Оружие и боеприпасы распихали в вещмешки, в том числе и разборный «винторез», пошли стаей, «ковбоя» вели, как пленного, под руку. Только Анатолий Иванович двигался в одиночку и чуть в стороне, чтобы, в случае чего, отвлечь на себя внимание. Однако все обошлось, проскочили незамеченными до первой станицы, обогнули ее и остановились у дороги, когда начало светать. Пора было брать такси — пешком по России не набегаешься…
«Ковбоя» освободили от пут, когда Саня Грязев остановил машину — потрепанный зеленый «Москвич» с молодым парнем за баранкой, — и стал договариваться о цене. Частник наметанным глазом осмотрел пассажиров, сразу же оценил их криминальный вид, поскольку недельный путь по Чечне отпечатался на одежде и лицах, хотя и старались привести себя в порядок, после чего заломил такую сумму, что и денег-то таких при себе не было. Пришлось отсадить его от баранки на заднее сиденье и припереть плечами: после приступа наглости на него напал приступ страха. Грязев попытался было интеллигентно уверить его, что убивать не будут, машину отдадут и деньги заплатят, только в разумных пределах, потом махнул рукой и стал смотреть в окно: наконец-то попал в Россию!
Частник потел, и запах от него был знакомым: издревле это называли смертным потом. Глеб приспустил стекло, но не избавился от тошнотворной вони и вдруг вспомнил Миротворца, вернее, его замысел встряхнуть нацию от спячки, пропустив ее через жернова позора.
Неужели и в самом деле Россия утратила волю, а народ — национальную честь и мужество, превратившись в терпеливое стадо? Без героев? Без пастыря? Откуда эта звериная психология — урвать сразу много, хоть раз, но нажраться до отвала, а если случайно угодил в лапы более сильному хищнику — умирать от страха?
Нет, точнее, рабская психология, ибо жизнь зверей естественна, и даже твари самые мерзкие, с точки зрения человека, красивы и совершенны.
Действительно, рабы и предатели…
Два года бессмысленной мясорубки, два года над страной воняло смертным потом, но кто-нибудь возмутился, закричал, сжег себя на площади в знак протеста? Кто еще, кроме горстки солдатских матерей, восстал против войны? А в России — десятки партий и целых четыре власти! Кто из них вышел на площадь и стоял намертво, до победы?
Горлопаны горлопанили, обломовы мечтали о светлом будущем…
И все вместе униженно просили дать зарплату и думали, где бы срубить бабки — хоть раз, но много.
Тем временем этот мальчишка дважды ходил штурмовать Гудермес.
И ни разу не стал героем.
Ничто так не увлекало и не захватывало воображение и чувства, как злая, острая мысль. Глеб настолько оторвался от реальности, что не заметил, когда серый невзрачный «жигуленок» с двумя антеннами на крыше обогнал его уже второй раз. Зрительная память отметила это, но сознание оставалось невосприимчивым, словно окружающая жизнь существовала отдельно, на гигантском экране.
— Что-то не нравится мне вон тот «жигуль», — спокойно проговорил Грязев, наклонившись к водительскому сиденью, и этим вытащил Глеба из глубины мрачных размышлений.
Они уже миновали сложный дорожный узел с жестким контролем возле Пятигорска, обогнули стороной Минеральные Воды — владелец машины отлично знал объездные пути и после соответствующей беседы охотно их показывал. Теперь пробирались проселочными и хозяйственными дорогами в сторону Невинномысска, и этот автомобильчик с антеннами и тонированными стеклами насторожил Саню не зря.
— Может, взять хотят? — предположил Глеб.
— Вышли-то чисто, где могли подцепить?
— На границе подшумели. — Головеров посмотрел на «ковбоя» — оба солдатика настороженно прислушивались к диалогу.
— А кого ведут? Сразу всех, или кого-то конкретно?
— Скорее всего, меня.
— Смысл?
— Смысл вечный, как мир, — Глеб оставил руль и потянулся, разминая тело. — Сделал дело, пора и в деревянный пиджак.
— Тогда бы из Чечни не выпустили, там удобнее, — предположил Саня. — Концы в воду.
— Там удобнее, да искать не просто.
— Я же нашел тебя.
— То ты!.. А машинка, кстати, не нашей конторы. Похожа на эмвэдешную. РУОП что ли? Или ОМОН?
— Вид, конечно, странный, — согласился Грязев. — Антенны будто напоказ…
Обсохший было владелец «Москвича» не понимал еще, в чем дело, но почувствовал шкурой — снова начал потеть.
— А не духи ли это? — подал голос Анатолий Иванович.
