лет, среднего роста, крепкого телосложения, стрижка короткая, военного образца, волосы темно-русые. Глаза серые, нос прямой. Губы широкие.
– Стандарт, – недовольно сказал Буторин. – Под такое описание из любой толпы за минуту можно надергать два десятка претендентов.
– Есть и характерная примета, – добавил Шелестов. – Шрам в районе левого виска.
– Это уже лучше, – заявил Сосновский. – Но без помощи партизан или подполья нам не обойтись. Просто так за машиной с арестованными следить сложно. Без прикрытия, без легенды.
– Есть один контакт, – помолчав, ответил Шелестов. – Платов дал мне его перед самым отлетом и сказал, что это связь на самый крайний случай. На самый!
– Самый крайний случай у нас будет тогда, – веско заметил Буторин, – когда мы получим портфель и будет очень большая проблема вырваться отсюда. Потому что весь город будет на ушах стоять, немцы пронюхают, что мы получили документы и что можем их вывезти из города. Этого они не допустят любой ценой. Даже если им придется целиком спалить из огнеметов город со всем населением и домами.
– Образно, но Виктор прав, – согласился Коган. – На ушах стоять будет весь город и все командование. Но вот крайним случаем я считаю как раз наше положение сейчас. Без помощи людей, знающих город, ориентирующихся здесь, имеющих хоть какие-то связи, нам не обойтись.
– Что ж, я согласен, – кивнул Шелестов. – На встречу пойдет Буторин.
– Есть, – ответил Виктор.
– Смотри, Виктор, при малейших сомнениях сразу уходи. Прекращай контакт или подготовку к контакту, если есть сомнения.
Ночь была темной, хоть глаз выколи. Пасмурное небо вот-вот разрядится затяжным холодным весенним дождем, на которые горазд апрель. Буторин посмотрел вверх, но неба не увидел. Только чернота над головой, которая сливалась с чернотой вокруг. Дождь нам не нужен. «В дождь сложнее убегать и прятаться, – подумал он. – Давай-ка, матушка-природа, ограничимся темнотой».
Здесь город переходил в рабочий поселок деревообрабатывающего комбината. Дома сплошь деревянные, однотипные. В начале войны комбинат сгорел, сгорело большинство домов. От поселка почти ничего не осталось, а те, кто выжил во время прохождения фронта, ютились поближе к городу в уцелевших домах и подвалах.
Буторин постоял, прислонившись к столбу и вглядываясь в темноту. Ни собак, ни света фонарей. Сплошь чернота и мрачное уныние. «А чего ты хотел? – подумал Виктор сам о себе. – Враг пришел, злодей, которому не нужно население, не нужны лишние рты. Он хочет захватить нашу землю, обезлюдить ее и заселить своими упырями-арийцами. Убийцы!»
Постояв, Виктор двинулся вдоль стен домов уцелевшей части улицы. Насколько он помнил схему, нарисованную им самим же, до нужного ему дома необходимо миновать два деревянных и один кирпичный дом. Следующий двухэтажный с обвалившимся углом и будет номер 12-й. Он часто останавливался и прислушивался к тишине, которая в непроглядной темноте становилась какой-то ватной по ощущениям. Казалось, что в этой ватной темноте тонули и вязли все звуки. Звуки все же были, и от этих звуков становилось спокойнее. Есть звуки – есть жизнь, есть ощущение реальности. Пусть и ненавистные звуки, звуки моторов вражеских мотоциклов и машин. В темноте хриплый женский голос позвал домой Матюшку, и тут же женщина закашлялась туберкулезным кашлем.
Следить за Буториным в такой темноте, скорее всего, никто бы не смог. Это добавляло уверенности. Он прошел вдоль дома с темными окнами. Где-то внутри была жизнь, просто не у всех имелась возможность зажигать свет. Электричество отсутствовало, свечи дорогие, керосин не достать, а жечь лучину не было необходимости. Но в четырех окнах свет все же был. В трех на втором этаже и в одном на первом. Это окно как раз и было нужно Буторину. И этот момент контакта был самым опасным. Если не следили за самим разведчиком, то могли следить за подпольщиком, который находился в конспиративной квартире, за самим связником. Буторин не стал подходить к окну. Он уселся поудобнее на бревнах, сливаясь с забором, и стал ждать. Слежка, какой бы она ни была, чаще всего рано или поздно себя выдаст. Когда день за днем, неделю за неделей сидишь в засаде, пропадает ощущение осторожности, вера в то, что ты кого-то дождешься. И тогда происходит сбой. Наблюдатели начинают вести себя вольно, потихоньку нарушают инструкции. Покуривают, справляют нужду, пьют кофе или что-то покрепче. А это лишние звуки и запахи.
Буторин просидел так, не шевелясь, часа четыре. Внутренние часы подсказывали, что времени уже около двух часов ночи. Ни звука, ни движения. Да еще и свет в нужном окне пропал. Значит, связник лег спать. Сегодня ему точно не было причин ждать его. Держа пистолет наготове, Виктор подошел к темному окну, мягко отвел назад курок, навел дуло на окно и несколько раз стукнул в оконную раму. В стекло стучать нельзя. Звук звонкий, в ночи далеко будет слышен. Выждав паузу с полминуты, Буторин снова стукнул несколько раз условным стуком: три удара, два удара, еще два и один. Наконец изнутри раздался ответный стук: три удара, потом еще три.
Теперь ждать. Таков пароль. Не дождешься – значит опасность, ответят – значит опасности нет. А дальше условные фразы. Буторин ждал минут десять, замерев у окна и напряженно вслушиваясь в ночь. Наконец окно тихо отворилось. Немного, лишь оставив небольшую щель пальца в четыре. Мужской голос тихо спросил:
– Побираться пришел? Еды нет, сами голодаем.
– Голодный голодного на улицу не выгонит, – ответил Буторин, старательно выговаривая каждое слово.
– Сколько ты уже не ел? – спросил голос без всякого выражения.
– Одну неделю, шесть дней, пять часов и четыре минуты, – перечислил Буторин цифры в порядке убывания.
– Здесь не подают, – снова ответил голос. – Приходи через двенадцать дней в одиннадцать часов дня.
Напряжение внутри отпустило. Все, пароль совпал. Слова, обозначающие опасность или провал, не прозвучали. Ошибок не было. Голос велел подойти к двери и ждать. Хозяин
