Девчонка, продохнув комок страха, вернулась в дом. Ольга лежала, укутавшись в одеяла, бледная, с синими кругами вокруг глаз.
Ну, как у тебя? — поинтересовалась Катька.
Хрен меня знает. Кровь хлещет как из крана, а вышло что-нибудь иль нет, не знаю. Все тряпки хоть отжимай. Боль отпускает. Уже не разрывает. Приступы реже, но силы уходят куда-то.
А ты поешь и поспи!
Не хочу. Чувствую себя, как будто со всей кодлой ночь прокувыркалась…
Оль! Ты кого-нибудь любила?
Девка глянула на Катьку удивленно.
Может любила… Но это было давно.
Кольку?
Да Бог с тобой! С чего взяла? Сопляка любить — самой измазаться. Я его всерьез не держала.
А кого? — пристала Катька.
В школе мне мальчишка нравился. Он на два года старше был. Серьезный. На всех олимпиадах побеждал, но никогда не приходил на школьные вечера. Я, грешная, что только не делала, чтоб его внимание привлечь. Все бесполезно. Он не замечал никого. Сколько слез в подушку пролила — не счесть. Первая любовь! Она самая жгучая и памятная!
Ты с ним не виделась, когда в бомжи свалила?
В том-то и дело, что встретились. В прошлом году, — умолкла девка.
Расскажи! — попросила Катька, оглянувшись на окно. Там уже стемнело, и девчонка окончательно успокоилась, села поудобнее.
В то время я уже всерьез простиковала. Червонец отводил нас к клиентам. Из королев меня давно вывели, и подрабатывала как все. В тот день Гошка пришел довольный. Не дал выпить нам. Выбрал троих, велел прибарахлиться, помыть рожи, навести полный блеск и шмыгать за ним. Привел в гостиницу. Там — хмыри. Стол уже накрыт. Выпивона — море. Музыка гремит. Короче, все как полагается. Номер четырехместный, а козлов — трое. Ну, мы бухнули, жрем. Потом свет выключили. Нас по койкам раскидали. Ублажаем клиентов, и вдруг — стук в двери. Мы, понятное дело, в ванную забились. Испугались ментовской облавы. Такое случалось. Хмыри открыли дверь. Оказалось, четвертого жильца поселять пришли. Ну и все успокоилось. Клиенты затащили нового соседа за стол, угощать стали. Нас из ванной выволокли. Я как глянула на нового и язык отнялся. Он! Оказывается, давно закончил институт, сюда — в командировку его прислали. Но все это потом узнала, а поначалу с места двинуться не могла. Вылупилась на него и молчу. Хмыри к нему меня подталкивают: расшевели да ублажи, чтоб не высветил их, чем они в гостинице занимаются. Короче, на плечи к Сашке меня повесили. Тот поначалу возмутился, а когда я сказала, что знаю и помню его, потеплел. Поговорили мы с ним. Вспомнили школу. Выпили. Я ему и призналась, как любила его. Санька, ох и здорово он целовался, все уговаривал уйти с панели. Но куда? Как жить стала бы, сдохла б с голода под забором. Да и он ничего не предложил, кроме советов. А под утро уже я сама затащила его в постель. Оказалось, он еще ни с одной девкой не был. Ну и давай уговаривать, уехать к нему, стать женой, забыть все прошлое. Он так красиво говорил. Если б я слышала все это раньше… Тут же поезд ушел. Поздно, я все прекрасно понимала. Ну какое будущее впереди? Копеечная зарплата Сашки, какой не хватит даже на курево, и постоянные упреки за то, что я не сумела получить образование, и нет возможности устроиться на хорошую работу. Там и моим прошлым начнет попрекать. За бездумье. В конце концов все равно разбежимся. Не сможем жить вместе. Хорошо, если спокойно расстанемся, но можем и врагами расскочиться. Кому нужно такое? Я привыкла к своей жизни и ничего не хотела в ней менять. Да и любовь прошла. Осталась лишь память как солнечный зайчик. Ее так не хотелось марать. Я понимала, ничего хорошего не получится из совместной жизни, и соврала Сашке. Сказала, что замужем, имею ребенка, но… Пришлось подрабатывать вот так. Трудно с деньгами, но от семьи не уйду никуда. Он все понял. И на прощанье сказал так грустно: «Лети, моя ласточка, в свое гнездо! Но только береги крылья и сердце. Не подпали их. Пусть зима никогда не нагонит тебя…». Так вот и расстались. Больше я его не видела. Он стал единственным клиентом, какого обслуживала бесплатно.
Жалеешь теперь о нем?
Нет, Катюха! Он жив в памяти, как кусочек детства, но оно ушло. И время изменило всех. И его… Любить тень, все равно что поклоняться призраку, а мы живем не придуманно. Трудно. Ему такое не понять и не выдержать. Хорошо, что не сглупила, не искаверкала его жизнь. Пусть он идет своею дорогой. И больше никогда не встречается на моем пути.
