– Тебе когда в отпуск? – внезапно спросил Акулов, отвлекаясь от чтения. Волгин вздрогнул:
– Я что, похож на выжатый лимон? В декабре. – Любишь холодную водку?
– Ненавижу потных женщин.
От последней фразы Акулов почему-то нахмурился и, ничего не ответив, склонил голову над ОПД.
Перевернув последнюю страницу, он вздохнул и произнес издевательским тоном, озвучивая прокурорскую рекомендацию:
– Да, Сергей Сергеич, надо срочно активизировать работу по делу! Вот, например, американские копы очень любят внедряться. Может, нам тоже этим заняться?
– Ты можешь говорить прозой?
– Да уж куда прозаичнее! Оденемся в тряпье, хлобыстнем «красной шапочки» и будем валяться в собственной блевотине, дожидаясь, пока нас отоварят. По-моему, очень перспективный вариант. Н-да… Стало быть, мадам Бондарева грешит на бандитов?
– У меня в РУБОПе есть знакомый, который занимается этой группировкой. У него какая-то гeниальная идея возникла, он позавчера звонил, грозился, что со дня на день появится информация.
– Сомневаюсь я что-то… Как ты смотришь на то, чтобы куда-нибудь прогуляться и перекусить?
Волгин согласился, хотя голода не испытывал. Попытку расплатиться за двоих Акулов пресек в зародыше, взял большую порцию пельменей и с легким вздохом убрал в карман рубашки два последних червонца.
С едой он расправился значительно быстрее Волгина, хотя пересказал при этом несколько тюремных баек и усиленно косился на студенток за столиком у входа. Промокнув губы салфеткой, сложил из нее кораблик, бросил на идеально чистую тарелку и, дождавшись, пока Волгин допьет компот, поднялся:
– Дернули?
Во дворе РУВД он остановился и показал на белый «ниссан-алмера»:
– Это сиволаповская тачка?
– Записана на его сына. Хочешь взорвать?
– Зачем же портить хорошую вещь? Погоди, – Андрей придержал шагнувшего к крыльцу Волгина за локоть. – Давай курнем на свежем воздухе. Я манией преследования пока что не страдаю и не думаю, что там… – он указал на окно кабинета, – …понатыкали микрофонов, но здесь мне как-то спокойнее.
Акулов встал ближе к Волгину, размяв и продув папиросу, зажал мундштук зубами, но прикуривать не стал, сунул руки в карманы и тут же вытащил, откинул полы куртки чуть назад и зацепился большими пальцами за ремень.
– Могу представить, какие слухи обо мне тут ходили. Коль уж нам работать вместе, не хочу, чтоб оставались недоговоренности. Во-первых, меня действительно подставили. Если конкретно – Сиволапов Иван Тимофеевич… чтоб он сдох! Он крутил аферы с квартирами гопников, а я ему случайно помешал. Во-вторых, мстить ему я не собираюсь. По крайней мере, пока. Если отколошматили, то надо уползать в свой угол и зализывать раны, а не бросаться под колотуху, с которой не можешь совладать. В будущем обязательно появится шанс ответить, но его нужно ждать. У меня хватает других проблем, в том числе и личных, которые я не могу оставить нерешенными ради сомнительного удовольствия поквитаться с Ванькой-вором. Вот решу их – тогда и посмотрим, прикинем хрен к носу… В любом случае, я тебя заранее предупрежу.
В кабинете Акулов долго не просидел.
– Знаешь, навряд ли я рожу сейчас какие-то гениальные мысли. А внедряться ты не хочешь. Пойду, поброжу по окрестностям, осмотрюсь – как никак, это моя бывшая «земля». Может, встречу кого знакомого, морду набью. Или мне набьют.
Волгин задумчиво посмотрел вслед ушедшему Андрею. В принципе он предполагал, что напарник станет играть по своему сценарию. Говорит, что отказался от мести? Может, и так; но скорее всего, просто темнит, не хочет быть до конца откровенным. Он и раньше не страдал от этого качества, а уж после отсидки оно могло только усугубиться. .
Акулов перешел Горьковскую и, не спеша, двинулся по тропинке через пустырь. В местах происшествий останавливался, прикидывая, как бы действовал сам на месте преступника… Или преступников? Что-то мешало ему поверить, что все четыре трупа – дело рук одного человека или одной группы. Было какое-то звено, выпадавшее из общей картины. Волгин, похоже, этого вообще не заметил;
Акулов смутно чувствовал, что чего-то в логической цепочке не хватает, но чего именно – сформулировать не сумел бы.
Оказавшись на Чкаловской, Андрей свернул к пресловутым ларькам. Четыре из них работали, один, стоявший в некотором отдалении, чернел обгоревшими стенами и отражал солнце осколками разбитых стекол. Позади него, на ящиках и украденной где-то парковой скамейке, устроились шестеро. Опухшие лица, затрапезная одежонка, грязь, въевшаяся во все поры тела. Взгляды покорны и обманчивы, что можно оценить, столкнувшись с такой компанией поздним вечером в укромном месте – хотя, в целом, бомжи не склонны к насильственным преступлениям, разве что в своем кругу. На всю толпу было две бутылки портвейна и пакет с гнилыми помидорами.
На Акулова поднялось три пары глаз, чуть позже еще двое повернули головы в его сторону. Он стоял, прислонившись к дереву, и внимательно их разглядывал. Возражений это не вызывало, хотя было заметно, что его внимание им неприятно. Скорее всего, опознали; нет, не опознали – почувствовали в нем мента и ждали неприятностей. Особых грехов за собой бомжи не ощущали, надеялись, что в кутузку никого из них не потащат, но привыкли к тому, что хорошее от «внутренних органов» их касте перепадает крайне редко, а потому готовы были ко всему.
Один, долговязый, неопределенного возраста, с торчащими из-под синей бейсболки засаленными лохмами песочного цвета, старательно отворачивался. Взял бутылку, стал колупать ногтем этикетку, и было видно, что руки у него сильно трясутся.
Акулов подошел ближе.
– Новицкий? – возглас вырвался непроизвольно, слишком неожиданной была встреча со своим пропавшим «терпилой» [5].
Наркоман вскочил с ящика, запустил в оперативника бутылкой и ломанулся через пустырь.
От бутылки Андрей легко уклонился, но портвейном обрызгало плечо и рукав новенькой куртки.
– Ну, падла…
Обновка была куплена сестрой. Акулов всегда трепетно относился к подаркам женщин, и это обошлось Новицкому в несколько лишних ударов, когда Андрей его догнал.
Сбитый подсечкой на землю, наркоман закрыл лицо ладонями и подтянул колени к животу, но это его не спасло. Закатив глаза, он изобразил потерю сознание, и Акулов, плюнув, сел рядом, на теплый травянистый холмик. Несколько раз сильно выдохнул, помассировал грудь:
– Ты что ж, мудила, так гоняешь? Я, знаешь, сколько не тренировался? По твоей, кстати, милости…
( Как ни странно, лютой ненависти к человеку, Который засадил его за решетку, Андрей не испытывал, давно понял, что наркоман – лишь оружие в чужих руках. Откажись Новицкий писать на onepa заяву – сыскали бы другого, посговорчивей. Ненависти не было, но она нужна была для дела, и, когда Новицкий приоткрыл глаза, Акулов сделал страшное лицо:
– Копай себе могилу, поганец…
Погоня закончилась в небольшой ложбинке, так что ни с дороги, ни с тропинки их никто не видел, —и Новицкий воспринял угрозу реально. . Реакция его была неожиданной. Рубаху на груди он не рвал, но ответил с неожиданной твердостью, даже приподнялся на одном локте, грудью навстречу опасности:
– Ну и х… с тобой, ментяра поганый! Думаешь, страшно? Хватит, отбоялся уже! Нечего мне теперь бояться, так что делай, Что хочешь. Убьешь? Да и убивай, один хер, это не жизнь.
– Можно подумать, раньше ты жил, – возразил Акулов, немного сбитый с толку.
– А что ты о ней знаешь? Как мог, так и крутился. Бывало, воровал, ширялся, бабу свою метелил – так Господу любая тварь нужна. Да и отсидел я за свои грехи. Не то, что последний раз…
– Экий ты стал правоверный! Бога поминаешь… А что последний раз?
– А то не знаешь!
– Слышь, урод, бычить заканчивай. Если забыл – легко напомню, как я по твоему доносу почти два года за решеткой куковал. Дверь, говоришь, выбил? Деньги требовал? Бабу твою трахнуть хотел?
–Хорошо, хоть не тебя, чмо вонючее! Если б про себя написал – больше бы поверили… Новицкий пыхтел и отводил взгляд.
– Ты почему на суд не явился? Что, совесть замучила? Достоевского, наверное, начитался!
Акулов достал «беломор» и выругался. Каким-то образом во время беготни пачка разорвалась, часть папирос высыпалась из кармана, другие оказались раздавленными. Выбрав уцелевшую, Андрей закурил и продолжил говорить, сменив тон:
– Слушай, Олег, ведь мы давно друг друга знаем. Я тебя сколько раз сажал, два? Два. В девяносто четвертом, когда ты с машины колеса украл, и в девяносто шестом за наркотики. Я тебе что, «солому» в карман подбрасывал или, может, резину ту домой принес, не зная, на кого «глухарь» повесить? Да или нет?
– Нет.
– Правильно, все у нас по-честному было. Ты за свое отвечал. И я не лютовал, и на судах тебе срока выписывали небольшие. А жену твою, Ленку, я мог приземлить? Сам знаешь, что получилось бы – да, она успела «баян» [6] сбросить, но ведь оформить это можно было по-всякому…
