– Ты знаешь афганский язык?
– Всего несколько слов на пушту. Но слово «доллар» на любом языке звучит одинаково…
Один из солдат заметил, что мы разговариваем, и что-то крикнул, замахнувшись на Поля автоматом. Дальше ехали молча…
Куда мы едем, со дна кузова грузовика было не видно, и нам пришлось довольствоваться картиной колышущихся перед глазами спин в засаленных стеганых халатах и ныряющей вверх-вниз белой вершиной высокого хребта на близком горизонте, которая то и дело мелькала между головами солдат на фоне вечернего густо-голубого, совершенно безоблачного неба.
Заметив мой взгляд, устремленный на снежные вершины на горизонте, Поль наклонился ко мне и шепнул одно только слово:
– Гиндукуш…
…Тряслись мы на грузовике минут сорок, не меньше. Я даже успела немного подремать – сидя. На каждом камне, на каждой кочке волей-неволей открывала глаза и, убедившись, что не вылетела за борт, тут же их закрывала.
Наконец грузовик остановился, и я, окончательно очнувшись от дремоты, с ужасом поняла: ноги у меня затекли до такой степени, что просто не шевелятся. Я не чувствовала вообще, что у меня они есть. Поль кое-как поднял меня на ноги и единственное, что я успела заметить, – снежный хребет на горизонте стал намного ближе и значительно подрос. Но иголки вонзились в мои приходящие в норму икры с таким остервенением, что у меня потемнело в глазах…
Если бы не Поль, крепко держащий меня за плечи, я просто-напросто вывалилась бы за борт грузовика: стоять самостоятельно не было никакой возможности…
Про нас первое время словно забыли и оставили торчать в кузове машины. Когда же жестами показали, что мы должны вылезти из грузовика, я уже смогла спуститься самостоятельно.
Нас привезли в центр какого-то селения, дома которого были сложены из плоских камней и больших темно-коричневых кирпичей, скрепленных между собой, очевидно, глиной. Стены домов высотой шесть-восемь метров сливались друг с другом, образуя сплошной извилистый коридор. Кое-где в стенах виднелись маленькие окна, расположенные на высоте не ниже трех метров.
Окна были без стекол и зияли черными отверстиями, как амбразуры бойниц. Дверей, вернее, дверных проемов, оказалось значительно меньше, они тоже чернели в вечерних сумерках, как зловещие темные дыры в стенах.
Кроме приехавших с нами солдат, на улице – никого. Единственное живое существо, которое я заметила, было какое-то странное животное: не то крупный осел, не то низкорослая лошадь с толстой тупой мордой. Метрах в тридцати от нас она сосредоточенно лизала какой-то белый камень, лежащий у одной из стен улицы-коридора…
Поль озирался по сторонам, словно ища что-то знакомое. Я уже хотела его спросить, чем он обеспокоен, как до меня дошло, что джипа, на котором ехал Грег, не видно. Вот это фокус!
Бросил нас американский бодрячок-шериф? Я с тревогой посмотрела на Поля. В его ответном взгляде не было ничего успокаивающего…
Я окончательно расстроилась. Меня не столько волновала собственная судьба, которая, кроме меня самой, могла бы огорчить очень немногих, сколько совершенно неизбежная мысль о том, что задание свое я, скорее всего, провалила. Как можно искать какого-то секретного агента и тем более освобождать и вытаскивать его из Афганистана в Россию, если сама я сейчас – на положении пленника. В этом не было ни малейших сомнений.
Не ясно только, что с нами собираются делать? Прикинув возможные варианты, я пришла к выводу, что нас или продадут в рабство в какое-нибудь горное селение, и нам с Полем предстоит долгие годы выращивать что-нибудь вроде опийного мака в одной из труднодоступных горных долин, или попытаются получить за нас выкуп.
Если, конечно, найдется кто-то в России, заинтересованный в том, чтобы меня выкупить или обменять… Впрочем, на кого обменивать-то? Откуда у нас сейчас афганские пленные возьмутся!