А я, наверно, никого не полюблю… Бомжихам нельзя этим болеть, — вздохнула Катька.
Ой, уморила! Да разве это с разрешенья бывает? Любовь на земле сама по себе живет. У нее свои крылья. И коль повезет тебе полюбить, дурочка ты моя, твоя жизнь станет совсем иною.
А какой?
Все беды и неприятности отойдут. Ты почувствуешь себя самой красивой и счастливой на земле.
Это когда много башлей стыздишь, так?
Эх, ты! Про «бабки» и не вспомнишь!
Ну, да! Не может быть! Чтоб я про них забыла? А как дышать без них? — покосилась на печку.
Слушай, Каток! Я скоро умру! — внезапно посерьезнела Ольга и заменила мокрое белье на сухое.
Все сдохнем, — согласилась Катька, с испугом глянув на пятно крови, расползающееся под Ольгой.
Ты долго жить будешь, а я уже ухожу.
Чего это ты завелась?
Нет. Я не боюсь ничего. К утру все кончится. Я слышу, как во мне звонят колокола как в церкви. Ты слышала их? А я знаю, они меня отпевают.
Ну и придумала! Тебя в тебе отзванивают.
Чего рыгочешь? Я тоже не верила, а вот теперь слышу. Каждый колокол. У них свои голоса, совсем разные как у людей. Когда-то, еще в первом классе, пошла я с матерью в церковь на Пасху. Не в собор, а на окраину. Там народу было поменьше. Я не знала ничего о Боге. Дома о Нем не говорили. Лишь дети во дворе делились, что рассказывают старшие. Мать оставила меня возле большой иконы Богородицы, а сама пошла освятить крашенки и куличи. Мне велела подождать. Я смотрела по сторонам и боялась. С каждой иконы на меня смотрели строгие глаза и будто упрекали молча. Я прижалась спиной к стене и заплакала Вот тогда ко мне подошел человек весь в черном, с бородой, будто из иконы сбежал на время и стал успокаивать. Я перестала реветь, поверила, что в Божьем доме бояться нечего, там никого не обижают, надо только молиться и просить Господа о помощи и милости, — слабо улыбнулась Ольга, голос ее стал совсем тихий. — Я стала спрашивать о Боге и очень не хотела, чтобы человек снова сбежал в икону. А он и не спешил. Как много нужного узнала от него. Он говорил, а я старалась все запомнить. И тогда впервые услышала, что в душе каждого живет храм Божий. Со своими колоколами в самом сердце находится. Коль грешит человек, молчат колокола. Если с чистой душой обращается к Господу, звонят колокола переливчато, звоном малиновым. А грешник услышит их под самую смерть, чтоб имел время на раскаянье.
Ты не грешней других. Да и в чем мы виноваты? Разве хотели стать бомжихами? — погрустнела Катька.
Да разве в том беда? Я знаю, за что меня Бог наказал. Сама виновата! Ведь аборты, Катька, это душегубство! Но пускать на свет таких как сама, с моею корявой судьбой не могу, — заплакала Ольга внезапно.
Во, дает, метелка! Сначала отравила, а теперь
воет!
Да куда б с ним делась? Ведь даже ты не впустила бы нас на порог. А теперь, загубив его, сама подыхаю.
Ну, это закинь! Сколько вас ковыряется всякий день? На чердаках и в подвалах. Ни одна не откинулась. И через день, едва освободясь, снова кайфуете как хотите. И черт вас не берет! — не поверила девчонка бомжихе.
Может и выживу. Если это обломится, слиняю от бомжей насовсем!
И куда свалишь?
В монастырь попрошусь!
Там свой бардак сколотишь? Тебя оттуда попрут. Туда безгрешных берут.
Таких нету на земле! Даже моя мать про это говорила. Она перед смертью в себя пришла и все меня жалела. Говорила, что если б не жадность, она не потеряла бы меня и свою жизнь. Погналась за большими деньгами, а ушла с пустыми руками. Без радости, в слезах умерла. Да и в жизни ничего хорошего не видела, кроме горя и боли. И я впустую копчу. Сама не знаю зачем. Оттого, если помру, только лучше будет. Ни за спиной, ни впереди — никакого просвета, — простонала Ольга, упав на одеяло.
Знаешь, я на кладбище познакомилась со сторожем. Классный дед. Вот только совсем старый хрен. Даже кашляет в два конца сразу. Ему уже много лет. Он всех пережил. Сталин на Колыму согнал. Другие вынули уже полуживым. Тоже не хотел жить. Всех потерял. Потом опять всех заимел: и женой, и детьми обзавелся. Дом построил, сад посадил. Когда все сделал, его уже из этого дома семья выперла. И сказали, мол, пока строил был нужен, теперь гуляй. Он живьем в землю лез. Бомжи его не взяли. Он смерть звал, она не пришла. Так что думаешь, в сторожа его взяли на погост. Так он и там выжил. Все могилы без разбору доглядел. Прибрал, кресты, ограды поправил…
