозубому предлагалось не пялить глаза на девочек, а продать свою бабушку чернокожему сутенеру для использования в хитрых заведениях, практиковавших исключительно оральный секс для мексиканской клиентуры.
Эффект был хороший. Белозубый, конечно, моментально обиделся, надул щеки и сжал кулаки, но Вася с отрешенным видом принялся созерцать свой недюжинный кулачище. Второй варяжский гость, по лицу видно, оценил численное превосходство противника и поволок друга за собой, бормоча:
— Без проблем, парни, без проблем…
— Патриот он у нас, — сказал Мазуру Кацуба, кивая на гордо подбоченившегося Шишкодремова. — Тяжко ему видеть иноземное засилье.
— Да я таких на пальме за ноги вешал… — проворчал под нос Шишкодремов.
Очень возможно, он не врал, даже наверняка.
— Пошли уж, вешатель… — буркнул Кацуба.
Мазур в свои годы выпил, как и любой нормальный мужик, не менее цистерны, но на такой пьянке ему еще не приходилось бывать. Потому что это была не пьянка, а чистейшей воды театр для невидимого постороннего слушателя — причем актеры должны были притворяться, что о наличии слушателя и не подозревают.
Хорошо еще, ему не нужно было изощряться в роли примадонны — он попросту помалкивал, изредка вступая с анекдотом или невыдуманным случаем из морской жизни (естественно, никак не ассоциировавшимся у слухачей с военными), а водочку попивал крайне умеренно, поскольку вскоре предстояло идти под воду. Почти так же держался и Вася Федичкин. Зато Кацуба старался за троих, по интеллигентской привычке тараторил без умолку, не слушая собеседников, стремительно надирался, роняя на пол то вилку, то кусок осетрины, бессмысленно ржал и откровенно лез к Свете с руками и сальными намеками. Света, с точки зрения непосвященного слушателя уже изрядно рассолодевшая, сначала хлопала его по лапам, потом откровенно послала на исконно русские буквы и заявила, что в присутствии настоящих мужчин вроде ее обожаемого Микушевича доценту лучше бы оставить руки при себе. Кацуба обиделся, а Шишкодремов его утешал по доброте душевной. Потом оба грянули во всю ивановскую:
