Сержант приоткрыл рот, моргнул и гаркнул:
— Слушаюсь, сэр.
* * *
Джо шел по улице и думал.
Его мысли были окрашены в цвета отнюдь не радостные: похоже, начать новую жизнь ему так и не удалось. Какое-то время он надеялся, что здесь, в армии, он найдет порядок, мало-мальски отвечающий его собственному представлению о том, что такое порядок. Но напрасно. Здесь было то же самое, что и на континенте.
Армия… Иногда Джо казалось, что стершиеся воспоминания подсказывают ему, что так называется его родная стихия. В снах он не раз воображал себя воином, правда, к утру сны обычно стирались почти полностью, оставляя лишь общее впечатление. Впрочем, даже во сне он был именно воином, а не солдатом. Но все же…
Разочаровываться всегда горько, но еще хуже было то, что он терял последнюю надежду на возможность обрести под ногами твердую почву. Раз военная дисциплина Шла вразрез с его представлениями о ней, оставалось только признать, что память обманула его наиподлейшим образом. Быть может — и это казалось Джо еще более досадным, — он просто не был психически нормален.
Такое подозрение имелось — Джо приходилось даже несколько раз проходить медицинские освидетельствования: уж слишком резко отличалось от общепринятого его миропонимание. Во всяком случае, так было сначала. Потом он научился маскировать свои мысли и чувства. Что есть сумасшествие, как не отклонение от — установленных обществом норм поведения? Можно сколько угодно заниматься извращениями дома, при закрытых дверях можно ежедневно видеть галлюцинации или воображать себя гением — пока человек может это скрыть, он полноценен. Но когда его голова трезва, рефлексы работают безупречно, коэффициент интеллекта намного превышает средним, но вот беда: он верит в то, что со злом надо бороться, что добро должно быть активным, и даже доходит до такой наглости, что считает себя вправе самому определять, где одно, а где другое, — окружающий его мир сделает все возможное, чтобы загнать такого человека в специальное заведение. Тем более, что амнезия давала к этому и более серьезный повод: где есть одна психическая болезнь, можно искать рядом и вторую…
На счастье Джо, врачи больше верили своим теориям, чем сообщаемым со стороны, да еще неспециалистами, фактам, и тесты с анализами неизменно свидетельствовали в пользу Джо. Да и сам он по мере сил старался вписаться в неприятное ему бытие. Во всяком случае, когда мог…
Неприятности возникли у него в первом же пансионе. Почти в любом закрытом заведении он сталкивался со сходной картиной: всякий раз среди воспитанников находился кто-то, старающийся кулаками утвердить свою роль лидера. Одни честно отстаивали это, нарвавшись на его отпор, другие же, потерпев фиаско в поединке, звали на подмогу приятелей и не перебирали средства в желании поставить наглеца на место. Третьи вели себя не столь вызывающе, но Джо порой задирался сам, когда ему казалось, что те нарушают правила чести.
Так он «доигрался» в первый раз. Один из подростков повадился собирать дань с группы, к которой приписали Джо после очередного перевода из школы в школу. Не одна личная вещь успела перекочевать в карманы несовершеннолетнего рэкетира, когда Джо вздумалось вдруг запротестовать. Билли был выше его на полторы головы и старше на три года (так что их никак нельзя было назвать «сверстниками», хотя именно это было написано в личном деле), весовые категории также отличались весьма существенно, и мало кто согласился бы в начале драки поставить на выигрыш «правдолюбца». По мнению Джо, победа была блестящей и быстрой, а драка — справедливой.
Полиция имела на этот счет свое мнение.
Тогда же Джо впервые пришлось столкнуться и с неблагодарностью: никто из тех, за кого он заступался, не согласился даже подтвердить, что Джо одолел своего противника в равном бою, а не ударил «тяжелым предметом», подкараулив сзади… Как-то не верилось следователю, что не оперившийся мальчишка мог в одиночку справиться с подростком, давно состоявшим у них на учете и входящим в одну из распространившихся в крупных городах молодежную преступную группировку. Хоть ты тресни — не верилось!
Получив в восемнадцать лет долгожданную свободу, Джо поклялся себе не вмешиваться больше в чужие дела, но выполнить клятву так и не смог.
Следующая история оказалась и вовсе глупой. Как-то вечером, проходя по одной из улочек латинского квартала, он услышал крики женщины, зовущей на помощь. Завернув за угол, он увидел заросшего щетиной пьяницу, державшего за распущенные волосы голосистую толстуху.