— Если духи — то им на руку, что мы ползаем по этим проселкам, — рассудил Глеб. — Впрочем, это всем на руку. Не будем же искать уединенных мест! Поживем на людях!
Через полчаса он выехал на трассу Минводы — Невинномысск и встал в строй грузовиков, с удовольствием давая дорогу всем легковым. Саня отслеживал весь попутный и встречный транспорт, однако за добрых пятнадцать километров хорошей езды ничего особенного не заметил. И только было успокоился, как попавшаяся навстречу «Нива» вдруг далеко за спиной резко и опасно развернулась и потянулась следом, прячась за тяжелыми КАМАЗами. Глеб попробовал выжать из «Москвича» скорость и проверить «Ниву» на вшивость, но старая машина выше ста десяти уже не ездила.
— Да, попался нам конек, — пробурчал он. — Только дым возить…
— «Нива» реагирует, — доложил Саня. — И надо сказать, довольно грубая реакция.
— Менты — народ грубый, — со знанием дела заявил Анатолий Иванович.
Проехали еще двадцать пять километров. Поток транспорта на дороге резко убавился, стало даже как-то пустынно и неуютно. «Нива» тоже куда-то отвалила, а ее место занял «Москвич» последнего выпуска, но со знакомыми антеннами на крыше.
— Это не духи, — прокомментировал Глеб. — Вернее, духи, да другие, скажем так, официальные. Душман, он и в нашей конторе душман. Эх!.. И на людях нет нам покоя!
Через километр он начал притормаживать, вглядываясь вперед — дорожное полотно медленно сужалось, и было полное ощущение, будто сильная рука неотвратимо сжимает горло…
От первой встречи, назначенной Миротворцем в своей штаб-квартире, дед Мазай отказался, поскольку вовремя выяснил, что никакой обещанной конспирацией там и не пахнет, а напротив, готовится своеобразное заслушивание генерала на сборище единомышленников. Во второй раз, спустя четыре дня, он осознал, с кем имеет дело, и теперь клялся, что не повторит прошлой ошибки и беседа будет строго конфиденциальной. Дед Мазай предусмотрительно выслал разведку и убедился, что Миротворец выехал на встречу только с шофером-телохранителем.
Это был третий человек, усиленно ищущий с ним общего языка. Завлаб — непотопляемый, невероятно жизнестойкий в политике человек с бегающими, испуганными навечно глазами, — после встречи с генералом невероятно оскорбился, нашел себе соратников в лице Мерседеса с Участковым и, по сути, развязал войну в Чечне. Могущественный, влиятельный «царедворец» Комендант, пытаясь поправить положение, тоже пошел на контакт с генералом и теоретически все сделал верно, однако не сумел выстоять перед натиском своих противников, обрек полицейскую операцию на поражение и в результате застрелился, хотя в официальном сообщении говорилось, что умер от инсульта. Вообще-то за его смертью стояла некая тайна, раскроют которую, возможно, лишь потомки лет эдак через пятьдесят. Как бы там ни было, Комендант имел чистые помыслы государственника и волю русского офицера.
И вот теперь Миротворец, человек тоже в прошлом военный, после Приднестровья широко известный как национальный герой. Для солдатских матерей, впрочем, как и для воюющего населения Чечни, он как бы повторил свой подвиг, заключив мирные соглашения, развел враждующие стороны, худо-бедно остановил бойню, и теперь «генсеку» с командой его бы на руках носить! А Миротворца вдруг вышибли из государственного аппарата буквально на улицу, так что он, уже привыкший к правительственным кабинетам и собственному аппарату, вынужден был снимать в гостинице два номера под штаб-квартиру, где в окружении единомышленников приходил в себя и старался проанализировать обстановку и свое положение.
Похоже, вспомнил о том, как все начиналось в Чечне, получил информацию о «Молнии» и теперь искал контакта с ее бывшим командиром. Дед Мазай мог бы махнуть на Миротворца рукой — они не были знакомы и генерал никогда серьезно к нему не относился, — но смущало одно странное совпадение: отрешение Миротворца от власти произошло чуть ли не в тот же день, когда спецподразделение неожиданно передали в МВД, а командира вторично отправили на пенсию. Точнее, вывели за штат. Но это уже роли не играло.
Генерал улавливал какую-то глубинную таинственную связь между этими обстоятельствами. Не трогали же «Молнию», пока шла война, никому и в голову не приходило переподчинить ее, ведь отлично знали, что МВД для офицеров — вариант неприемлемый, что они немедленно подадут рапорта на увольнение и в результате — полная ликвидация спецподразделения.