Не имею никакого понятия, как отнесутся французские власти к возможности выкупа своего волонтера у талибов, но мне почему-то кажется, что у него шансов на положительное решение этого вопроса немного. Примерно столько же, сколько и у меня…
А я на российское правительство или руководство МЧС, честно сказать, не рассчитывала, зная принципиальную позицию, которой придерживались официальные российские структуры в подобных ситуациях. Выплачивать выкуп было просто категорически запрещено приказом самого министра. Чтобы не создавать прецедент и не поощрять практику похищения людей с целью выкупа. Похищенные приказом объявлялись пропавшими без вести и могли рассчитывать только на чью-то частную инициативу…
А на кого могла рассчитывать я? Близких родственников у меня, к сожалению, уже не было. Мужчины, который бросился бы меня спасать в чужую страну, как в распространенных голливудских сюжетах, – тоже не предвиделось. У меня теперь вообще не было постоянного мужчины… С тех пор, как я рассталась с Сергеем…
Я почувствовала, что на глаза сами собой наворачиваются непрошеные слезы. Ну вот – только этого еще не хватало…
Прекратить сейчас же! Тоже мне, – спасатель! Старший лейтенант МЧС! Психолог! Девчонка ты сопливая! Детский сад! Теоретик, мать твою! Ты о чем в своей диссертации писала?
Не надо, не вспоминай все умные слова и заковыристые термины, в которых много смысла, но мало проку! Только самый главный вывод, понятный любому, самому необразованному человеку!
В экстремальной ситуации силы у человека берутся откуда-то сами, независимо от того, хочет он этого или нет. В момент опасности человек может делать такое, что спасает ему жизнь и о чем он потом сам вспоминает с удивлением и не верит, что это ему удалось… Как будто это было не с ним, словно не он все это сумел. Потому что в обычном, нормальном, безопасном состоянии человеку делать такие вещи совершенно не под силу.
Например, перепрыгивать трехметровые заборы, обгонять автомобили, уворачиваться от выстрела, поднимать тяжести, в десятки раз превышающие вес его тела, регулировать свой пульс и десятки минут практически не дышать, если дышать нечем…
И это еще не самые поразительные способности, открывающиеся у человека в экстремальной ситуации. Есть еще многое такое, что вообще иначе чем фантастикой не назовешь… Например, предвидение действий противника, хотя у тебя нет никакой информации о его намерениях. Но это не телепатия, просто какое-то особое чутье, сродни естественному животному инстинкту…
Это же все и есть тот самый «мобилизационный психофизиологический комплекс», который ты так красиво расписала в диссертации на пятьсот страниц и о котором знаешь практически все…
Ну, например, хотя бы то, что скорость быстродействия нейронных процессов увеличивается в момент опасности в сотни раз…
Стоп, дорогая моя! Постарайся все же даже сама с собой говорить попроще. Ты же не лекцию читаешь для аспирантов. Тебе сейчас поближе к реальности нужно быть, а не к теории…
На нормальном человеческом языке все твои умные слова на пятистах страницах означают одно – когда человек попадает в безвыходную ситуацию, за доли секунды он в своем мозгу перебирает все возможные варианты спасения. А их, как показывает богатая практика спасательных работ, как правило, бесчисленное множество. И, как ни странно, достаточно в это лишь твердо поверить, чтобы найти путь к спасению…
Самое неприятное, что подстерегает человека в момент любой опасности, – решить, что пришел твой конец. Тут-то он к нему всегда и приходит. Словно только и ждет этой мысли…
Короче, когда я вновь взглянула на Поля, глаза у меня были сухие, а во взгляде выражалось скорее всего твердое намерение выбраться отсюда как можно скорее. И не только выбраться, но и выполнить миссию, с которой меня сюда послали.
Поль, как мне показалось, меня хорошо понял. И чем дольше я на него смотрела, тем больший интерес он во мне вызывал.
Я только теперь разглядела в нем одну очень любопытную и понравившуюся мне особенность. Несмотря на свой несколько инфантильный имидж по сравнению с Васильевым или тем же Грегом, Поль постоянно был готов к мгновенным активным действиям. Просто ситуация, на его взгляд, еще ни разу не становилась критической, и он не спешил реализовывать эту свою готовность.
Он был словно готов к выстрелу в любую секунду, как пистолет со взведенным курком, зажатый в твердой и уверенной руке… Правда, это как-то не совсем органично сочеталось с его склонностью к постоянному флирту и, честно говоря, меня несколько настораживало. Не укладывалось в рамки психологической достоверности…
…Все это я уже додумывала, трясясь на спине точно такой же маленькой лошадки, которую видела на улице селения. «Лошадка» только ростом заслуживала уменьшительно-ласкательного имени, в остальном это было злобное и коварное существо. Мало того что она постоянно пыталась сбросить меня и я себя чувствовала ковбоем, выступающим на родео, эта мерзкая тварь постоянно оглядывалась и норовила укусить меня за ногу.