— Убивают! — вопила она, стараясь вырваться. — Помогите, люди добрые!
«Добрые люди» — их было немало на этой улочке — только покачивали головами и переговаривались между собой, отпуская время от времени соленые шуточки.
Наконец пьянице удалось повалить женщину на землю и кулаки его замелькали в воздухе, опускаясь на пухлые плечи и спину, — кофта женщины, разорванная надвое, валялась тут же.
Вопли избиваемой становились все тише и жалобней — похоже, она уже не имела больше сил кричать, только размазывала по лицу смешанные с косметикой слезы.
В руке у хулигана появилась выдернутая откуда-то палка — тогда-то Джо и не выдержал. Прыжок и удар слились воедино; тело пьяницы, отброшенное к стене, медленно сползло наземь. Со стороны это выглядело гораздо страшнее, чем было на самом деле: Джо отлично знал, что через час-другой небритый громила придет в себя.
— Уби-и-и-или! — резанул вдруг по ушам новый истошный вопль; женщина поднималась, вставая на четвереньки.
— Успокойтесь, все уже позади, вы в безопасности, — приветливо улыбнулся ей Джо и отпрянул, встретившись с перекошенным от ненависти лицом.
— Мужа моего убили! — заорала толстуха, кидаясь к неподвижно вытянувшемуся у стены телу. — Полиция! Помогите, люди добрые!
…Ее крик всплыл в памяти с такой четкостью, что Джо вздрогнул, чувствуя, как к горлу подкатывает комок, а грудь жжет от незаслуженной обиды.
Узкая грязная улочка с прямоугольниками сохнущего на натянутых между домами веревках белья, бесчувственный пьянчужка, из носа которого по лицу ползет красная струйка, опрокинутый бак для мусора в нескольких шагах, насмешливые, сочувствующие, равнодушные, осуждающие лица зевак — все снова стояло перед ним, словно Джо перенесся в прошлое и пережил его заново. Звуки, запах, вид синяков на обнаженных лопатках избитой толстухи — ни одна из мельчайших подробностей не была утрачена, все стояло перед глазами, словно это произошло только вчера.
Джо зажмурился, избавляясь от наваждения, — и вновь оказался на широкой улице южного города.
Справа от него высились волосатые стволы пальм, слева шумно пролетали грузовики и легковые автомобили. Впереди был виден вход на базу, неподалеку от которого собралась небольшая толпа, одетая в костюмы из маскировочной ткани. Джо без особого труда мог разобрать долетавшие оттуда обрывки фраз.
— Ну хорошо, ребята, — разглагольствовал Джексон, — в — этих случаях следует поступать так…
— А если…
— Ты послушай, потом будешь выступать…
— И вот тогда он сказал…
Они замолкли резко, как по команде, и Джо невольно поискал взглядом кого-нибудь из начальства, но нет — ни полковника, ни капитана, ни даже сержанта поблизости не было.
Направление взглядов указывало, что разговор был прерван исключительно из-за его появления, значит, говорили о нем…
Не без волевого усилия Джо заставил себя не менять скорость.
Перед ним расступились молча.
Сердце Джо не случайно запрыгало — воспоминание о пережитой несправедливости как бы готовило его к новому удару.
Его ненавидели. Его презирали за то, что он поступил так, как того требовала совесть. Им не было дела до того, что он рисковал шкурой не просто наравне с ними — намного больше, чем они. Как не было дела и до того, что он не заставлял тех парней сделать свой выбор — просто своими действиями напомнил, как следует поступать. Пусть даже крикнул что-то — разве он был их командиром и ему были обязаны подчиняться?
Нет, люди, мимо которых он проходил, знали только одно: именно он, Джо, оказал сопротивление и, значит, все жертвы — на его совести.
Взгляды солдат были насыщены эмоциями до такой степени, что кожа, казалось, чувствовала их прикосновение.
Оказавшись за пределами группы, Джо почувствовал некоторое облегчение, но довольно слабое. Пусть ненависть была их личным делом — ни один человек не может спокойно жить в обществе, которое его отторгает. Тем более, когда из него не сбежишь: единственной альтернативой оставалась тюрьма, в которой — Джо уже не сомневался в этом — все повторилось бы по новому кругу. Уж слишком однообразен этот мир…
При входе в казарму, прямо напротив двери, стоял небольшой журнальный столик, но отнюдь не журналы и книги покоились на его блестящей поверхности. Трое солдат, разместившись вокруг него, играли в карты, выкладывая ряды из десяток, валетов и прочих обитателей колоды.
